«Чёрная Маркиза»

Солнце уже садилось, когда экипажи стоящих рядом на якоре пиратских кораблей — фрегата «Разящий» и брига «Чёрная Маркиза», со смехом и прибаутками посыпались в шлюпки, готовясь штурмом брать кабаки и бордели Тортуги. С «Маркизы» улизнули даже шестнадцатилетние близнецы Марк и Лукас, вечно изобретающие всякие каверзы и устремившиеся в город явно с той же целью. За каверзами, само собой. «На этой посудине небось только вахтенный и остался, бедолага», — с лёгкой усмешкой подумал Эдвард Грир, капитан «Разящего». Он лежал на койке, закинув сильные руки за голову, и устало прислушивался к весёлому гвалту молодых дуралеев. Своего вахтенного офицера он тоже снисходительно отпустил на берег. Самому ему неохота было предаваться обычным моряцким утехам. А вот Дидье Бланшар, капитан «Маркизы», наверняка сиганул в шлюпку первым. Что ж, по возрасту он недалеко ушёл от своих шалопутных сопляков. Грир покосился туда, где его собственная утеха и заноза – Моран, юный чернявый красавчик-итальянец, канонир и штурман «Разящего» – склонился над ворохом лоций. «Разящий» слегка покачивался на невысоких волнах, прокатывавшихся под килем, и Моран то и дело чертыхался, теряя карандаш. Он тоже не захотел сойти на берег. Наконец на палубе наступила благословенная тишина, нарушаемая только резкими криками чаек. Грир поднялся с койки. — Пойду гляну, всё ли в порядке, –обронил он, проводя рукой по тёмным с проседью волосам. — Вдвоём же остались. Моран, бросив карты, с лёгким шелестом свернувшиеся в трубку, тоже выпрямился и устремился за ним. Выходя на палубу, Грир лениво думал, что надо бы подобрать шлюпочные концы, которые так и остались болтаться вдоль борта. Он поднял глаза и остолбенел, почувствовав, как точно так же замер, напрягшись рядом с ним, Моран. Дидье Бланшар, молодой капитан «Маркизы», стоял прямо напротив них на залитой закатным солнцем палубе своего брига, босой, в холщовых штанах, подвёрнутых до колен, в рубахе с закатанными рукавами, и молча смотрел на них, вопреки всем моряцким суевериям опершись на планшир. Его русые волосы трепал ветер, зелёные, всегда смешливые глаза сейчас были совершенно серьёзными. Значит, он тоже не спустился на берег. Остался один. У Морана пересохло в горле. Он собрался было задиристо крикнуть: «Ты не захворал ли, Дидье Бланшар, раз отказался от веселья?», но промолчал. Ему вдруг стало трудно дышать, а в висках оглушительно застучала кровь. Неужто Дидье ждал их? Он неверяще вскинул глаза на Грира и увидел, как капитан так же молча, одним кивком головы, властно указывает Дидье на палубу «Разящего». И время будто остановилось. Весь мир вокруг замер — не слышны стали пронзительные чаячьи крики, волны не бились со всплесками в борт, и в снастях не посвистывал ветер. Моран мог бы поклясться, что Грир тоже перестал дышать в ожидании ответа Дидье. А тот, не сводя с них прищуренных глаз, так же медленно покачал головой. Нет. Сердце у Морана ухнуло вниз, а потом болезненно и быстро забилось, когда Дидье, совсем как Грир мгновение назад, показал им кивком на палубу «Маркизы». Что?! — Дьявольщина! — прохрипел Моран, потрясённо уставившись на Грира, а тот невольно схватил его за локоть. А потом они оба враз, не сговариваясь, перемахнули через борт и кинулись в воду — как были, в одежде, под громкий хохот обессилено повисшего на планшире Дидье. Они оказались у борта «Маркизы» чуть ли не в одно мгновение, и Моран первым уцепился за свисавший вниз причальный конец. Дидье протянул руку сперва ему, потом Гриру, и тут же, сбитый им с ног, покатился по нагретой солнцем палубе, продолжая умирать от смеха, а они навалились на него сверху, яростно тиская, — мокрые до нитки. О Иисус, лихорадочно думал Дидье, Иисус милосердный! Конечно же, он, Дидье Бланшар, столько раз за свою двадцатичетырёхлетнюю жизнь грешил и не каялся, или каялся и снова грешил, а сейчас собирался согрешить так, как никогда раньше, но Господь Вседержитель всё равно милостиво даровал ему силу святого Франциска, укротившего волков. Потому что эти двое, ринувшиеся на него, как на пасущегося в лесу оленя, конечно, и были сущими волками. Но — его волками. Его! Его собственными! Боже, как же долго они зарились на него, охотились за ним, а он со смехом делал вид, будто ничего не понимает. Его волки! — Вы, беше… ные… — с трудом вымолвил Дидье сквозь смех, — вы что… так про… го…. проголодались, что ли? Я найду вам… поесть… сейчас найду… ох! Он не договорил, ошеломлённо встретив пылающий синий взгляд Морана и невольно зажмурился, когда в его полураскрытый смеющийся рот яростно впились горячие губы парня. Этого волчонка, которого он, Дидье, когда-то пытался от Грира спасти. — Поесть мы сами найдём, — задыхаясь, отрезал Грир, отстранившись и торопливо срывая с себя мокрую одежду. То же самое уже сделал Моран, растелешившись безо всякого стеснения. — Уже нашли, не бойся. Он вдруг осёкся. «Не бойся»... Как же ему не хотелось, чтобы Дидье боялся! Ему, Гриру-Убийце, которого всегда возбуждал чужой страх. Дидье сел на палубе, тяжело дыша и машинально облизывая вспухшие губы. Он не выпускал Морана из объятий, но смотрел на Грира — потемневшими, как море перед грозой, глазами. Его штаны и рубаха тоже промокли насквозь от этой почти ребяческой возни и прилипли к ладному крепкому телу. — Не бойся, — хрипло, с силой повторил Грир. — Это неважно, — так же хрипло, без раздумий, отозвался Дидье. — А что важно? — быстро спросил тот. Господи, он же никогда не спрашивал… Никогда и никого. Дидье повёл плечом и просто ответил: — Ты, капитан. Важен ты. И он. — Дидье поглядел на Морана, который так же напряжённо застыл в ожидании его ответа. — Вы оба. И улыбнулся, по-детски сморщив нос. А Моран почти простонал, поспешно сдирая с него рубаху и отбрасывая в сторону: — Боже, как же давно я этого хотел… всегда… всегда… Он умолк, жадно прихватывая губами и зубами шею Дидье, а тот запрокинул голову, самозабвенно подставляясь этим неистовым поцелуям, и только ахнул, когда Грир стянул с него штаны и с силой провёл ладонями по обнажившемуся телу, по гладкой коже, покрывшейся ознобными мурашками от холода и возбуждения. Кровь грохотала у Грира в висках громче пушечных выстрелов, но он всё равно знал, что торопиться нельзя. Он потряс головой, чтобы хоть немного опомниться. Дидье весь дрожал, пока чужие руки жадно блуждали по его телу, сталкиваясь, сплетаясь пальцами. — Я как целочка, которую расстелили на сеновале, — неожиданно вырвалось у него, и Грир захохотал, склоняясь к его лицу, жадно вглядываясь, жадно целуя, проводя пальцами по выступающим на шее позвонкам. Почему он никогда не ласкал так Морана? Не ласкал, не ждал, когда тот откликнется — просто брал. Он вдруг почувствовал в сердце острый укол сожаления. Раскаяния. Но не время было думать об этом. Не время, не время, не время. Только не сейчас, когда Дидье подымается с палубы и отворачивается от них, блеснув затуманенными глазами. Когда он, наклонившись, покорно утыкается лбом в скрещённые на планшире руки. Море билось в борт фрегата, плавно раскачивая его, кричали чайки, прощаясь с солнцем. …— Ну вот, парень, ты уже не целочка, — выдохнул Грир через несколько тягучих, мучительно сладких и стыдных минут, нагнувшись к уху Дидье. — И не на сеновале, чёрт бы меня взял! — смех Дидье перешёл в протяжный стон, и он откинулся назад, уронив голову на плечо Гриру. И тогда тот, не в силах больше терпеть, начал двигаться — сперва едва заметными, а потом всё более резкими и глубокими толчками. Дидье решил, что умирает. Не может человек пережить такое. Жаркий рот упавшего на колени Морана принял его стояк до самого основания, руки Грира крепко держали поперёк груди, а от крестца вверх вдруг хлынула затопляющая сознание, выламывающая всё тело, обжигающая волна. Он дёрнулся навстречу Гриру и в голос закричал, с ликованием чувствуя, как тот содрогается глубоко внутри него. Все трое замерли, почти не дыша, а потом нехотя отстранились друг от друга. Но Дидье, едва приоткрыв глаза, заставил Морана встать, легонько потянув его за спутанные чёрные кудри. Нащупал рукой его гладкое смуглое бедро. Канонир только хрипло ахнул, судорожно ткнувшись ему в ладонь, и Дидье хватило нескольких движений, чтобы на пальцы хлынула горячее и вязкое. Он с удовольствием размазал семя Морана по своему животу и крепко прижал к себе его вздрагивающее худое тело. — Я тебя люблю, — вдруг прошептал тот ему в ухо, и Дидье так же шёпотом ответил: — И я тебя. Грир услышал — и горло у него сжалось. Эти простые слова были адресованы не ему. Никогда раньше они не были ему нужны. Он желчно усмехнулся. Ишь, сопляки расчувствовались, и он туда же, старый бирюк. А Дидье, отстранившись от Морана и отступая в сторону, вдруг беззаботно бросил, поведя плечом: — Я бы на берег поехал. Ага, вот даже как. Что ж… Грир обернулся, ища глазами свою мокрую одежину, но потом лишь махнул рукой. Чёрт с ним, с этим тряпьём. На «Разящем» найдётся другое. Он властно поманил к себе такого же голого, как Адам, Морана. Канонир только вскинул на него тревожные вопрошающие глаза, но ничего не сказал. — Вернутся пьянчуги на шлюпке, тогда и мы на берег двинем, — распорядился Грир, стараясь, чтобы голос его звучал как ни в чём не бывало, и Дидье согласно кивнул. Вот и всё. * * * Остаток этой ночи они провели в кабаках Тортуги, где Дидье пил, не пьянея, горланил песни и тискал виснувших на нём девиц. Будто бы всего, произошедшего с ним на палубе «Маркизы», просто и не было. Совсем ничего не было. Даже боли. Проклятье, поймать Дидье Бланшара было так же непросто, как поймать солнечный зайчик, весело пляшущий на бревенчатой стене — и от осознания этого Гриру хотелось прямо-таки завыть. В глазах Морана он видел отражение собственной тоски. Пару следующих дней они безвылазно провели на «Разящем», пытаясь даже не глядеть в сторону «Маркизы», где близнецы Марк с Лукасом устроили «апробацию» очередного чудо-механизма — некоей штуковины вроде огромного пузыря, наполненного воздухом. Его надлежало опускать за борт на якорной цепи. В пузыре находился обыкновенный балласт, ибо ни залезать туда самим, ни посадить корабельного кота Дидье изобретателям не позволил. И правильно сделал, потому как на определённой глубине пузырь оторвался и канул в пучину, а близнецы принялись азартно определять, почему и как это произошло. Обо всех безобразиях, творившихся на «Маркизе», Грир с Мораном узнавали от своей команды, которая практически безотлучно висела на леерах и вантах, завороженно таращась на палубу волшебного брига и вопя во всё горло, едва там опять начинало твориться что-то любопытное. Дети малые, ей-Богу. «Маркиза» превращала всех вокруг в малых детей. И это было воистину какое-то чёртово волшебство! Наваждение. На третью ночь Грир не выдержал и снова отправился на «Маркизу» вплавь. Выходя из каюты, он пристально поглядел в глаза Морану. Ни скрываться, ни объясняться он не собирался — мальчишка обязан был принять его решение как должное. Но он никак не ожидал увидеть в синих глазах парня не вызов, не ревность, не ярость, а мольбу. — Капитан… — произнёс он едва слышно. — Ты только удержи его. Легко ли удержать солнечный зайчик?! Грир молча кивнул, выходя. Он прыгнул в море бесшумно и незаметно для вахтенного. Прохладная вода чуть остудила тот жар, что разливался у него в крови, но только чуть. Стервеца Дидье в его собственной каюте не оказалось. Проклятье, он мог быть где угодно, включая чёртов пузырь близнецов! Хотя нет, пузырь ведь сгинул при «апробации», и слава Богу. Гриру отчаянно хотелось ругаться на чём свет стоит, пока он крался, как дурак, в мокрых подштанниках по чужому кораблю. Близнецы вполне способны были додуматься до какого-нибудь механического вахтенного, и на плечо капитана «Разящего» вот-вот могла опуститься металлическая рука, лязгающая сочленениями. Грир буквально видел эту позорную картину. То-то сопляки повеселятся! Он постоял в тени мостика, размышляя. А потом решительно направился на ют. Расчёт его оказался верным — Дидье обнаружился в бывшей каюте Тиш. Маркизы Тиш Ламберт, красавицы-мулатки, в честь которой и был назван этот бриг. Тиш Ламберт, много лет владевшей кораблём и беззаветно влюблённым в неё Дидье. Ему она в конце концов и оставила «Маркизу», пустившись на поиски других мужчин, знатных и богатых. …Увидев Грира, Дидье приподнялся с койки. В его зелёных глазах мелькнули сразу и растерянность, и смятение, и испуг. И радость. Радость! В этом Грир готов был поклясться. Но глаза Дидье почти сразу стали безмятежными, как море в штиль. И такими же глубокими. — Ты почему здесь? — отрывисто и неловко спросил Грир. Ему вдруг показалось важным это узнать. Продолжая сидеть на койке в одних штанах и завороженно глядеть на него, Дидье привычным жестом взъерошил свои русые вихры и коротко отозвался: — Вспоминал. — Скучаешь по ней? — ещё более неловко бросил Грир. Парень на миг отвёл глаза и просто ответил: — Я её с пятнадцати лет любил, капитан. Как пришёл на «Маркизу». А сейчас… — он помедлил и поднял взгляд — удивлённый, будто бы он сам не верил в то, что говорил. — Всё зажило. — Правда? — с невольным облегчением выдохнул Грир. — А то, может, уйдём отсюда? Но Дидье отрицательно мотнул головой, машинально проведя ладонью по неровному шраму, располосовавшему его загорелое крепкое плечо. А потом со вспыхнувшей враз лукавой улыбкой осведомился: — Не холодно, капитан? Он и сам теперь был капитаном, но, бывший старпом, главенство Грира принимал безоговорочно. Какой там холод! Грир весь горел, — изнутри, снаружи, сверху и снизу, — когда смотрел на полуголого, босого, взъерошенного и лукаво ухмылявшегося Дидье Бланшара, и всё, что ему хотелось сделать, он сделал. Сграбастал его мгновенным, как прыжок зверя, движением и опрокинул на койку. С превеликим удовольствием и безо всяких церемоний запустил руки ему в штаны. И провёл языком по шраму на плече — снизу доверху, ещё и ещё раз, будто стремясь зализать его раны, чтобы всё и вправду навсегда зажило, чтобы утихла и не возвращалась любая боль… Сердце Дидье бешено застучало под его щекой. — Сними ты всё уже… — кое-как выговорил он, задыхаясь вовсе не от смеха. — Успею, — так же задыхаясь, прохрипел Грир. Он отчаянно торопился, сдёргивая с Дидье чёртовы штаны. И совсем не торопился, когда, наклонившись, лизнул ямку пупка, подрагивавший, напряжённый живот, горячий, вздёрнувшийся, налившийся кровью стояк. Он крепко удерживал мечущегося на койке парня, с ликованием слушая его сдавленные гортанные вскрики. И наконец принял его последний отчаянный хриплый стон вместе с хлынувшим в рот семенем. Снова поцеловал его влажное тёплое бедро, вздрагивающий живот и поднял взгляд на его лицо — неверящее, ошеломлённое, с расширившимися тёмными глазами. — Смерти моей хочешь? — выдохнул тот почти неслышно, и Грир тихонько рассмеялся. Боже, как же это было хорошо… Он машинально облизнул губы, увидел, как Дидье, вспыхнув до корней волос, отворачивается, уткнувшись носом в подушку, и снова засмеялся. Это было не просто хорошо, это было прекрасно, чёрт подери! Грир наконец скинул с себя штаны, окончательно перевернул не сопротивляющегося Дидье на живот и замер, любуясь открывшейся картиной. И Дидье тоже замер и, кажется, даже дышать перестал. — Успеешь, — вновь с усмешкой проворчал Грир, и тот настороженно на него покосился: — Чего успею-то? — Всё, — исчерпывающе пояснил Грир, прикусывая губу, ибо ликующий, почти мальчишеский смех вновь так и рвался наружу. Милостивый Боже, он, Грир-Убийца, не улыбавшийся неделями — и с чего бы ему лыбиться, спрашивается?! — сейчас совершенно уподобился шалопаю Дидье Бланшару! Он деловито оглядел каюту, которая так и осталась женской, полной всяческих ненужных мелочей и безделушек. Впрочем, не всё тут было ненужным. Грир довольно прищёлкнул языком, обнаружив то, что искал. — Ты что там делаешь? — не выдержал Дидье, снова поднимая вихрастую голову с подушки. — Танцую, — невозмутимо ответствовал Грир, и парень приглушенно хмыкнул, а потом весь задрожал, вновь затаив дыхание, когда твёрдые ладони Грира, щедро смазанные массажным маслом, легли ему на бёдра. — Дьявольщина! — обречённо выдохнул Дидье и услышал новый тихий смешок капитана «Разящего». Господь Вседержитель, что же эти стальные руки, которые могли быть такими жестокими, вытворяли с его телом! Дидье конвульсивно зажмурился и прикусил себе ладонь, млея под этими руками, но стоны так и рвались с его губ. — Грир! — не в силах больше сдерживаться, хрипло взмолился он. — Сказал же — успеешь, — в голосе Грира по-прежнему сквозила усмешка, но голос этот тоже вздрагивал и срывался, как с торжествующим злорадством сообразил Дидье. Сообразил и поёрзал, повиляв задницей. И ещё поёрзал. И весело фыркнул. И ойкнул, получив увесистый шлепок. — Ну всё, парень, ты допросился, — зловеще пообещал Грир, наклоняясь к его уху, а Дидье опять на него покосился — с неистребимым озорством: — Не напугаешь, кэп, я ведь уже не целочка. — Да что-о ты… — насмешливо протянул Грир, стискивая ладонями его ягодицы, а потом уже серьёзно и тихо спросил: — Не больно? Дидье молча помотал головой и вновь затаил дыхание. «Врёт», — подумал Грир с горячей щемящей нежностью. Дидье Бланшар и врал, и смеялся, и пел — как дышал, чёрт его побери! И он не должен был испытать в его руках ни унижения, ни боли. — Погоди-ка, — шепнул Грир, подхватывая его под колени и снова переворачивая – чтобы оказаться лицом к лицу, с неописуемым удовольствием наблюдая, как округляются от удивления его шалые глаза. За возможность и впредь вот так вот удивлять Дидье Бланшара Грир без раздумий отдал бы правую руку, если б перед ним предстал какой-нибудь чёртов ангел с огненным мечом и потребовал бы сделать такой выбор. Или левую. Или ногу. Любую. И ещё он подумал, что оставившая этого парня маркиза Тиш Ламберт — просто полоумная. И больше он уже ни о чём не думал, предавшись простому, острому, как нож, жгучему удовольствию простых, острых, жгучих движений глубоко внутри этого чуткого гибкого тела, отзывавшегося яростной дрожью на каждый его рывок. Не просто тела, а — Дидье. Грир обхватил его ещё крепче, хотя крепче, казалось, было уже некуда, наслаждаясь тягучей судорогой и сдавленным стоном парня, чувствуя горячую влагу его семени между их спаянными телами. И наконец выплеснулся сам, прижавшись щекой к его взмокшему виску. Грир очнулся, почувствовав, как пальцы Дидье гладят его шею. Он с превеликой неохотой разжал руки, переворачиваясь набок. Дидье разлепил искусанные губы и прохрипел едва слышно: — Боже… — У меня… имя есть, — так же отрывисто выдохнул Грир, не сумев удержаться от глупейшего смешка и наблюдая за тем, как на губах Дидье Бланшара расцветает прежняя нахальная ухмылка. — Мне пора, — неожиданно для себя произнёс Грир, нехотя вставая с койки. — Поматросил и бросил, что ли, капитан? — осведомился Дидье, приподымаясь на локте. В глазах его плясали черти. Целое стадо проклятущих, азартных, шальных чертей. Таких же, как он сам. Грир обречённо закатил глаза. Решительно ничем нельзя было пронять этого... этого… Он всё никак не мог подобрать для Дидье нужного слова. Но взгляд парня вдруг стал очень серьёзным. — Послушай… — выпалил он тревожно. — А как же Моран?.. Грир нахмурился, досадливо сдвинув брови. Это был совершенно лишний вопрос. — Просил, чтобы я… тебя удержал, — угрюмо, с неохотой бросил он, подбирая с пола своё влажное тряпьё. Ничего, сейчас всё опять промокнет. Закусив губу, Дидье сел на койке и поймал его за руку. — Грир, — сказал он очень тихо. — Пожалуйста. Будь с ним… таким же, как со мной. Ну и откуда, спрашивается, паршивый дьяволёнок узнал, каков он с Мораном?! И какое ему было дело до этого? Грир свирепо выдернул руку, но удержался от вертевшегося на языке ругательства, глянув в потемневшие вновь глаза Дидье. — Жалостливый ты, — ровно произнёс он, подчёркивая каждое слово. — Забыл, что он сам вернулся ко мне? Чтобы я его ломал? Тебе этого не понять. Ты — другой. Что бы ты сделал, если бы тебя взяли силой? Дидье опустил голову и помолчал, глядя в пол. А потом опять вскинул глаза навстречу жёсткому холодному взгляду Грира и сказал просто: — Убил бы. Или сдох бы, если б не смог убить. Грир криво усмехнулся: — А он не убил меня, хотя мог. И не сдох. Он сам приходил ко мне каждую ночь после той, первой. Понял? Сам! Признавшись в этом, Грир окончательно рассвирепел. Какого дьявола, он что, оправдывается? Он что, на исповеди? Перед этим сопляком? — Тихо, капитан, тихо, тихо, — Дидье стремительно поднялся, не обращая внимания на свою наготу, и крепко схватил его за оба запястья тёплыми шершавыми пальцами. Глаза его оказались совсем близко — блестящие, тревожные и неожиданно усталые. Незнакомые. — Может быть, он просто любит тебя. — Да что ты мелешь! — рявкнул Грир, не пытаясь, впрочем, отстраниться. — Какая ещё, к бесу, любовь?! — Любовь — это больно. Очень, — почти неслышно промолвил Дидье, всё так же глядя ему прямо в глаза. — И надо бежать от неё, пока можешь. Пока не стало слишком поздно. Но если уж она пришла, от неё уже не убежать. — Не желаю слушать эту паршивую чушь, — отрезал Грир, наконец высвободившись. — Если тебе охота кого-то поучать, поучай Морана! Ему скажи про любовь! Он осёкся. — Завтра и скажу, — без колебаний отозвался Дидье. — Ночью. И прищурился, стервец. — Ночью, значит? — медленно повторил Грир, чувствуя, как к скулам прихлынула кровь. — Придёшь на «Разящий», что ли? Дидье молча кивнул. Вот оно как. — А я тогда ночью — на берег, — буркнул Грир с таким же прищуром. — Сниму пару баб. — Только смотри, не надорвись, капитан, — заботливо посоветовал Дидье, склоняя взъерошенную голову к плечу, на котором ярко краснели отметины — отметины Грира. — А то как же мы тогда бу… Он не договорил — Грир, сдавленно выругавшись, впился губами в его улыбающийся рот. А потом, хорошенько встряхнув, отпихнул его к переборке и вывалился прочь из треклятой каюты, слыша за спиной весёлый смех Дидье Бланшара. «Вот же стервец!» — подумал он безнадёжно и понял, что сам улыбается, как дурак. Им троим теперь никуда было не деться друг от друга. Грир запрокинул голову к лохматым близким звёздам. И, перемахнув через борт, прыгнул в море.