Стражи столетий: Золото и пепел

      … Этот вечер был из тех, что легко можно было назвать томным: лето подходило к своему логическому завершению, и после довольно душного дня в комнаты текла прохлада. Слуги уже занялись прикрыванием окон, но в кабинете свежий ветер всё ещё трепал тонкие занавеси на окне: ближе к вечеру тёмные гардины всегда распахивали. Хозяин любил мягкие отблески вечерних сумерек. Хозяин не любил, когда его отрывали от занятий и обладал тончайшим слухом, характерным для тех, кто практически полностью лишён зрения. Едва заслышав за дверями кабинета торопливые, негромкие (как казалось самому слуге) шаги, хозяин сделал раздражённый выдох, короткий и резкий, как фырканье кота. Увы, шаги остановились ровно за его дверью. Человек переступил с ноги на ногу, занёс руку для стука, — и голос Молля опередил его на секунду:       — Что ещё?       Дверь приоткрылась. Дворецкий вошёл, склонился в поклоне.       — Господин граф, к вам посетитель.       — Я никого не жду. — мужчина даже не повернул головы в сторону слуги. Впрочем, ему и не было необходимости смотреть на дворецкого. «Скольких светских реверансов можно избежать, когда ты слеп», — машинально отметил он.       — Он представился графом фон Кролоком.       Вот теперь Молль повернул голову, и слуга увидел, как под изуродованными веками что-то блеснуло — не то металл, не то любопытство.       — Где он?       — В изумрудной гостиной.       … Герберту не пришлось ждать долго: слуги едва успели подать напитки. Молль вошёл в гостиную уверенным шагом; впрочем, даже сейчас, у себя дома, он двигался так, словно не доверял земле у себя под ногами — слишком грациозно, чуть более плавно, чем любой другой человек. Так, как двигаются змеи.       — Герхард! — навстречу Моллю ринулось размытое пятно голубых шелков и лилового бархата, настолько стремительным был порыв молодого человека.       Фон Кролок-младший, обычно неукоснительно следующий правилам этикета, на этот раз, кажется и вовсе забыл об их существовании. И дракона тотчас же накрыла воронка чувств, молодому графу совершенно не свойственная. Герберт был раздражён. Герберт был зол. Подавлен. Обижен. Обескуражен. Оскоблён. Растерян. И, кажется, совершенно не представлял, что ему со всем этим делать.       — Герберт! — Молль обнаружил себя в объятиях молодого человека, удивлённо и успокаивающе провёл ладонями по его плечам. — Что случилось, друг мой?       На его памяти ни один из фон Кролоков не позволил бы себе приехать куда-либо, а особенно в дом к другу, вот так — внезапно, без предупреждения. Разве что толпа обезумевших крестьян разграбила и сожгла их замок… или боевые маги накопали нечто такое, что отцу и сыну пришлось срочно бежать и скрываться.       — Я останусь у тебя! — почти выкрикнул Герберт, чувствуя, как предательски начинает щипать глаза. И ему стоило немалых трудов, чтобы справиться с этой внезапной демонстрацией собственной слабости. Потом он осёкся, чуть отстранился и поднял умоляющие глаза на Молля. — Можно? Пожалуйста.       — Разумеется. — руки его ещё раз прошлись по плечам и спине молодого графа, на этот раз — с лёгким, но заметным воздействием магии, успокаивая и расслабляя. — Ты можешь оставаться у меня столько, сколько пожелаешь. Хочешь вина?       — Да. Спасибо. — Герберт, наконец, отцепился от Молля и бессильно рухнул в кресло, весьма ловко и предусмотрительно подставленное слугой. При этом он даже не озаботился снять свой плащ. Некоторое время вглядывался в смущённое лицо дворецкого, не понимая, чем вызвана эта неловкость. Потом, сообразив, избавился от стесняющего предмета гардероба, неслыханное дело! — не сразу сумев расстегнуть застёжки, украшенные голубыми сапфирами. И залпом осушил бокал вина — горло нещадно саднило.       Молль чуть повернул голову, отслеживая удаляющиеся шаги дворецкого, забравшего с собой плащ гостя. Потом долил ему вина из высокого кувшина — для этого пришлось протянуть руку и прикоснуться кончиками пальцев к бокалу, сжимаемому Гербертом в руке. От бокала исходила лёгкая дрожь, свидетельствовавшая о нешуточной тревоге молодого графа. Хозяин слегка нахмурился, налил вина и себе тоже, сел в соседнее с гостем кресло.       — Итак?..       В ответ на вопрос, бокал Герберта тонко и жалобно хрустнул. Молодой человек склонил голову набок, словно прислушиваясь и силясь определить природу происхождения этого звука. Потом отставил бокал в сторону, закинул ногу на ногу, пытаясь устроиться удобнее. Немного поёрзал, поменял положение, но, в конце концов, вскочил, точно кресло жгло его, и принялся мерить комнату шагами.       — Отец. — начал он. — Это всё отец. Он предал меня, Герхард, понимаешь? Впрочем, не важно. Ты давно знаешь его… — молодой человек совсем не манерно запустил свои изящные пальцы в копну светлых волос. — Как он мог? Впрочем, — золотистая прядь зацепилась за украшенное крупным бриллиантом кольцо, Герберт раздражённо дёрнул рукой и зашипел. — Это тоже не важно. Видеть его не хочу…       Молль задумчиво наблюдал за ним — не только за интонациями и шагами, не только за туманными перемещениями — но за эмоциями, пульсирующими ярко и нервно.       — Николас? Предал?.. — Герхард склонил набок голову в задумчивом, почти недоверчивом жесте. Насколько он знал, фон Кролок-старший обожал мальчишку, попросту души в нём не чаял. Кажется, он любил и мать Герберта, и оттого после её смерти стал баловать сына, как мало кто балует даже дочерей. И вдруг, после всех этих лет безусловной любви и потакания прихотям, притворной строгости, прячущей под собой невозможную, казалось бы, для такого существа нежность — «предал»?..       Герберт остановился перед Моллем так внезапно, что его волосы безжалостно хлестнули воздух, а весь остальной мир, казалось, не успевает следовать за движениями молодого человека. И только сейчас он постепенно догонял фон Кролока-младшего, обрисовывая вокруг него краски реальности. Так не умеют двигаться люди. Впрочем, в этот момент в Герберте словно и не осталось ничего человеческого — его лицо заострилось, а в глазах зажглись зловещие красные отблески.       — Он убил мою мать. — низким, хриплым голосом обронил фон Кролок.       — О. — «Значит, охотников на Запретную магию сегодня не будет», отметил хозяин про себя. И стал перебирать вопросы. «Ты уверен?» прозвучало бы слишком неискренне. «И что, это всё?» — слишком равнодушно. «А чего ты ждал, это же ваша природа?» — риторический вопрос, не нуждающийся в ответе. Наконец, Молль вздохнул:       — Это печально. Но, знаешь, твой отец не убивает просто так, для развлечения. Я не пытаюсь его оправдать, просто он давно вырос из таких игр.       — Я. Вырос. Тоже. — с каждым словом Герберт делал шаг к по-прежнему невозмутимо сидящему в кресле Моллю. Так двигается дикий зверь, готовый вот-вот бросится на свою добычу. Слишком плавно. Скользяще. Слишком спокойно и в то же время — слишком нервно.       — Пожалуй, — почти мягко согласился хозяин дома. И с любопытством уточнил:       — Так ты ушёл из дома?       Фон Кролок фыркнул. И, честно говоря, растерялся. «Ушёл из дома» — это звучало настолько по-детски, настолько глупо и напыщенно, что он даже не нашёл слов для вразумительного ответа. О, нет. Герберт слишком нежно любил свой дом, чтобы вот так просто отказываться от него, тем более, имея ровно столько же прав владеть старинным замком, сколько и его отец. Нет, он совсем не думал о том, чтобы уходить, подобно всем этим рефлексирующим подросткам — он-то точно таким никогда не был! И уж точно не является сейчас. Просто… Просто он не смог больше выносить вида отца — невозмутимо спокойного, тогда как в душе самого Герберта бушевала настоящая буря. Как он мог? Как он мог вот так поступить с ним? Молодой граф чувствовал себя преданным. Его отец, его идеал и самая близкая на свете родственная душа, которую Герберт не любил даже — боготворил — неужели он счёл его, своего сына, недостойным услышать правду? За столько лет? Он даже не вышел проводить его, когда Герберт заявил, что уезжает. Он… он вообще промолчал.       — Нет. — ответил молодой вампир на вопрос Молля, честно говоря, не зная хорошенько, что отвечать. Его голос прозвучал капризно и даже дерзко. — Просто не могу его видеть.       — Понимаю. — Герхард поднялся из кресла навстречу золотоволосому графу, ничуть не смущаясь его близости. — И ещё раз повторяю: оставайся. Уверен, мы найдём, чем развлечь себя.       — А ты знал об этом? — прищурился вдруг Герберт.       — Я не знал, как именно умерла твоя мать. — Молль слегка потянулся, разминая шею, и добавил: — Но я предполагал, что она погибла из-за твоего отца.       Герберт кивнул. Магия и вино наконец-то оказали на него своё действие, и он почувствовал, что снова может дышать свободно. Хотя острый клинок потери всё равно ещё больно вздрагивал в груди от каждого вздоха. Молодой граф посмотрел на Герхарда и едва ощутимо провёл пальцем по его губам, так, что было не совсем понятно, что это — призыв ли к молчанию или же нежность.       Молль чуть приоткрыл губы, расслабляя их, впитывая это неожиданное прикосновение: он был внутренне готов к удару, и даже позволил бы ему пройти, но это действие Герберта стало сюрпризом. Он чуть улыбнулся, слегка подаваясь за движением пальца, показывая, что ему нравится то, что происходит. Пальцы молодого графа пахли кожей («ехал верхом?») и дорожной пылью, его шампунем («запускал руки в волосы»), но резче всего — пряным, острым, железным.       — У тебя кровь. — Молль перехватил руку фон Кролока, поднёс к лицу, принюхиваясь. — Вот здесь, на ладони, царапина. Должно быть, треснувший бокал оставил.       И прежде, чем Герберт ответил ему или забрал руку, Молль провёл по царапине языком. Ему было глубоко плевать и на пыль, и на любую возможную грязь: в конце концов, в его возрасте и статусе ещё никто не страдал от простуды или кишечных болезней. Но возможность почувствовать вкус этой крови — была очень, очень редка. Не говоря уже о том, что она была очень приятна…       — Кровь? — переспросил Герберт непонимающе, обратив на дракона широко распахнутые и полные самой вожделенной заинтересованности глаза. Сознание среагировало на произнесённое слово безжалостно и однозначно, завибрировав тонкой волной восторженного возбуждения где-то глубоко внутри. А потом он вместе с Герхардом перевёл взгляд на свою руку. И ахнул от прикосновения влажного языка к слегка разошедшейся и оттого такой чувствительной коже.       Молль снова улыбнулся, поднимая голову и глядя на фон Кролока из-под полуприкрытых век.       — Уже нет. На тебе всё быстро заживает. — и он вздохнул, не то с наслаждением, не то с сожалением.       Фон Кролок снова перевёл взгляд на свою ладонь. Небольшого, совсем малюсенького усилия воли хватило бы, чтобы заставить рассечённую плоть мгновенно регенерировать. Но, Молль не торопился отпускать его руку и отчего-то это было очень интригующе. А ещё, он стоял сейчас так близко: Герберт отчётливо ощущал его запах, знакомый с детства, манящий своей недостижимостью, холодной отстранённостью… Странный — снег и пепел с отчётливым привкусом горячего металла. Такой же возбуждающий, как… Как кровь.       Молодой граф задумчиво склонил голову набок — он ещё никогда не смотрел на Герхарда с этой, с незнакомой, но такой волнующей стороны. А почему бы и нет… Или… Его губы чуть разомкнулись в улыбке, обнажив самые кончики острых клыков.       — Я, кажется, безнадёжно испортил твой бокал. — он виновато опустил глаза. И, чёрт возьми, в его голосе действительно звучало сожаление.       Молль опустил голову, чуть повернув её в сторону бокала — так, словно прислушивался к чему-то: то ли к целостности хрусталя, то ли к своим желаниям. Потом кивнул:       — Похоже на то. А жаль — этот набор изготовили в небольшом городке рядом с Венецией по моему личному заказу… лет двести назад. И вот уже полтора века, как мастер, создавший эти бокалы, сошёл в могилу.       — Это печально. — вздохнул Герберт, в упор глядя на Молля.       В ответ тот лишь пожал плечами — и, выпустив, наконец, ладонь молодого графа, провёл пальцами по его волосам:       — Зато теперь мы можем поехать туда снова, и я покажу на твои волосы, и закажу стекло с золотом того же оттенка. Ты же не был в Венеции?       Герберт слегка повернул голову, не отстраняясь, но, впрочем, этого было достаточно, чтобы мягкая прядь волос дразняще и словно нехотя, но выскользнула из длинных пальцев Герхарда, оставив после себя искристое ощущение прикосновения к струящемуся шёлку.       — Проездом. — мечтательно ответил вампир, сквозь полуприкрытые ресницами веки, тем не менее, цепко следя за выражением лица Молля.       — Отлично. Тогда отправимся через пару дней. А на завтра я вызову своего портного — тебе же понадобится дорожный костюм, я полагаю. — Герхард плавным, текучим движением обошёл молодого мужчину, долил себе в бокал вина, пригубил. Но даже после этого чувствовал на нёбе дразнящий отзвук крови фон Кролока.       Оставшись один в выделенных ему комнатах, Герберт почувствовал вновь нарастающее беспокойство и… боль. Он и не знал, что так бывает. Что кровоточащие раны могут открываться без ножа и прямо в сердце. Бесконечный вопрос нудной кантатой бился в висках: Почему? Почему? И ни расстояние, ни блаженная перспектива заманчивого путешествия не могли отвлечь молодого вампира от тяжёлых мыслей.       Горячая ванна, полная ароматной пены, облегчения не принесла. Не принесла его ни ещё одна бутылка вина, ни мягкая постель, с которой Герберт поминутно вскакивал, словно та была сплошь усыпана колючками. Он мерил шагами комнату, то выходя на увитый плющом балкон, то снова возвращаясь в ночную тишину покоев. В конце концов, рухнул на подушки, бессильно мечтая забыться сном, пусть даже пустым и тяжёлым, но сон, разумеется не шёл к нему. Хуже всего было то, что Герберт прекрасно сознавал — он просто не сможет заснуть. По крайней мере, сегодня. И завтра, возможно, тоже. Честно говоря, молодой человек не представлял, сколько времени может провести без сна, но догадывался. И эти догадки пугали его. Если так продолжится и дальше, он рискует превратиться в настоящее чудовище — волколака, какими их рисуют старинные сказки: с серым, измождённым лицом, тусклыми спутанными волосами и тонкой полоской иссушённых губ, уже не скрывающих белоснежных клыков. Это… Это будет ужасно! И всё — из-за отца, которого он так любил! И, не в силах больше сдерживаться, фон Кролок разрыдался в подушки, словно ребёнок. Сейчас ему было наплевать, слышит ли его Молль или кто-нибудь из слуг, и что они могут подумать. Плевать!       Молль всегда любил ночь — за ту особенную, живую тишину, которую она приносила. Конечно, его чуткий слух улавливал много больше, чем обычно слышит человек: шаги припозднившегося прохожего за окном, тихое сопение и сладкий храп слуг в другом крыле дома — и то, как мечется по своим комнатам его светловолосый гость. Герхард старался игнорировать эти звуки, как и всё, что отвлекало его от работы: он занимался новой формулой магического перемещения в пространстве, и потенциал этого открытия было сложно переоценить. Уже сейчас Молль видел, что, теоретически, с помощью этого магического уравнения можно будет путешествовать не только на дальние расстояния, но и пересекать грани миров. Поэтому он сидел, склонившись над бумагами при слабом свете единственной свечи, вычисляя формулу.       Всхлипывания и слегка приглушённые рыдания резанули его слух, как неверная нота в хорошо известной сонате. Герхард раздражённо хмыкнул — и в тот же момент с его пера сорвалась капля чернил, и немедленно расплылась на бумаге кляксой. Дракон тихо прорычал что-то о том, что и в своём доме не имеет и минуты покоя, но ещё минуту или две не двигался с места, надеясь, что бурный поток изливаемых в подушку чувств иссякнет сам собой. Как бы не так: чем дальше, тем громче и отчётливее становились всхлипы. Поняв, что работать в таких условиях он не сможет, Герхард поднялся из-за стола и направился вглубь дома.       Он ни секунды не сомневался, имеет ли он право открывать дверь в чужую спальню — ведь, по сути это гость находился в комнате (и доме) Молля. Поэтому дракон не таясь зашёл внутрь, и встал в изголовье постели Герберта. Пока что он сдерживал раздражение, и лишь иронично склонил голову набок:       — Что ещё случилось?       Честно говоря, Герберт не сразу понял, кто находится в его комнате. На какой-то краткий миг молодому вампиру даже показалось, что это отец неведомым образом шагнул в темноту спальни, чтобы, мучимый душевными терзаниями, подобными тем, что сейчас испытывал его золотоволосый сын, с запоздалым раскаяньем прижать его к своей широкой груди. Но нет, глаза не оставили молодому человеку ни единого шанса обманываться призрачными надеждами, выхватив стройный силуэт хозяина дома, казавшийся ещё более тёмным на фоне разливающейся вокруг ночи. Герберт неловко вздохнул, подавляя очередной всхлип, и выдавил:       — Прости.       Нет, ну не бросаться же снова на шею Герхарда, хотя и отчаянно хотелось. В конце концов, дракон ему не нянька, и юный вампир очень хорошо понимал, что то время, когда Молль позволял себе ласково погладить его по волосам и утереть платком слезинку-другую, принося столь долгожданное утешение, давно прошли.       Герхард на секунду задумался. Он был неплохим манипулятором, но разбирался в чужих эмоциях разумом, а сердцем понять человеческих чувств не мог уже давно. В Герберте же было неожиданно много человечности, несмотря на все его маски. Возможно, именно поэтому его отец, также лишённый способности сочувствовать и сострадать, так ценил своего наследника.       — Ты плачешь по матери? — уточнил дракон. — Или потому, что отец не сказал тебе раньше?       — Почему он скрыл от меня? Разве я не имел право знать? — вопросом на вопрос ответил Герберт, поднимая на Молля глаза. Глаза были огромными и наполненными глубокой синевой, а слёзы, всё ещё стоящие в них, и вовсе рождали ассоциацию с двумя бездонными озёрами. Герхард мельком подумал о том, что вряд ли фон Кролок-старший или ещё кто-либо из окружения Герберта смог бы устоять перед этим взглядом, полным самого безбрежного отчаяния и осколков рушащихся надежд. Впрочем, сам по себе этот взгляд не был заслугой золотоволосого вампира, хоть Герберт — надо отдать ему должное — уже прекрасно умел носить десятки самых разнообразных масок. Должно быть, такими глазами когда-то обладала его безвременно почившая мать, тем не менее, успевшая сотворить, а потом и оставить сыну столь пронзительное наследие.       — Полагаю, он собирался рассказать тебе позже. Или, может, ему самому неприятно вспоминать об этом. В конце концов, она всегда была для него кем-то особенным, насколько я понимаю.       — Неужели ты склонен считать, что она не была кем-то особенным мне? Или это обстоятельство даёт отцу право сомкнуть уста на несколько веков вперёд? — Герберт раздражённо тряхнул волосами. — Он просто не доверяет мне. Или уже не любит. Или… — юноша вдруг вцепился в руку Молля, чувствуя, как от внезапно пришедшей в голову мысли всё холодеет внутри. — Герхард, а может быть, это всё потому, что я не родной сын? Скажи, я бастард?       … Вообще-то говоря, дракон считал себя существом остроумным, быстро мыслящим и умеющим найти нужные слова. Но сейчас он на несколько долгих секунд потерял дар речи. Придя в себя, переспросил:       — То есть ты считаешь, что в мире есть какой-то другой вампир, от которого твоя достопочтенная матушка понесла? — и тут же сердито добавил:       — Но это же полная чушь!       Герхард наклонился над гостем и пристально посмотрел ему в глаза:       — Послушай меня, мальчик. Возьми себя в руки и прекрати эту истерику. Вспомни, кто ты — ты и твой отец! Вы сильны, почти бессмертны, и для продления жизни вам необходима кровь людей. Вы — хищники, убийцы и в чём-то даже чудовища. Иногда ваша жажда сводит вас с ума — и, возможно, именно из-за этого и погибла твоя мать.       — Но…       — Что «но»? Ты ещё не знаешь полной силы ни своего могущества, ни его тёмной стороны. Не тебе судить об этом. А теперь возьми себя в руки и прекрати вести себя, как пятилетний ребенок.       Не нашедший слов Герберт хлопнул длинными ресницами.       — Спи. — уже куда менее резко проговорил Молль, мимолётно касаясь кончиками длинных пальцев затылка молодого человека. Немного магии, пожалуй, окажется сейчас наиболее верным решением и для Герберта, и для самого дракона.       Грациозно держа в руке бокал шампанского, Герберт с удовольствием ловил на себе созвездия восхищённых взглядов, упиваясь мыслями о том, что это восхищение вполне (или даже более чем!) оправдано. Изящная фигура, каскад золотых волос, удивительные голубые глаза, сияющие из-под густых тёмных ресниц и… магия. Особенная магия. Магия движения. Взгляда. Жеста. Голоса. И ещё та, что отличает тех, кто не является людьми. Она вьётся за ними ореолом загадочности и притягательности, привлекая, дразня и рождая, порой, настоящую зависимость, жажду обладания. Герберт никогда не стремился скрывать свою истинную природу, он наслаждался ею, как наслаждаются любовными играми — игриво, томно, откровенно и страстно. Молодой граф посмотрел на невозмутимо стоящего рядом Герхарда и, положив руку на плечо дракона, на мгновение прижался к нему чуть откровеннее, чем следовало. Юная особа, для которой, собственно, и было затеяно всё это представление, мгновенно стала пунцовой и поспешила отвернуться. Однако, Герберт чувствовал её дрожь самыми кончиками пальцев, придирчиво смакуя это ощущение, словно изысканный, но лёгкий десерт.       Граф фон дер Молль заметил эту шалость, но лишь улыбнулся — тонко, самыми уголками губ. Сейчас он отчётливо видел (хотя и не глазами), насколько вырос фон Кролок-младший. Из наивного и невинного мальчика тот превратился в хищника — красивого, сильного, грациозного — и прекрасно осознающего свою притягательность и опасность. В целом, поведение молодого друга Герхард описывал про себя ёмким словом «резвится» — и сейчас это было оправдано даже более, чем десяток-другой лет назад, когда именно Молль впервые вывел юношу в свет. Тогда Герберт был игрив, но за его игривостью чувствовалась почти детская неискушённость (сочетающаяся, впрочем, с такой же детской непосредственностью и жаждой немедленно попробовать всё новое, до чего он дотянется). Сейчас же его игривость была расчётливой, прохладной, как стальные когти, замершие у горла жертвы.       «Мальчик вырос», — всё чаще отмечал Герхард — и всё чаще ловил себя на том, что и сам любуется этим уже-не-мальчиком. Аккуратно, исподволь, не показывая Герберту своего интереса — справедливо полагая, что открытый интерес слишком раззадорит влюбчивого фон Кролока.       Между тем, веселье расцветало. Сейчас, когда знойные ночи уже перевалившего за середину лета были наполнены мягким светом звёзд и ароматом цветов, жизнь здесь, казалось, не замирала ни на секунду. Званые вечера, балы и частные вечеринки следовали одна за другой, и у обоих друзей не было недостатка в приглашениях.       Герберт казался почти счастливым. Его совсем не утомляло постоянно находиться в центре внимания, сражать местное общество тщательно продуманным эпатажем или же наоборот, вызывать у окружающих непреодолимое желание окружить себя заботой и лаской. Фон Кролок разыгрывал блестящие партии, играя людьми, как опытный шахматист фигурами: составляя, переставляя, меняя местами и совершая головокружительные рокировки, жестко нападая или наоборот, неожиданно отступая. В изысканной манере составлять эти комбинации легко угадывались почерк и манера Николаса фон Кролока, что ни говори — а Герберт был его достойным сыном и учеником, и кстати, год от года становился всё больше и больше похожим на отца. Однако же, имя его, так часто упоминаемое младшим фон Кролоком в прошлом, больше никогда так и не слетело с его капризных губ.       С Герхардом Герберту было легко и приятно. Дракон никогда не спорил с ним, не осуждал и не учил жить, мягко и словно исподволь направляя своего молодого друга, и так же ненавязчиво, порой, давая понять, что пора остановиться, когда Герберта слишком уж заносило, что, стоит признать, отнюдь не было редкостью. Великолепно зная порядки и устои местного общества, Герхард слишком хорошо умел чувствовать грани дозволенного и вовремя помогал пока не очень опытному Герберту не переходить их — бесстрашие молодого вампира порой граничило с безрассудством. Но, в то же время, чем-то Молль напоминал младшему фон Кролоку отца, и от этого порой становилось больно. В Герхарде чувствовалась та же прохладная отстранённость, смешанная с гордой мудростью веков, и она манила Герберта сделать шаг за грань так же сладостно, как и нечеловеческая природа его самого манила обыкновенных смертных.       Дракон же ощущал скорый конец лета как приближение своей агонии: ещё немного, и он должен будет собрать свою кровавую жатву. Как всегда в эти периоды, Молль чувствовал себя голодным, жадным и невероятно живым — должно быть, так же чувствуют себя приговорённые к смерти, видящие холодный блеск склянки с приготовленным для них ядом. Его шкура будто истончилась, стала прозрачной и светлой, как кожура молодого фрукта, слишком сочного и сладкого, слишком привлекательного и почти беззащитного. Худощавый, бледнокожий, в неизменных тёмных очках, с профилем ангела и надломленностью переохлаждённого толедского клинка — Молль, держащийся в тени своего сиятельного спутника, привлекал ничуть не меньше внимания, чем Герберт. Вокруг них двоих вилось столько мотыльков-однодневок, что выбрать кого-то одного было сложно. Впрочем, Герхард остановил взгляд своих почти слепых глаз на молодом теноре: уже не мальчик, но ещё не мужчина, Винченцо обладал густыми кудрями цвета чёрного кофе и кожей, по цвету и запаху напоминающей карамель. Слишком сладкий для мужчины, слишком соблазнительный для мальчика — он был бы прекрасным компаньоном, если бы лет пять назад его нашла Гильдия. Впрочем, певцом он тоже был неплохим, — но Молль каждый раз ловил себя на мысли, что компаньоном Винченцо был бы лучше.       Какое-то время Герберт изящно вертел тонкий бокал в руке, время от времени делая рассеянный и маленький глоток искристого напитка и ненавязчиво наблюдая за присутствующими, но на самом деле — за Герхардом. Молль оставался по-прежнему невозмутим, и фон Кролока-младшего это дразнило несказанно, придавая вечеру пикантную и острую нотку. Иными словами, несмотря на обилие гостей, дракон по-прежнему оставался самой интересной персоной в этом зале. И Герберт уже несколько недель ловил себя на том, что совсем не против углубить этот интерес. Молодой человек поймал взгляд юного певца с густыми кудрями, пытливо обращённый на них, и склонился к своему старшему другу, случайно или намеренно коснувшись мягким золотом волос его щеки.       — Весьма достойный выбор. — тихо и чуть насмешливо заметил он.       Потом медленно облизнул губы и, отстранившись, изящно откусил от сочной клубники. По залу, казалось, пробежал восторженный шёпот. Герберт послал своему спутнику самую игривую из всех своих улыбок и пригласил Винченцо на танец.       Молль посмотрел им вслед, чуть озадаченно приподняв правую бровь: инстинкт хищника в нём негодовал и требовал отобрать своё назад, и немедленно; интуиция подсказывала, что поступок молодого фон Кролока — вовсе не покушение на его, Герхарда, добычу, но предложение поиграть. Возможно, даже попытка обратить внимание друга на себя, а не на привлекательного тенора. Так или иначе, скрытые за тёмными стёклами очков глаза Молля внимательно следили за двумя грациозными фигурами. Герберт красовался совершенно не в меру, и его старший друг был уверен: сейчас никто в целом зале не посмел бы отказать золотоволосому ангелу. Разумеется, кроме самого Молля.       В другой ситуации это было бы забавно, но сейчас… сейчас сердце Герхарда при каждом резком движении пронзала игла боли, и он не мог позволить, чтобы все сердца были обращены к другому. Хотя бы одно должно было принадлежать дракону.       Едва музыка стихла, и пары стали расходиться, Молль поднялся со своего места — и, проходя мимо Герберта и Винченцо, бросил:       — Мне нехорошо. Пожалуй, я отправлюсь домой.       — О… — обратил на него ангельские глаза фон Кролок, и в голосе молодого вампира прозвучало искреннее расстройство. Почти. Он посмотрел вслед Герхарду и мягко потрепал Винченцо по щеке, но уже через несколько секунд нагнал дракона, плавно заскользив с ним в ногу.       — Что с тобой, Герхард? — на этот раз в капризном голосе молодого человека звучала неподдельная озабоченность.       Молль кивнул слуге, показывая, что собирается покинуть бал, и вышел на балкон. На свежем воздухе стало легче, и Герхард с облегчением облокотился на широкие мраморные перила. Сейчас он и сам был бледен, как этот мрамор под светом яркой, почти полной луны.       — Уже почти осень. — тихо, как падающий с дерева сухой лист, прошептал он. — Время собирать жатву.       — Жатву? — переспросил Герберт, непринуждённо пристроившись рядом. Он знал, что Герхард совсем не такой, как он или отец, а потому слово «жатва» имеет, вероятно, для него совершенно иной смысл. Для фон Кролока же жатва всегда была окрашена в густые багровые или, вернее сказать — кровавые — отблески-реки и вызывала в нём совершенно неподдельный, детский восторг.       — Моё сердце умирает. — Молль провёл пальцами по рубашке — там, где его грудь пронзало невидимое острие копья. — Понимаешь, Герберт… однажды меня убили. Я нашёл способ замедлить свою смерть, но каждый раз… каждый раз она берёт своё.       Он помолчал, глядя на блики, скользящие по тёмной воде канала.       — Я думал, если один раз сменить сердце… то будет легче. Но моя кровь слишком горяча, и она выжигает его. Они умирают во мне, одно за другим, и мне каждый раз нужно искать новое.       Какое-то время Герберт сосредоточенно молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Слова Молля никак не желали укладываться в сознании молодого человека. Он знал, что можно быть не-живым, не так уж это и сложно, как кажется. Но, после убийства оставаться не-мёртвым… Ночной ветерок, заигравший вдруг с золотистыми волосами, показался молодому графу ледяным.       — Что же ты такое, Герхард? Кто ты?       Молль снял очки — сейчас вокруг него было достаточно темно, и глаза почти не болели. Он смотрел на воду, и, казалось, видел на ней (под ней?) нечто недоступное чувствам Герберта.       — Мы пришли в этот мир, чтобы подчинить себе стихии, усмирить их, чтобы они несли благо и гармонию. Мы помогали творить его облик — на поздних этапах, когда самая основная работа была завершена, но требовалось много внимания, творчества и… любви, чтобы каждая деталь в нём была прекрасна и уместна. Смешно… я говорю об этом, но я не помню этого — как и того, что я чувствовал тогда. Потом была война — мы хотели остаться, а они — жить в нашем мире. Я был среди тех, кто решился пройти трансформацию, чтобы стать сильнее, яростнее и безжалостнее… чтобы стать смертью для них. И я стал. — он повернул голову и посмотрел на Герберта своими глазами, тем, что от них осталось. Чужая магия содрала с них физическую оболочку, и теперь там, между обожжёнными веками, тускло блестела переменчивая ртуть, внутри которой свивались кольцами, как змеи, крохотные звёзды — или просто блики от воды. — Но у всего есть своя цена, и ценой за наше изменение стало изгнание: мы отказались от нашего народа, а он — от нас. Так мы стали воевать со всеми, и особенно — с теми, кем мы были раньше. Так мы почти полностью истребили друг друга, а те, кто остался, расползлись по миру, не желая видеть себе подобных, ибо никого мы не ненавидим с той же силой, что и равных себе. — Молль снова прикрыл глаза и повернул голову, так что теперь Герберт видел только его точёный профиль. — Как и остальные, я был алчен и неукротим; меня гнало вперёд желание завоевать себе как можно больше. Так я вторгся на территорию королевства сеидхе. Я вызвал и победил их короля, убил их королеву — и когда их принц, ещё почти дитя, бросил мне вызов — я рассмеялся над ним. А он… он выжег мне глаза и пронзил сердце своим копьём. За это ему дали имя Белая Молния. — пальцы Герхарда сжались на мраморе перил, и в неверном свете казалось, что они становятся длинными и острыми, как когти. — Я сумел найти щель во времени и пространстве, и забился в неё, истекая кровью и понимая, что это конец. Юнец убил меня, и это уже решено, и Мир знает об этом. Но внезапно я смог придумать, как продлить свою агонию. И вот… делаю это, снова и снова.       Рука фон Кролока, такая белая, что казалось почти светящейся в темноте, осторожно коснулась волос Герхарда. Невесомые пальцы едва заметно провели по щеке дракона, чувствуя гладкую прохладу его кожи. Герберт прикрыл глаза, прислушиваясь к чему-то, недоступному его пониманию. Всё это уже было когда-то давно. В далёком детстве. «Можно?» — словно наяву, услышал вампир свой голос. «Нет, ” — ответил Молль. Впрочем, сейчас Герберт не спрашивал.       Герхард перехватил тонкое запястье до того, как пальцы фон Кролока скользнули от щеки к скуле, до того, как они прикоснулись к его шрамам. Вместо этого дракон поднёс руку молодого мужчины к своим губам — и мягко поцеловал.       — Не грусти обо мне. Этой ночью… я покажу тебе. Если хочешь. — он разжал пальцы, снова надел очки, тонко улыбнулся. — Пригласи Винченцо сопроводить нас.       На губах молодого вампира вновь заиграла улыбка.       За довольно непродолжительный путь от бальной залы до дома, который они снимали, Герберт окончательно измучил и юного тенора, и, кажется, своего спутника. Шальное веселье в его крови мешалось с пронзительной грустью и пустотой, наполняющих сердце, особенно щемящих после слов Герхарда. Так похоже на отца. Так похоже на него самого. Так больно. Так сладко. Душа полнилась пугливыми, странными желаниями, дразнящим предвкушением чего-то, ещё ранее неизведанного и неизвестного. Всё это дополнялось золотой волной пряного возбуждения и совсем капельку — нотками сожаления о том, что он, всё-таки, это делает. Фон Кролок-младший был бы рад и слегка сбавить обороты, и избавиться от этой мешанины чувств вовсе, но не мог. Дорога к той самой грани оказалась на диво сладка и вожделенна.       Сидящий между ними юноша был совершенно пьян возбуждением и захлестнувшей его волной самых противоречивых чувств и эмоций. Темнота кареты была полна томных, жгучих поцелуев и вздохов. Всю дорогу Герберт буквально изводил Винченцо, ведя по острой грани между эйфорией и отчаянием, то даря ему всю свою пылкую нежность, то наоборот, заставляя терзаться болью за холодностью и льдом надменного взгляда или жеста. И калейдоскоп этих волнительных, болезненно-острых переживаний заставлял несчастного мальчика едва ли не со слезами на глазах бросаться искать утешения в объятиях Герхарда, казавшегося таким надёжным и спокойным. Впрочем, несмотря на весь свой пыл, Герберт был осторожен, и едва заметного жеста или изгиба тонких губ своего старшего спутника ему хватало, чтобы слегка умерить свою коварную игру с обоими. Молль наблюдал за ними. Несмотря на боль, он не мог не любоваться тем, как легко Герберт играет с молодым мужчиной, то согревая его лаской, то обжигая холодом, и за тем, как тянулся к нему Винченцо в те моменты, когда Герберт позволял ему.       Наконец, они добрались до дома и разместились в небольшой гостиной: непременный камин, кресла, удобный диван, ковёр с мягким ворсом — и отпущенные на ночь слуги. Молль опустился в кресло, ожидая, когда ледяной осколок в его сердце станет хоть немного меньше — хотя бы настолько, чтобы он мог дышать без боли. Впрочем, на губах дракона играла безмятежная, лёгкая, как утренний сон, улыбка, а голова была чуть откинута назад в жесте усталости и бессилия.       Винченцо, с некоторой озабоченностью следивший за ним, почти сразу оказался рядом, склонился:       — Вина?       Кадык на горле Молля дрогнул.       — Да, пожалуй.       Юноша повернулся к Герберту, словно ожидал от него указания или подсказки. Тот с лёгким укором взглянул на Винченцо, снова (уже в который раз за эту ночь!) заставляя молодого человека чувствовать себя таким неловким и виноватым.       — Чего же ты медлишь? Иди же. — с этими словами вампир надменно кивнул в сторону хрустального графина с вином, предусмотрительно оставленным кем-то из слуг. Страх Винченцо показаться жалким, так же, как и сделать что-то неправильно, вызвав неудовольстие обоих этих… не людей, о нет — двух ангелов — оказался приятной вишенкой на торте и заставил фон Кролока всё-таки слегка подбодрить его призрачным намёком на улыбку. Склонив голову набок, Герберт задумчиво рассматривал изящные бокалы, так же, как и сам графин, украшенные золотым узором невероятной, хрупкой в своей невесомости, красоты. «Я покажу мастерам на твои волосы…» — сказал Молль. Фон Кролок перевёл взгляд на Герхарда.       Дождавшись, когда Винченцо плавно, словно рыцарь, опустится перед ним на одно колено и подаст бокал, Герхард принял его — и вдруг, наклонившись вперёд, второй рукой взял юношу за подбородок. В полумраке комнаты, который робкие огни зажжённых свечей скорее подчёркивали, чем разгоняли, разглядеть выражение глаз за тёмными стёклами очков мужчины было невозможно, но Винченцо чувствовал, как его пронзает острый, внимательный взгляд:       — Значит, ты полюбил Герберта? — это был не вопрос, но утверждение. Голос фон дер Молля был мягок, но тенор чувствовал: это была мягкость бархата, скрывающего под собой холодную сталь клинка. Винченцо тяжело вздохнул, не в силах отвести взгляд, чувствуя на подбородке тонкие, но неожиданно сильные пальцы.       — Сеньор, я…       — Ответь.       Он зажмурился, решаясь, потом распахнул глаза и выдохнул:       — Я люблю вас обоих.       Герхард помедлил, сделал большой глоток вина, аккуратно поставил бокал на пол рядом с креслом. Отпустил подбородок юноши — тот не двинулся с места, наблюдая. Наконец, Молль снял очки, отложил их в сторону, и медленно, словно позволяя Винченцо рассмотреть свои шрамы, повернул голову обратно к певцу.       — Ты уверен? Это не страх, не жалость?..       — Нет, сеньор.       Тогда Молль наклонился к нему ещё ближе — и поцеловал. Одной рукой он провёл по каштановым кудрям юноши, безупречно мягким и тёплым. Другую протянул к Герберту. В два бесшумных и скользящих шага фон Кролок оказался рядом, сплёл свои пальцы с пальцами Герхарда, чуть сжав их. Однако, этого ему показалось недостаточным, а потому, тоже устроившись у ног фон дер Молля, подхватил безвольно опущенную руку Винченцо и принялся целовать самые кончики его карамельных и таких горячих пальцев.       Оторвавшись от итальянца, дракон подался к Герберту, на долгую секунду по-змеиному замер, глядя ему в глаза, словно что-то решая про себя. Потом коснулся кончиком носа его переносицы, скулы, щеки, — словно знакомясь, принюхиваясь. Он чувствовал, как Винченцо целует его шею, а проворные смуглые пальцы расстёгивают его жилет. Медленно, не торопясь, Герхард самым кончиком языка прикоснулся к губам фон Кролока — так, как будто не то сомневался, не то хотел распробовать его.       Капризные губы Герберта не сопротивлялись, напротив, они дразняще приоткрылись в ответ, словно приглашая Молля продолжить интригующее знакомство. Между тем, одна из рук Винченцо, закончившая возиться с пуговицами жилета, настойчиво потянула Герберта к себе. Молль вдруг ощутил какое-то едва уловимое движение под верхней губой фон Кролока и почти тотчас же его язык ощутил гладкость и остроту удлинившихся клыков. Дракон чуть отстранился, позволяя итальянцу прильнуть к вампиру, и, пользуясь случаем, оказался рядом с ними на полу. Теперь уже его пальцы, легко погладив светлую шею, принялись за одежду Герберта.       … Когда-то он шутил с ним, ещё ребёнком, про невинность и её запах. Сейчас же от неё не осталось и следа: Молль остро чувствовал ауру страсти, переплетающейся с любопытством — горячий, пряный, почти острый аромат. Такой яркий, такой возбуждающий… Он приник в поцелуе к шее вампира, потянул его расстёгнутую рубашку с плеч, обнажая безупречную грудь с сияюще светлой кожей. Это совершенство притягивало, завораживало, звало — и Герхард снова и снова прикасался к нему, с упоением отмечая, что его сердце болит всё меньше и меньше, словно ледяной наконечник, засевший в нём, тает, становится просто дурным воспоминанием…       Фон Кролок почувствовал, как тело его отзывается желанию. Его буквально разрывало между сладким ароматом живой и горячей крови, бегущей сейчас по венам юного итальянца, и манящим обещанием вожделенной неизвестности, что дарили губы и руки Молля. Такого холодного. Такого недоступного. И по-прежнему пахнущего сводящими с ума — снегом и пеплом. «Нет, рано, ещё так рано…» — слегка растерянно и разгорячённо подумал Герберт, пожалуй, впервые в жизни не зная, куда бросаться в первую очередь. И чуть надавил на плечи Винченцо, мягко подталкивая того проявить больше смелости к штанам дракона, а заодно используя как очень приятную, но, всё же, преграду, чтобы дать себе чуть времени, чтобы хоть немного прийти в себя.       Юноша был понятлив и в меру нескромен: ему не нужно было намекать дважды. Он откровенно прильнул к Моллю, целуя его жадно, хотя и несколько поспешно; умело скользя губами от бледной груди, на которой Герберт отметил несколько шрамов от глубоких некогда ран, к впалому животу — и ещё ниже… В какой-то момент Герхард прогнулся назад, хватая ртом воздух, а рука его судорожно сжалась на затылке юноши, продолжающего двигаться в ритме ударов сердца. Молль чувствовал сложные эмоции фон Кролока, его интерес, симпатию и возбуждение, и простые, яркие ощущения Винченцо: страсть, влечение, жажду тепла, влюблённость в них обоих… И когда итальянец отстранился и поднял лицо, он увидел улыбку дракона — мягкую, нежную, благодарную. Молль поцеловал юношу в шею — и, развернув, направил к Герберту, а сам, прижимаясь к горячему телу со спины, занялся его рубашкой.       Герберт с наслаждением отдавался ласкам Винченцо, лишь легко направляя его и позволяя проворным рукам и губам итальянца всё, чего бы они не возжелали. И когда кофейные кудри юноши мягко заскользили по бёдрам вампира, фон Кролок, вздрагивая, уже тянулся к Моллю, прохладным языком обводя и мягко целуя старые шрамы на его груди. Он продолжил эту цепочку поцелуев вверх, нежно прикасаясь к выступающим ключицам и изгибам шеи, а затем невесомо и внутренне замирая, коснулся губами шрамов на лице дракона.       … Герхард отпрянул, на секунду вернувшись в тот миг, где он, побеждённый, был распластан на острых камнях, горячих от его крови, а над ним склонялся высокий сеидхе с волосами цвета первого снега. Молль цеплялся скрюченными пальцами за древко копья, пытаясь вытащить из груди зачарованный металл — и чувствовал, как пальцы молодого Князя проходятся по его лицу, ныряют в распоротые глазницы. Дракон оскалился, поняв: сеидхе собирает его кровь, чтобы на лбу и на груди у себя начертать Знак Победителя. И тогда силой своей крови он проклял этого белого Туата — никогда не знать покоя, и погибнуть от руки нового дракона, которого тот породит сам.       В ответ сеидхе рассмеялся — и выдернул копьё из его груди, резко, как пинком, отправив в жадные когти агонии…       Молль резко вдохнул, возвращаясь в реальность. Он видел перед собой удивлённое лицо Герберта — так, словно молодой вампир смог проникнуть в его мысли и воспоминания, и это причинило самому фон Кролоку дискомфорт больший, чем он ожидал.       Дракон прикоснулся к своей груди напротив сердца, там, где светлел тонкий шрам. Он почувствовал, что не может больше ждать, и не важно, что он планировал сделать это иначе: после того, как вдоволь наиграется с мальчишкой и с Гербертом… Старые воспоминания словно ударили Молля под дых, заставили броситься вперёд, к жизни, по недоразумению бьющейся в чужом теле…       Он пришёл в себя над телом, держа в когтях горячее, живое сердце. Молль не помнил ни своего броска, ни как он отращивал на руках острые, как бритвы, когти, ни как именно убил итальянца. Впрочем, сейчас это и не было важно.       Дракон зашипел, проводя когтем по своей груди, и старый шрам раскрылся легко, почти привычно. Поднеся чужое сердце к ране, он уже знал, что будет дальше: сквозь рёбра наружу метнулось нечто, напоминавшее тьму, внезапно ставшую плотной и осязаемой. Тонкие нити тьмы впились в человеческое сердце, прошили его насквозь, словно желали соединиться с ним навсегда — и исчезли в грудной клетке вместе со своей добычей. Почти секунду Молль прислушивался к тишине внутри — и только потом почувствовал удар живого сердца, разгоняющий ужас близкой смерти. Дракон мягко опрокинулся назад, и улыбался, чувствуя мерный ритм в своей груди.       Увлечённый эйфорией биения новой жизни в себе, Молль не сразу осознал, что этот уверенный ритм отдаётся теперь и во всём его теле, заставляя качаться на волнах удовольствия. Острое возбуждение дразняще разливалось где-то вни… Дракон прищурился и увидел Герберта, недвусмысленно обнимающего его бёдра своими. Прикрыв глаза от наслаждения, молодой вампир вожделенно слизывал кровь со своих тонких пальцев, не забывая расслабленно двигаться в ритме ударов нового сердца Герхарда. Тяжёлые, алые капли щедро стекали по руке фон Кролока до самого локтя, и те редкие из них, которые ему не удавалось поймать, тотчас же распускались на бледной коже дракона цветами страсти.       Против ожидаемого, Герберт не был потрясён увиденным. Всё это — и резкий толчок жёсткой ладонью в грудь, и сухой и жадный, нечеловеческий полустон-полувздох Молля, и удивлённый вскрик Винченцо — всё это словно стало прелюдией к захватывающему, но такому долгожданному путешествию за грань привычной реальности. Запах горячей крови ударил в ноздри, и алый эликсир рванулся ввысь тугим и щедрым потоком, позволив Герберту в одночасье скинуть оковы человеческого зрения. И уже другими глазами он смог увидеть мощное, серебристое тело, покрытое стальной чешуёй, хищно изогнутые когти-лезвия, вспарывающие человеческую плоть, словно жалкий листок бумаги. А за спиной этого существа развернулись крылья, огромные и торжественные, чуть подрагивающие от предвкушения скорого наслаждения юной жизнью. И ничто в этом мире, ни жажда, ни страсть, ни сводящий с ума аромат жизненной силы не смог отвлечь Герберта от созерцания величия этого зрелища. А потом карамельные пальцы того, кто был Винченцо, дрогнули, и мир молодого вампира застелила кровавая полутьма экстаза.       … Почувствовав, как Молль шевельнулся, Герберт повернул голову и посмотрел на него, не прерывая, впрочем, ни одного из своих занятий. С этими разметавшимися золотистыми волосами и глазами, что насмешливо сияли нечеловечески-синим светом, забрызганный кровью и с капризно-требовательной улыбкой на приоткрытых губах, Герберт был как никогда похож на ангела. На ангела, неизвестно, каким образом оказавшегося посреди всего этого вожделения и бесстыдства.       Дракон ухмыльнулся, и его ухмылка была тонкой и острой — ещё не оскал, но то, что могло бы заменить улыбку хищного зверя, если бы звери умели улыбаться. Ему не потребовалось много сил, чтобы переменить положение, и, перевернув Герберта на спину, оказаться сверху на нём. Впрочем, молодой вампир и не возражал.       — Ты знаешь, что человеческие сказки об ангелах и демонах имеют в своём корне легенды о нас? Таких, как я, твой отец… ты. — теперь уже Молль, оказавшийся в более выигрышном положении, должен был двигаться. И он делал это, не прерывая своей речи, размеренно и неторопливо. — Мы были созданы совершенными и могущественными, а по сравнению с ними — так и вовсе почти всемогущими. Мы учили их, тех, кто был младше нас: Туата, даже людей. Многие из нас были им друзьями, другие просто избегали их, опасаясь навредить — ведь они были хрупкими. — дракон бросил взгляд на распростёртое рядом тело итальянца, усмехнулся. — Потом всё изменилось. Нам было должно уйти… но мы не хотели, и, чтобы остаться, мы должны были платить огромную цену. В отличие от них, слабых, неумелых… И мы стали меняться. Из ангелов, пропитанных светом и благостью, щедрых и милостивых, мы стали чудовищами, что истязали их, питались ими, убивали их. Свободные прежде, мы оказались зависимы от них — и оттого многие из оставшихся стали ненавидеть или презирать их племя. — с течением рассказа движения Молля становились всё энергичнее, яростнее, глубже.       При упоминании об отце, сладость, охватившая Герберта, словно поблекла. Его приоткрытые от участившегося дыхания губы сложились в жёсткую, даже жестокую усмешку. Вампир отвёл взгляд и дёрнулся было, словно в следующий момент хотел уйти, вырваться, но Молль, словно почувствовав это, удвоил свой натиск, отрезав Герберту любые пути к отступлению. И ещё через несколько мгновений фон Кролок уже в нетерпении кусал губы, покорно отдаваясь неистовой, упоительной силе, текущей через него, сквозь него, и хриплым, срывающимся голосом почти умолял:       — Ещё… ещё…       — Те, кто отказываются покидать этот мир, — рука дракона нырнула вниз, под бёдра Герберта, помогая ему поддерживать ритм, прижимая крепче, -…постепенно теряют власть над своей формой, магией, сходят с ума. Чтобы избежать этого, мы вынуждены менять себя — единовременно, как я, или постоянно подстраиваясь по чуть-чуть, как твой… вид. Ваша жажда… — на секунду голос Герхарда сорвался, выдавая силу его возбуждения, — ваша жажда имеет магическую природу, и не имеет ничего общего с необходимостью питаться. Как и то, что называют Пожиранием Сердца, то, что ты видел — это не питание в низком, банальном… смысле. Это ритуал, результатом которого становится укрепление контакта с этим миром, привязывание себя к нему… — на несколько секунд Молль замер, посмотрел Герберту в глаза: — Ты ведь понимаешь то, что я говорю?..       Из прокушенной губы фон Кролока потекла тонкая струйка крови, однако же, взгляд вампира был цепким, несмотря на невероятно расширившиеся зрачки, казалось, укравшие всю синеву его глаз. В следующий момент он потянулся к Герхарду, вцепляясь в него, прижимаясь к нему.       — Я знаю… — выстонал он, ногтями расцарапывая его плечи.       Молль тихо рассмеялся — и смех его был странным, жёстким, почти колючим — как и весь он. Дракон выдохнул — и Герберт почувствовал себя в стальных объятиях огромного тела. Он ощущал под пальцами одновременно человеческую кожу — и чешую, пахнущую металлом и пеплом, горечью и снегом. Молль снова двигался яростно и сильно, почти не сдерживая ни своей страсти, ни жестокости. Сейчас ему было плевать, не причинит ли он случайно, по неловкости боль своему любовнику — напротив, он считал, что всё, даже боль — это его подарок, привилегия, возможность узнать его настоящего.       Человеческое тело, пусть даже самое сильное и выносливое, не выдержало бы такого накала страсти и ярости, и удовольствие давно бы уже сменилось самой безжалостной пыткой, но Герберт человеком не был. И сейчас он точно так же отдавался дракону, не сдерживаясь, обнажая себя сокровенного. В руках Молля находилось существо обманчиво хрупкое, тонкое, гибкое, но, словно стальная полоса, обладающее невероятной силой и тягой к жизни, легко позволяющей ему быть почти бессмертным. И сложно было сказать, было ли это существо рядом, потому, что дракон хотел этого или же потому, что тот, кого принято называть вампиром, шёл сейчас на поводу у своих неуёмных желаний.       Фон Кролок не боялся боли, наоборот, боль придавала ощущениям ни с чем не сравнимую, пряную остринку, не был он и новичком на щедрой ниве любовных сражений, но подобное испытывал впервые, и, пожалуй, впервые в жизни позволял кому-то более опытному вести себя и делать с собой всё, что угодно. Это было странно, страшно и, вместе с тем, неудержимо сладко. Внутри вампира словно разгорался костёр, медленно и своенравно, чтобы превратиться в пожар истинного, запредельного наслаждения.       Моллю нравилось, как Герберт вздрагивает от его движений — и ещё больше выгибается ему навстречу, как часто он дышит, распалённый и жаждущий, и по его дыханию дракон понимал, что молодой мужчина пребывает почти на грани блаженства. Сделав резкий вдох, Герхард немного изменил положение — и почти тут же почувствовал, как содрогнулось в конвульсии восторга тело под ним. В следующий миг, вместе с долгим стоном, выдохом, он нырнул в пучину наслаждения и сам, вонзившись в тело Герберта глубоко, до предела, и оставляя на его ключице следы от зубов (клыков?).       Фон Кролок пришёл в себя от собственного крика, в котором смешались две острые грани агонии и эйфории, закружив его в смерче наслаждения между двух смертельно опасных лезвий, и вытолкнув в реальность в тот самый момент, когда он почувствовал, что вот-вот разорвётся от раздирающих… или нет — от сжигающих заживо — собственных чувств и эмоций. Герберт судорожно вздохнул, вздрогнул и резким, коротким движением выдернул из спины Молля в одночасье удлинившиеся когти.       Дракон коротко, по-змеиному зашипел, сосредотачиваясь на заживлении ранок — благо, первые дни после ритуала регенерация всегда очень сильна, и можно позволить себе небольшие шалости. Перекатившись на спину и устроившись прямо на ковре рядом с Гербертом, Молль мимолётно подумал о том, что нужно прибраться здесь до прихода слуг — но вставать прямо сейчас ему крайне лень.       Пальцы Герберта игриво провели по по бедру дракона, но смотрел вампир вовсе не на него.       — Ты ведь не ненавидишь их? — спросил вдруг он, лениво разглядывая растерзанное и обескровленное тело Винченцо.       — Людей? — уточнил дракон. Зевнул, потом отрицательно качнул головой:       — Нет, не ненавижу. Не могу сказать, что я люблю их… или хотя бы уважаю. Большинство из них… просто никакие. Возятся, как муравьи… Почему ты спрашиваешь?       Герберт перевёл взгляд на дракона, чуть улыбнулся, словно делая для себя какой-то вывод, и неопределённо пожал плечами. А потом потёрся о плечо Молля своей щекой, совсем как котёнок, ищущий ласки. Как ни странно, но молодой вампир уже не выглядел утомлённым. Наоборот, его глаза искрились затаённым лукавством и нетерпеливым ожиданием продолжения игры.       Поняв, что ответа он не дождется, Молль сел и потянулся:       — Неплохо было бы ополоснуться. Но перед этим…       Дракон встал, несколько секунд молчал, сосредотачиваясь. Потом сделал сложный пасс руками и на выдохе резко произнёс фразу на незнакомом Герберту языке. Кровь на полу, одежде, телах моментально посветлела, постепенно становясь прозрачной, как вода, и испаряясь. Ещё одно заклинание, жест, указывающий на тело Винченцо — и оно начинает истаивать, превращаясь в пепел, а потом и вовсе в ничто. Одежду юноши постигла та же участь. Через минуту гостиная выглядела так, словно в ней никогда не было итальянца — по крайней мере, мёртвого.       В следующее мгновение руки Герберта обвились вокруг дракона, а сам Молль почувствовал, как вампир всем телом недвусмысленно прижался к нему.       — Что — перед этим? — с лукавым недопониманием спросил фон Кролок-младший.       — Перед этим ты имел возможность научиться убирать следы своих деяний, — ровным голосом ответил дракон. Будучи достаточно опытным в вопросе любовных утех, он знал, что мало кто был способен даже просто выносить полную силу его ласк, не говоря уже о многократном их продолжении. И то, что Герберт через столь малое время сам хотел повторения случившегося, стало для Молля весьма интересным и неожиданным сюрпризом.       Он чуть отстранился и улыбнулся:       — Давай побережём мои силы. Это, — Герхард прикоснулся к шраму на своей груди, — простое человеческое сердце, короткая жизнь. Я бы не хотел израсходовать её ещё до отъезда из города.