Платье

Иван входит в один из роскошных залов Версальского дворца с нехорошим предчувствием, которое, впрочем, никак не читается на его лице, ибо здесь с эмоциями нужно быть поосторожнее: он один в стане врага. Ну или почти один: рядом с ним сидит до безобразия строгая, стройная Беларусь, напряженная, словно натянутая струна. Западная Европа пожелала видеть его не то на конференции, не то на приеме с одним из представителей союзных республик, якобы, чтоб убедиться, не слишком ли их забил тиран Брагинский. А то они, сердобольные, так переживают, так переживают, прямо места себе не находят. Иван спокойно мог послать такие условия куда подальше, ибо их истинные намерения были весьма мутны, но сестры запросились, загалдели, что сначала вызвало у России нехорошие подозрения. Потом он понял: они просто давно не видели ту, другую сторону мира. И он решил взять ту, в чьей преданности коммунизму в целом и ему в частности, он не сомневался – Наташу. Красивая и гордая, сидит сейчас она и изо всех сил пытается взглядом выразить холодное презрение к капитализму в целом и к присутствующим в частности. На них нет партийных значков и чеканных профилей Ленина; у них на груди, прямо над сердцем алеет звезда. И остальные знают об этом. И с опаской поглядывают: они заражены, больны, их нужно изолировать и милосердно дать подохнуть, а если не подохнут, так добродушно подсобить. Ах, не хотят? Ну что ж, мы, конечно, все добрые справедливые демократы, но, если вы не той же позиции, так вы и не люди вовсе и достойны разве что истребления из нашего замечательного мира. Но скажешь ли наверняка, кто болен: у него на груди звезда, а у них дыра в душе и звон монет в голове. Нескончаемый. Иван внешне беспристрастно оглядывает присутствующих. А там, глубоко в душе, у него буря, ему хочется проломить рукой железобетон отчуждения. Он бы столько мог им всем сказать, у них есть столько общих воспоминаний: коалиции, походы, даже войны, только настоящие, не холодные. Он мог бы… Взгляд России натыкается на Людвига, держащего в кармане парализованную правую руку. Как ни скрывай, а Иван знает: она до локтя красная. И тут же все встает на свои места. Да, мог бы. Но сейчас не может. Да и, не стоит идеализировать прошлое, раньше не особо мог. За всю свою историю из всех этих волчьих законов, по которым живет мир, он твердо усвоил только один. Самый главный. Стоит тебе ослабнуть, тебе тут же вцепятся в глотку. Кто-то что-то объявляет, вроде специальный номер, подарок или что-то вроде. Иван внутренне настораживается, от их подарков хорошего не жди. Свет гасят, оставляют лишь пятно в центре зала. Из темноты выходит Франция, выводя за собой хорошенькую Бельгию в прекрасно-неприличном, дразняще открытом белом, искрящемся блестками платье. Они танцуют под нахальный громкий джаз, и как же чудесно колышется подол в такт легким быстрым движениям. Оно будто сшито из куска облака, пронизанного солнечным светом; да и сама Оливия выглядит просто замечательно: золотые волосы, золотые украшения, беззаботно-обворожительный взгляд. Франциск искренне ею любуется и попутно наблюдает за Беларусью, пытаясь найти в её глазах хоть какое-нибудь всколыхнувшееся чувство. Но его поиски тщетны. Наташа смотрит на них не отрываясь, но абсолютно спокойно. Сталью отливают собранные в тугой пучок волосы, ей вовсе не душно в наглухо застегнутой блузке, во взгляде сквозит презрение. Только вечером Бельгия, провожаемая братом в аэропорт, вздохнёт и скажет ему: «Знаешь, мне жаль её. Ты бы видел, с какой жадностью она ловила глазами каждую складку моего платья.» Нидерланды пожмёт плечами и ответит: «Сами виноваты.» Но это будет потом, а пока европейцы чувствуют полную безнадежность своего плана идеологического воздействия. Оставшуюся часть вечера страны проводят в бессмысленных переговорах и пустых заявлениях. Наташа строга, немногословна и безразлична к упрекам, комплиментам и стремлениям завязать разговор. Все расходятся ни с чем. Всю дорогу до Москвы Беларусь странно кротка и молчалива. Иван знает: это не к добру. Знает и ждет бури. И буря приходит: по дороге к машине Наташа вдруг хватает его за рукав. И в глазах у неё какая-то обида детская и непонимание. — Ваня, Ванечка, мы же в такой чудесной стране живем, просто замечательной, самой-самой лучшей во всём мире. Нам равных нет на всей планете, это правда, — говорит она вроде бы искренне, но голос срывается, она делает глубокий вдох и тихо, робко продолжает. – Вань, так почему же у нас-то нет таких платьев, а? Она готова расплакаться. Какая нелепая несправедливость – платья. Она ждет от него всего: криков, угроз, упрёков, даже пощёчины. Но Иван просто смотрит на неё, просто смотрит, но есть в этом взгляде что-то такое, что Наташа думает: лучше бы ударил. Он резко разворачивается и шагает в сторону автомобиля. Она сдавленно всхлипывает. Её, как молнией ударяет: не оправдала надежд, подвела, предала. Всхлипнув ещё раз, Беларусь резко расправляет спину и смахивает слёзы. Она знает, что ещё может все исправить. И быстрым шагом идет за ним. В тусклом свете салона «Волги» Иван откидывается на сидение, порывисто выдыхает и как-то скорбно морщится. Он и сам не знает, почему в его чудной стране нет таких чудных платьев.