Крепость в Лихолесье

      Когда Гэндальф наконец подошел к Кругу Изенгарда, уже вечерело.       Магу повезло — решетки ворот были еще не опущены, хотя привратники уже хлопотали возле подъёмников; Гэндальфа они пропустили без возражений, и, миновав пробитый в толще камня тоннель под скалой, волшебник вступил в окруженную горами крепость. Справа воинственно клокотал Изен, пополненный талыми водами ледников; слева, мерцая за нагими ветвями парковых деревьев, виднелись огни в жилищах изенгардцев, откуда вкусно тянуло дымком топящихся очагов и ароматом свежевыпеченного хлеба. Вперед уходила мощеная каменными плитами дорога, прямая и гладкая, точно раскатанная рубелем, и упиралась в подножие Ортханка, который возвышался впереди мрачно и внушительно; основание башни было погружено во тьму, лишь выше, в узких стрельчатых окнах меж мощными контрфорсами там и тут трепетали слабые огоньки — то ли колеблющееся пламя свечей, то ли отблески каминов… Гэндальфа, судя по всему, не ждали.       Он хмыкнул. Устроил своего утомленного ослика на ночлег в ближайшей конюшне и, не мешкая, поднялся в башню. Одетый в темное неприметное одеяние слуга встретил мага на пороге и принял из его рук обындевевшее барахлишко — плащ и шляпу; почтенного вида мажордом, украдкой позёвывающий, но все равно невероятно представительный, без промедления провел гостя в небольшую комнату, освещенную красноватым светом горящего очага.       Саруман, разумеется, был на посту: сидел в кресле возле камина, закутавшись в серый плед с меховой оторочкой и изучая неохватных размеров древний манускрипт, возлежавший у него на коленях. В длинных седых волосах Белого мага мягко поблескивали искорки-серебринки — отблески неяркого света мерцающих свечей; на войлочном коврике у его ног свет и тени мешались причудливым узором. Неподалеку, на невысоком резном столике, тускло посверкивала пузатая бутыль в ивовой оплетке, а рядом имелись деревянные кубки, мед, корзиночка с пряностями и все прочее, необходимое для приготовления горячего пития.       Саруман, несомненно, прекрасно слышал тихие шаги вошедшего гостя — но даже не повернул головы в его сторону.        — А, Гэндальф, ну наконец-то! — ворчливо заметил он таким тоном, словно Гэндальф не отсутствовал в его поле зрения долгие годы, а всего лишь выходил из комнаты на минутку-другую, чтобы разыскать книгу или пару свечей. — Признаться, я уж отчаялся дождаться тебя нынешним вечером. — По-прежнему не глядя на гостя, он аккуратно перевернул страницу, такую хрупкую и истершуюся от времени, что на ней почти невозможно было ничего прочитать.        — Как ты узнал? — спросил Гэндальф. Он до последнего баловал себя надеждой, что его появление в кои-то веки застанет Белого мага врасплох, но — увы!        — Узнал о чем?        — О том, что я сегодня буду в Ортханке.        — Для гостя ты чересчур нахален — прямо с порога начинаешь задавать вопросы. — Саруман с усмешкой пощипывал бороду. — Разве тебе не известно, насколько искусно я способен прозревать пространство, дружище? Как только мой всепроникающий взор пронизал толщу вод, земель и небес…        — Не морочь мне голову. Как ты узнал?        — У меня свои каналы осведомления, Гэндальф, так что ты зря полагаешь, будто можешь что-то от меня скрыть. По крайней мере, я знал, что тебя следует ожидать не сегодня вечером, так завтра поутру, и успел смириться с этим, гм, прискорбным фактом. Ну проходи, раз уж явился… надеюсь, ты не желаешь глоточек подогретого вина?        — Ну, раз уж ты так настаиваешь, от чарки-другой, пожалуй, не отказался бы.        — В таком случае, не обессудь, тебе придется приготовить новую порцию — все необходимое найдется аккурат на столе. Да подбрось в камин пару поленьев посуше… Ортханк за последние месяцы промерз до самого последнего камешка, никакого топлива не хватило бы, чтобы как следует его прогреть. Зима в этом году выдалась просто мерзостной, ты не находишь? — И Саруман улыбнулся так многозначительно и так горделиво, точно видел в этом исключительно собственную заслугу. — Лет сто я уже не припомню в Рохане таких холодов.       Ингредиенты для глинтвейна требовалось смешивать в глубокой медной посудине с ручками в виде виноградных лоз. На помощь волшебнику из темного угла явился Гарх, прошелся туда-сюда по столу, остановился возле бутыли с вином и, склонив голову к плечу, очень внимательно просмотрел на свет её содержимое. Видимо, ворону так часто доводилось быть свидетелем подобной стряпни, что он уже мнил себя изрядным знатоком в этой тонкой области.        — Здравствуй, Гарх, — с улыбкой приветствовал его Гэндальф, и ворон церемонно кивнул в ответ, словно важный градоначальник, принимающий дары от явившегося с поклоном дружественного посольства. — Как поживаешь? Рад видеть тебя пребывающим в трезвой памяти и здравом уме.       Гарх был явно польщен вниманием гостя, хоть и постарался этого не показывать.        — Отрадно сознавать, — сдержанно прокаркал он, — что хоть кто-то считает меня пребывающим в трезвой памяти и здравом уме. Но на самом-то деле я уже далеко не тот, что прежде: лысоват, слеповат… глуповат, эхехе. Кстати говоря, — он просверлил чашу в руках волшебника пытливым взглядом, — раз уж ты взялся за стряпню, добавь-ка для аромата крохотную щепотку черного перца. Право, ничто так не греет душу на исходе зимы, как добрый глоток подогретого винца, благоухающего бодрящим перцовым духом…        — Ишь ты, любитель перцовки! — процедил из своего угла Саруман. — А мне до сих пор казалось, что ты ратуешь за безупречно трезвый и высоконравственный образ жизни.        — Одно другому не мешает, — ледяным тоном отрезал Гарх. — И, во всяком случае, я никогда не ратовал за необузданные пьяные оргии, которые…        — Кстати, — вполголоса перебил Гэндальф. — Пьяные оргии меня пока не интересуют, но чем-нибудь самую малость перекусить, по-моему, было бы весьма неплохо. Как по-вашему, а?       Саруман сделал задумчивое лицо. Белый маг и глава Ордена Истари никогда не был особенно гостеприимным, да, собственно говоря, и не старался таковым казаться.        — И чем же мне тебя попотчевать, дружище? Сдается мне, ломоть чёрного хлеба и шмат сала — как раз то, что требуется усталому путнику на исходе утомительного дня, дабы восстановить утраченные силы…        — Сало и хлеб? Гм. А что, подвалы Ортханка оскудели сочной жирной ветчиной и пшеничными калачами?        — Видимо, оскудеют, — проворчал Саруман, — если ты задержишься тут подольше…        — Смею надеяться, — бодро заметил Гэндальф, — что ты переживешь эту страшную потерю с присущим тебе неугасимым жизнелюбием и верой в лучшее.        — Мои скромные запасы жизнелюбия вовсе не безграничны, в отличие, по-видимому, от твоих неиссякаемых залежей нахальства. — Белый маг сердито нахохлился в деревянном кресле, будто сыч, упустивший из-под носа особенно жирную мышь. Позвал, чуть повысив голос: — Гэдж! Будь так добр, поди-ка сюда!       Чуть скрипнув, приотворилась створа высокой двери в дальнем, темном углу помещения. В горницу скользнула невысокая плотная фигура и остановилась неподалеку от камина, в полутьме, на границе света и тени.       Гэндальфа вдруг одолели смутные подозрения — фигура показалась ему странно знакомой, хотя сегодня ни вязаного шерстяного шарфа, ни меховой куртки с капюшоном, ни неуклюжего застенчивого смущения при ней не имелось. Волшебник внимательно присмотрелся…        — Ты меня звал, Саруман? — негромким хрипловатым голосом спросил вошедший в комнату орк. Потом, поколебавшись мгновение, повернулся в сторону Гэндальфа и отвесил гостю слегка неловкий поклон. — Здравствуйте, мастер Гэндальф.        — Ну здравствуй… Гэдж. Теперь я, по крайней мере, знаю, как тебя зовут, — пробормотал маг, — а то ведь вчера, старый дурень, и не догадался спросить. Да и с твоей стороны было как-то невежливо бесследно исчезать, не сказав мне на прощание ни единого слова, ты не находишь?        — Ладно, не приставай к парню, — посмеиваясь, встрял Саруман, — если бы ты увидел себя со стороны, Серый, то, полагаю, ничуть не удивился бы его намерению — весьма разумному — держаться от тебя как можно дальше. Ползучий лишай, знаешь ли, очень плохо поддается лечению, да и песчаных блох за неделю не выведешь… Ну да Творец с тобой, старым бродягой! Вот что, Гэдж, — деловито обратился он к орку, — ступай-ка на кухню, собери там чего-нибудь съестного, что осталось от ужина, да прихвати кувшин вина в кладовой, думаю, лишним он тут не станет.        — Надо же… — пробормотал Гэндальф, провожая Гэджа задумчивым взглядом — выслушав поручение, тот коротко кивнул и выскользнул из комнаты бесшумно, как тень. — Я только хотел спросить тебя насчет орков, средь бела дня разгуливающих вокруг Изенгарда как у себя дома, но теперь, вижу, нужда в этом явно отпала. Теперь-то ясно, откуда тебе стало известно о моем визите…        — Ты встретил Гэджа в горах вчера вечером? — перебил Саруман.        — Именно. И будь я проклят, если уже тогда не заподозрил в его поведении нечто совершенно несвойственное для орков! Откуда он взялся? И что, интересно, делает у тебя в Ортханке?       Белый маг смотрел на собеседника искоса, по-прежнему чуть заметно улыбаясь в усы.        — Ты опять задаешь вопросы, Серый.        — Неужели только я один?        — К сожалению, нет. Впрочем, это давняя история… а также довольно нудная, долгая и запутанная.        — Если ты заметил, я только что пришел, Саруман — и готов задержаться столько, сколько потребуется, чтобы выслушать тебя до конца, — посмеиваясь, заметил Гэндальф. — А хорошая история, как и доброе вино, от многолетней выдержки становится только вкуснее.       Но Саруман его тона не поддержал:        — Я не думаю, что это была хорошая история, Гэндальф. Я бы даже сказал, что это была очень нехорошая история. Этого звереныша принес мне Бальдор… мой одноглазый сотник, ты его не помнишь, конечно… так вот. Его дружинники обнаружили неподалеку от Изенгарда ватагу орков — каких-то не то беженцев, не то переселенцев, не то просто бродяг, Моргот их разберет. Разумеется, местность пришлось… зачистить во избежание дальнейших неприятностей, тем более что в те времена в округе и без того было неспокойно.        — Но этот звереныш уцелел? Почему?       Саруман хрипло усмехнулся.        — Потому что его мамашу не добили сразу… а Бальдору отчего-то пришло в голову, что, умирая, она в припадке отчаяния доверила ему своего беззащитного детеныша и слезно просила о нем позаботиться.*        — Эм.        — Впрочем, это еще не все. При нем нашлась одна странная вещица…        — Какая вещица?       Саруман не ответил. Вновь тихонько скрипнула дверь — своей неизменной бесшумной поступью в горницу скользнул Гэдж, принес большой, многообещающе побулькивающий глиняный кувшин, а также начищенное до блеска медное блюдо с капустными пирогами, холодными ломтями вареной говядины и тарелкой мясного супа — снедью простой и непритязательной, но равно уважаемой как в скромной хижине крестьянина, так и в роскошном королевском дворце.       Саруман расслабленно откинулся на спинку кресла.        — Составишь нам компанию, Гэдж? — лениво спросил он у орка. — Впрочем, не советую, потому что наш незваный гость явно горит желанием задать тебе парочку глупых, бестактных и неуместных вопросов… Ведь так, Гэндальф?        — Ты забыл добавить, что у меня к этому дар, — сухо заметил волшебник.        — Несомненно.        — Пожалуй, я лучше пойду, — поспешно пробормотал Гэдж. Поставив поднос на столик, он подался к выходу и уже взялся за дверную ручку, но, прежде чем выйти, на секунду остановился на пороге. — Саруман…        — Да?        — Та рукопись… ну, о которой я тебе говорил…        — «Воспоминания Румила»? Я её отыскал. Она на столе в библиотеке.        — Ага. Спасибо.        — Не засиживайся допоздна, Гэдж… следует беречь свечи, знаешь ли.        — Ты сам-то много сберег за последнюю неделю? — улыбаясь, спросил орк.        — Да уж побольше тебя. Будь так любезен, прикрой наконец дверь… Дует.       Гэдж ушел. Гэндальфу показалось, что он прикрыл за собой дверь вовсе не так плотно, как требовалось бы — но волшебник решил, что этот факт не стоит какого-то особенного внимания.       Грея руки над огнем камина, Серый маг оглядывался по сторонам с истинным удовольствием. Ему не доводилось бывать в Ортханке уже лет двадцать, но сейчас его не покидало ощущение, что он и впрямь ушел отсюда только вчера — за прошедшие годы ничто здесь не изменилось ни на йоту, все оставалось таким же узнаваемым и привычным, как и два десятка лет назад, таким же неизменным, как и всегда: та же строгая и простецкая обстановка без всяких излишеств, та же прочная и незатейливая деревянная мебель, те же бронзовые канделябры по обеим сторонам двери, та же горка сосновых поленьев возле очага, та же пыль, бережно копившаяся на стыках стен в течение полувека, те же бесформенные пятнышки, прожженные в будничном одеянии Сарумана не то загадочными химикалиями, не то свечным воском… Да и сам Белый маг был все тот же: хитрый, сильный, с лукавой усмешкой на устах, твердо стоящий обеими ногами на земле и бесконечно самоуверенный… Глядя на Гэндальфа поверх кубка со светлым, пахнущим яблоками домашним вином, он небрежно спросил:        — Скажи-ка, Гэндальф, а где именно ты вчера встретил Гэджа? Далеко от Изенгарда?       Гэндальф проглотил то, что было у него во рту.        — На Дунландской тропе, милях в пяти к северо-западу отсюда. Для тебя это важно?        — Еще бы! Я запретил ему уходить от дома дальше, чем на две мили.        — Ум-м…        — Вот паршивец! Неудивительно, что его не могли найти… Хорошо еще, что его занесло в Дунланд, а не к Роханским степям! — морщась, Саруман залпом осушил свой кубок с остатками вина, поставил его на стол перед собой, провел пальцем по узору, вырезанному на ножке. — Гэндальф, — помолчав, как-то неохотно добавил он, — я очень признателен тебе за то, что ты сделал для Гэджа, ибо, честно скажу, мне было бы совсем не весело узнать о том, что он сгинул где-то в горах… потерять его после стольких лет хлопот и трудов. — Он бросил на собеседника быстрый взгляд. — Теперь-то, я надеюсь, тебе уже не надо говорить о том, кто он такой, не так ли? Он — мой воспитанник и ученик, как, быть может, для тебя ни странно такое слышать.        — Твой воспитанник? Ты не шутишь, Саруман?        — А тебе смешно, Гэндальф?       Гэндальф промолчал — вопрос, к счастью, был не из тех, которые нуждаются в непременном ответе. Белый маг тоже долго молчал, рассеянно следил за струйкой расплавленного воска, скользнувшей вниз по оплывшей свече; протянув руку, поймал её кончиком подставленного пальца. Рассмотрел эту теплую желтоватую капельку у себя на ладони так тщательно и внимательно, точно видел перед собой неведомую заморскую диковину.        — Да, да… Хочешь верь, хочешь нет, но мне пришлось принимать участие в жизни этого звереныша с той поры, как ему минуло месяца три-четыре — и, как бы там ни было, теперь уже слишком поздно раскаиваться в содеянном… — Он поднял глаза на Гэндальфа. — Ну, что же ты молчишь, Серый?        — А что я должен говорить, Саруман?        — Желательно то, что думаешь.       В огне камина потрескивали, шевелясь, будто чьи-то длинные черные пальцы, обгоревшие сосновые сучья. Взяв кочергу, Гэндальф наклонился и рассеянно расколол ею ярко-алую раскаленную головешку.        — Ну, изволь. Это весьма… странный поступок, я бы, пожалуй, сказал — неожиданный, из ряда вон выходящий, даже, гм, с твоей стороны, если ты понимаешь, о чем я. В общем, если ты задался целью всерьез меня поразить и даже ошеломить — ну, могу поздравить тебя с полнейшим успехом.        — Я не задавался целью тебя поразить, Грейхем. Уж не такой ценой, по крайней мере.        — Тогда какой целью ты задавался?       Саруман задумчиво мял в руке сощипнутый со свечи кусочек воска.        — Трудно сказать… Видишь ли, тогда, пятнадцать лет назад этот вопрос не озвучивал мне только глухонемой. В Изенгарде меня осуждали — негласно, разумеется — решительно все, начиная от начальника гарнизона и заканчивая старым валенком Гархом. Если бы ты знал, сколько мне пришлось выслушать пламенных речей о том, что орки — грязное и про́клятое племя, что им не место среди честных людей, что никакого добра от этого звереныша ждать нельзя… Но я все-таки решил не отступаться, и вырастить из этого гаденыша человека… не орка, а именно человека — поставить, знаешь ли, этакий любопытный опыт. Ну вот теперь ты и сам видишь, что из этого получилось…       Гэндальф отодвинул от себя пустую тарелку. Самое время было блаженно вытянуться в кресле и раскурить трубочку — но трубка и кисет остались в котомке, брошенной под лавку, и волшебнику не хотелось выуживать её оттуда, потрошить содержимое, доставать остатки табака, делать множество прочих утомительных телодвижений…        — И что? — помолчав, спросил он. — Опыт, по-твоему, удался? Или тебя за него по-прежнему осуждают?       Саруман пренебрежительно фыркнул.        — Даже если осуждают, мне, собственно говоря, наплевать. Видишь ли, я полагаю, что зачатки светлых чувств изначально присутствуют в каждом мыслящем существе, иначе я вряд ли решился бы взяться за воспитание этого звереныша. А сейчас мне порой мнится, что эти полтора десятка лет я все же потратил недаром, сумев взрастить и взлелеять в Гэдже нечто разумное, доброе и вечное. В нем присутствуют, конечно, своеобразные особенности орочьей натуры, но, поскольку все это время он рос не в среде своих сородичей, а под моим бдительным и неусыпным надзором, я тешу себя мыслью, что мне удалось-таки их надежно убаюкать. Он оказался довольно покладист, любознателен и восприимчив к учению, особенно в областях, касающихся естественных наук… Можешь себе такое представить?        — С трудом. Хотя… постой-ка. — Гэндальф запустил руку в карман и извлек деревянную баночку с темной вонючей мазью, которую накануне в качестве благодарности вручил ему Гэдж. Подал её Белому магу. — Что ты скажешь вот об этом?        — А-а… мазь для защиты от обморожения, насколько я понимаю? — Саруман мельком взглянул на содержимое баночки. — Ну, не советую тебе ею пользоваться, Гэндальф, она вызывает нестерпимую чесотку на коже… Должно быть, при её приготовлении парнишка слегка переборщил с вытяжкой из корней чесоточницы.        — Нет-нет, если верить твоему Гэджу, это совершенно новое, переработанное и улучшенное снадобье, — со смехом возразил Гэндальф, — о своем прошлом неудавшемся опыте он меня честно предупредил. Хотя, откровенно говоря, я и вовсе не ждал никакой награды от орка... Мне казалось, что уруки обычно вообще чужды и благодарности, и признательности.       Саруман покачал головой.        — Ты ошибаешься, Гэндальф. Орки не забывают зла, это верно… но и добра они не забывают тоже. Просто поводы для проявления благодарности у них случаются не так часто… И потом, я склонен полагать, что Гэдж все же не чистокровный.        — Наполовину человек?        — Скорее — на четверть. Вероятно, мать его была полуоркой… Хотя кто теперь, спустя пятнадцать лет, будет ворошить старые кости? Да и зачем? — Саруман глубоко вздохнул, широким, слегка нетвердым жестом протянул руку, опрокинул в свой кубок остатки вина из кувшина. — Ну, а ты, — после недолгой паузы он исподлобья устремил взгляд на Гэндальфа, и в его черных глазах мелькнуло что-то вроде осторожного сдержанного интереса, — ты с какой целью пожаловал ко мне на этот раз, Серый, может быть, просветишь меня наконец?