Крепость в Лихолесье

       — Тот субъект с шелушащимися пятнами на шее… откуда, ты сказал, он явился? Из Ржавого Оврага? Не удивлюсь, если через пару дней оттуда нагрянет дюжина-другая «крысюков» с похожим лишаем — трудно за что-то ручаться в месте, где принято всей артелью пить из одной кружки. Придётся запастись серной мазью… Кстати, Гэдж, утром надо забрать чистые бинты из прачечной… Эта сволочь интендант еще три дня назад обещал прислать мне мыла и винного спирта, и с тех пор не дается в руки, юлит, как ящерица, и сразу отбрасывает хвост, стоит покрепче его прижать… ну да ладно, пес с ним, грудная жаба рано или поздно его ко мне приведёт…       Здесь, в Замке, Саруману редко доводилось бездельничать.       Новость о том, что в Крепости появился новый лекарь, разнеслась по прилегающим землям достаточно быстро, и день за днем неизменно проходили в хлопотах и суете: то и дело приходилось встречать посетителей, осматривать, прощупывать, простукивать, вправлять, вскрывать, зашивать, бинтовать и производить еще множество изнурительных в своей однообразности нескончаемых действий. Впрочем, сложных, «любопытных» случаев почти не попадалось, чередой тянулась рутина: травмы, лихорадки, колики, нарывы, свищи, парша, чесотка, грыжи, прострелы, загадочные рези «где-то внутре»; один приходил с надрывным кашлем, другой — с болью в суставах, третий — с гнойной раной, которую приходилось чистить и присыпа́ть порошком из высушенной зеленой плесени. Многие (и орки, и люди) страдали от паразитов: тонких, фута в два длиной, болотных червей, которые попадали в кровь с зараженной водой и разрастались под кожей; нужно было делать на вздутии, указывающем на присутствие червя, надрез и аккуратно вытягивать на свет прозрачное тело паразита, наматывая его на просмоленную палочку. Гэдж, еще не совсем оправившийся после горячки, по мере сил заведовал «аптекой»: варил снадобья, смешивал настои, томил на огне отвары, готовил притирания, беспрерывно кипятил воду, которую таскали в предназначенный для этого чан орки-снаги. К вечеру голова у Гэджа в буквальном смысле шла кру́гом, и он начинал чувствовать себя змеей, изображенной на деревянной вывеске над входом — той, которую от усталости и отвращения ко всему происходящему неудержимо тошнило в чашу.       Впрочем, Каграт в поле зрения не появлялся, так что жаловаться на жизнь Гэдж особых причин не видел. Он был неизменно при деле и, наверное, впервые с того момента, как покинул Изенгард, чувствовал себя по-настоящему полезным и нужным — помощь его казалась простецкой, малозаметной и ничего значительного не содержащей, но Саруману и страждущим «крысюкам» она была действительно необходима. Осознание этого факта грело Гэджу душу и вливало в него новые силы, словно добрая чаша глинтвейна в морозный день.       За каждодневными заботами вечер приходил быстро; здесь, в Дол Гулдуре, середина августа отчетливо отдавала осенью. Душное оцепенение полудня сменялось сырыми мглистыми сумерками, окутывающими Замок мокрым одеялом — этот напитанный влагой воздух был тяжел и неподвижен, и втягивался в легкие неохотно, точно густой кисель. Трудно было дышать, двигаться, даже думать, мозг словно превращался в бесформенную студенистую массу — Гэджу казалось, будто в черепе его поселилась ленивая, едва-едва колышащаяся медуза. Саруман, впрочем, неизменно ухитрялся пребывать в светлой памяти и здравом уме: порой, если выдавался свободный вечерок, он увлеченно предавался каким-то непонятным опытам, без устали возился со склянками и сосудами, что-то смешивал, разбавлял, выпаривал и внимательно рассматривал сквозь выпуклое стеклышко; часто, засыпая, Гэдж видел, как, сидя в креслице возле печурки, маг записывает что-то на клочках бумаги, но, что это были за записи, Гэдж не знал и предполагать даже не пытался…       …Как-то поздним вечером в дверь постучали — в ту, внутреннюю дверь, ведущую в коридоры Замка, к казармам и складам (кто бы это мог быть, с некоторой тревогой спросил себя Гэдж: с этой стороны ждать кого-либо из «крысюков» определенно не приходилось). В каморку вошел рослый, немного знакомый Гэджу орк — Лагдаш — и что-то вполголоса рыкнул Саруману на ухо. Шарки смотрел на него исподлобья:        — Когда?       Лагдаш так же вполголоса ответил. Саруман поднялся, снял с печурки котелок, в котором закипала готовящаяся к ужину похлебка, отыскал на столе сундучок со снадобьями и инструментами.        — Возьми фонарь, — сказал он Гэджу.       Вслед за Лагдашем они вышли в коридор, ведущий в извилистые внутренности Крепости: спереди, как обычно, тянуло сыростью, болотом, затхлым сырным ароматом подземелья. Гэдж нес фонарь — масляную лампадку, вставленную в стеклянный, оправленный железом футляр. Короткая лестница и сводчатый тоннель вывели всех троих в знакомый Гэджу коридорчик, где за закрытыми дверями располагались жилища орков; здесь, несмотря на поздний час, не прекращалась смутная недобрая суета. Под потолком клубились кухонный чад и вонь горелого масла из коптилок, где-то за дверьми азартно стучали кости, слышались голоса, грохот деревянных чаш и раскаты хохота, в темном углу истошным голосом мяучил ободранный кот. По левую руку мелькнула знакомая Гэджу дверь кагратовой конуры, но за ней все было тихо и мертво: папаша то ли дрых без задних ног, то ли вовсе дома благополучно отсутствовал.        — Куда мы идем? — шепотом спросил Гэдж у Сарумана, едва поспевая за скорым, размашистым шагом учителя. — Что случилось?       Белый маг в ответ неопределенно покачал головой.        — Только что вернулся обоз с юга, с Мирквудского Тракта. Говорят, степняки их там слегка потрепали.        — Что, много раненых?        — Да нет, двое или трое… Ага, нам сюда.       Они дошли почти до конца коридора; Лагдаш остановился перед ничем не примечательной низкой дверцей, толкнул её плечом, без стука вошел. Саруман и Гэдж последовали за ним.       Небольшая комнатенка освещалась камином, где тускло рдела кучка горячих углей, порой вспыхивая голубоватыми огоньками. Какой-то лохматый снага, склонившись над столом, снимал нагар со свечей; на полатях у стены на груде шкур и покрывал лежал, свернувшись калачиком, другой орк — урук. Он, казалось, дремал, спрятав лицо в складках одеяла, но Гэдж сразу его узнал — по гладким, собранным в «конский хвост» льняным волосам. Это был Радбуг.       Он медленно приподнялся навстречу вошедшим, опираясь рукой на край постели. Лицо его было бледным и осунувшимся, грудь оказалась перетянута серой полотняной повязкой, но сама рана находилась на спине, под лопаткой, где грубая ткань присохла к сгустку подзасохшей крови. Радбуг, не морщась, отодрал повязку — в ране, под вспухшей разорванной кожей что-то темнело, видимо, застрявший в разорванной плоти наконечник стрелы.       Саруман поставил сундучок на стол.        — Принесите воды, — велел он оркам. — Пойдите в поварню — там в чане должна остаться кипяченая. Гэдж, подними-ка фонарь. Маловато света…        — Возьмите свечи, — негромко сказал Радбуг. — Там, на полке над очагом.       Говорить ему, видимо, было трудновато, голос звучал сипло, из раны в такт биению сердца выбивалась тонкая струйка крови. Перехватив мимолетный взгляд Гэджа, Радбуг через силу улыбнулся ему — неприметно, одними глазами.        — А, это ты, парень? Ну, рад видеть тебя в добром здравии. — Немного помолчав, он добавил — таким тоном, точно стрела, воткнувшаяся под лопатку, представлялась ему забавным и нечаянным пустячком, в общем-то, не стоящим особенного внимания: — А меня тут птичка малость поклевала…        — И клювик в ране забыла, — пробормотал Гэдж. Подсвечник был только один, поэтому пришлось расставить свечи в чашках и плошках, которые отыскались поблизости. Радбуг с ворчанием улегся на здоровый бок. Подсунулся снага с котелком теплой воды; Гэдж быстро обмыл рану смоченной в воде тряпицей, потом достал помазок и склянку с коричневым, резко пахнущим раствором, состряпанным из золы морских водорослей, и смазал этим снадобьем кожу вокруг повреждения. Рана представляла собой бесформенную, окруженную синевой дыру с неровными краями — стрела вошла под углом, — набитую кровавым месивом с черными сгустками и багровыми прожилочками внутри. Древко стрелы было обломано у основания, небольшой черный наконечник засел меж ребер, острый и цепкий, как рыболовный крючок.        — Вот же леший! — беззвучно, одними губами просипел Радбуг. — Степняки испокон веков делают наконечники с засечкой, а древко крепят обычным воском, чтоб их всех… Резать надо…       Подошел Саруман, тщательно мывший руки мылом под кувшином-рукомойником, оценивающе взглянул на рану, деловито хрустнул пальцами.        — Придется потерпеть, — мягко сказал он орку.        — Я привычный, — пробормотал Радбуг. На груди его и на плечах и впрямь виднелись несколько старых, давно заживших шрамов — свидетельств каких-то былых, явно не радостных для орка событий.       Саруман ощупал рану, проверяя, насколько глубоко вошел в плоть железный наконечник. Радбуг чуть заметно вздрогнул — но не издал ни звука, только как-то напрягся, одеревенел всем телом, закусив зубами край одеяла.        — «Клюв»? — спросил Гэдж. Этот инструмент, предусмотренный как раз для подобных случаев, был похож на ножницы — лезвия его разводили края повреждения, а тонкий полый стержень в середине служил для захвата застрявшего в ране ненужного металла.       Саруман покачал головой.        — Думаю, не понадобится — наконечник неглубоко. Обойдемся ложкой. И держи наготове щипцы.       Радбуг перекатился на живот и лежал, стиснув зубы и трудно дыша, впившись побелевшими руками в край полатей — но не дрогнул даже в тот момент, когда его кожи коснулся острый ланцет. Лезвием, прокаленным над огнем свечи, Саруман быстро сделал вокруг раны три коротких надреза, чуть развел их, вставил в рану металлическую ложку, закрывая ею засечки на наконечнике, чтобы они не мешали обратному ходу зазубренного куска железа, ухватил наконечник щипцами, чуть пошатал его и наконец вытянул из-под кожи быстрым плавным движением. Радбуг приглушенно охнул.       Из раны хлынула темная, ленивая, чуть пенящаяся кровь.        — Легкое задето… но неглубоко, — задумчиво произнес Саруман. — Плохо, что задето, но хорошо, что неглубоко… Тебе повезло, дружище.       Гэдж, уже стоявший наготове, быстро заткнул рану пучком корпии, смоченным в отваре тысячелистника: надо было остановить кровь. Радбуг сильно вздрогнул и что-то невнятно промычал сквозь зубы, какое-то явно не слишком вежливое словцо.        — Хорошо… Гэдж, ты знаешь, что делать, — мимоходом обронил Саруман. — Я пока пойду посмотрю остальных.       Он взял свой сундучок и ушел — в сопровождении Лагдаша. Едва ли десять минут миновало с того момента, как они все втроем переступили порог комнатушки.       Гэдж обмакнул тряпицу в плошку с чистой водой. Вновь обмыл рану и смазал её края коричневым раствором, потом достал из сумки баночку с зеленоватым порошком и щедро присыпал им кровавую дырку в радбуговой спине. Наверно, даже чуть более щедро, чем было необходимо — ему очень хотелось, чтобы рана не воспалилась и зажила быстро и без всяких осложнений.       Радбуг лежал смирно, терпеливо перенося все эти малоприятные врачевательские манипуляции. Только раз приглушенно зашипел сквозь зубы, когда неуклюжие пальцы Гэджа очень уж ему досадили.        — Значит, ты теперь в ученики лекаря здесь подался, парень? — негромко спросил он, и в голосе его слышалось больше усталости, нежели удивления. — Что дальше? — безучастно добавил он, когда с обработкой раны было покончено. — Зашивать будешь?        — Не сейчас. Если через пару дней рана не загноится, тогда зашьем, — пояснил Гэдж. — Если загноится, то её все равно чистить придется.        — Эвон что…       Больше Радбуг вопросов не задавал. Гэдж наложил повязку: слой бинтов, небольшой пучок корпии, вновь слой бинтов, — и все это время спрашивал себя с неуютным чувством: а вдруг сейчас сюда явится Каграт, чтобы навестить своего подшибленного дружка? Или он еще не знает о его возвращении? Или, может, папашу и вовсе отослали из Замка с каким-нибудь поручением? К счастью, никто не приходил; через несколько минут с перевязкой было благополучно покончено, и, оставленный в покое, Радбуг обессиленно вытянулся на лежанке и закрыл глаза. Гэдж собрал со стола банки и склянки, свернул и уложил в сумку остатки бинтов. Ни Лагдаш, ни Саруман по-прежнему не появлялись, снага, притащивший из поварни ведро теплой воды, видимо, счел свои обязанности исчерпанными и тоже благополучно исчез…       Если не считать дремлющего Радбуга, Гэдж был в каморке совершенно один.       Комнатка была размерами ничуть не больше кагратовой, но отчего-то казалась более жилой и уютной: то ли простенькая занавесочка на окне создавала это ощущение, то ли цветная попона, которой был накрыт стол, то ли лежавшая на полу возле камина медвежья шкура. На каминной полке стояло чучело горностая, на стене располагалась небольшая коллекция (трофейного?) оружия: увесистый харадский палаш, пара кинжалов, секира гномьей работы и изящный метательный топорик, длинный меч — скорее церемониальный, нежели боевой: в оголовье рукояти поблескивал зеленоватый смарагд. Тут же рядом висел деревянный щит — явно роханский, с изображением вздыбленной лошадки, — и оправленный в серебро большой рог-ритон. На полочке в дальнем углу хранились свечи, мотки крепких вощеных ниток, жестяная утварь и прочая всячина, а на краю — что и поразило Гэджа больше всего — лежала толстая стопка бумажных листов: не то рукописи, не то какие-то старые книги… или, скорее, обрывки книг с измятыми, покоробленными, разбухшими от влаги и затем просушенными страницами. Некоторые были испятнаны чем-то темным — кровью? — другие носили на себе следы огня: рукописи были без начала и конца, иногда — без переплетов, с частью вырванными страницами, раненные, потрепанные, безголосые, приговоренные пойти на растопку…       Или — нет? Зачем Радбуг их тут держит?       Гэдж украдкой оглянулся на орка: тот спал, отвернувшись к стене.       Стараясь двигаться бесшумно, Гэдж взял рукописи, перенес их на стол и осмотрел свою находку более внимательно. Нет, книги эти для предания огню не предназначались, их даже как будто пытались исцелить и сохранить: имевшиеся переплеты были неумело подшиты, а некоторые страницы подклеены прозрачной смолой. Здесь были — частями — хроники Бесконечной войны в чьих-то не менее бесконечных воспоминаниях, «Крушение Белерианда» в переводе с эльфийского, «Повести о зле и добродетели», какие-то отдельные листы, вырванные непонятно откуда, и даже сборник «Неоконченных баллад» кхандского поэта Аль-Сахади: «Когда б цвели зимою розы…»        — Удивлен, парень?       Гэдж быстро обернулся: Радбуг, оказывается, вовсе не спал, а, чуть повернув голову, с интересом поглядывал на Гэджа из-под полуприкрытых век. На его исхудалом серовато-землистом лице играла едва уловимая усмешка — то ли понимающая, то ли насмешливая, полумрак комнаты милосердно скрадывал все детали.        — Удивлен, — пробормотал Гэдж. — Вот уж не ожидал обнаружить среди унылых талмудов кипу таких легкомысленных и сопливых стихов.        — Что ж, — невозмутимо заметил Радбуг, — трофеи зачастую выбирать не приходится, берешь то, что под руку попадется. Но, вижу, вирши Аль-Сахади ты невысоко ценишь?        — А неужели тебе по нраву эти слащавые бессмысленные стишата?        — Я бы не стал называть их «бессмысленными», они воспевают страстный жар тела и возвышенные стремления души, — посмеиваясь, возразил Радбуг. — Хотя, пожалуй, мне тоже больше по сердцу вот такое: «Пусть гуляет вольный ветер среди пустошей полынных, пусть кружи́тся, непокорный, в буйном танце…»        — Ты из Рохана? — спросил Гэдж прежде, чем успел прикусить язык.        — Моя мать, — помолчав, сказал Радбуг, — была из Рохана. Это не тайна, — спокойно добавил он, заметив замешательство собеседника. — Кстати, я ведь так и не знаю твоего имени, парень.        — А зачем оно тебе? — пробурчал Гэдж. — Тебе не известно, как меня здесь называют?        — Ты хочешь, чтобы я тебя тоже так называл?       Гэдж отчего-то растерялся. Отвел взгляд, посмотрел на стоящее на камине чучело горностая. В стеклянных глазах набитого опилками несчастного зверька посверкивали отблески свечей, придавая им почти живое и осмысленное выражение.        — Меня зовут Гэдж, — чуть помедлив, произнес орк: почему-то вполголоса, как будто выдавал невероятно страшную и сокровенную тайну. — Если тебе это интересно.        — Странное имя…        — Ничего странного, — буркнул Гэдж. — Это просто… ну, это просто было первое слово, которое я произнес, когда был младенцем. — Он умолк, почувствовав, как у него начинают гореть кончики ушей. Зачем я это сказал, тоскливо спросил он себя, кто меня за язык тянул. — А моя мать… — он запнулся.        — Что?        — Она называла меня как-то по-другому?       Радбуг, щуря глаза, задумчиво смотрел на пляшущие в камине язычки огня.        — Я не помню. Кажется, она называла тебя «араш». Это не имя, просто… ласковое слово. Малыш, карапуз, мальчуган… Так многие орчанки называют своих первенцев. Откровенно говоря, я не думаю, что она вообще успела дать тебе имя.       Он устало прикрыл глаза и вновь вытянулся на соломенном тюфячке — видимо, беседа давалась ему нелегко, дыхание его сбилось, голос совсем сел. Гэдж молчал: ему тоже было трудно поддерживать этот разговор, но совершенно по иным причинам.        — Какая она… была? — спросил он очень тихо, едва слышно, словно боясь громким голосом разбить воцарившуюся в комнате хрупкую тишину. — Каграт говорил, что… странная.       Радбуг хрипло усмехнулся, провел кончиком языка по запекшимся губам. Лицо его оставалось неподвижным, серовато-бледным, точно вылепленным из воска.        — Вряд ли более странная, нежели я. — Он по-прежнему не открывал глаз. — Ну, немного не такая, как другие, чистокровные орки. Наверно, в ней было слишком много… человеческого, орочий мир был для неё тесен. Она любила одиночество… иногда бродила по горам, плела кукол из травы или рисовала кусочком угля на стенах пещеры — цветы, птиц… И кое-кому это даже нравилось. Вот твоему бате, например.       Правда? — с вялым удивлением подумал Гэдж. — Интересно, чего я ещё не знаю о своём папаше? Каграт отнюдь не казался Гэджу субъектом, которому могут нравиться какие бы то ни было цветы — ни настоящие, ни тем более нарисованные углем. Впрочем, это было давно… а в те далекие времена Каграт был молод, глуп и, видимо, еще не заматерел до костного мозга.       Подержав обрывки рукописей в руках, Гэдж неторопливо вернул их обратно на полку. Наверно, надо было наконец сложить манатки, убраться прочь и перестать докучать Радбугу назойливым любопытством, но что-то его удерживало — словно тонкая невидимая веревочка, привязанная к ножке стола… Кусая губы, он отсутствующим взглядом рассматривал выставку оружия на стене: ножи, кинжалы, длинный меч, чья крестовина, отлитая из серебра, формой напоминала сердце, а ножны были сплошь увиты затейливой золотой вязью цветов и листьев.        — А что все-таки случилось? — спросил он после долгой паузы. — Ну, там, на Мирквудском Тракте? Почему эти… степняки на вас напали? Это была королевская дружина?       Радбуг, с усилием повернув голову, посмотрел на него, как показалось Гэджу, с молчаливым укором. Если бы орк велел ему сей момент заткнуться со всеми дурацкими расспросами и немедленно выметаться вон, Гэдж бы нисколько не удивился.       Но Радбуг только тяжело перевёл дух:        — Нет, что ты. Дружинникам до нас дела не было — хлеб мы везли купленный, а не награбленный, и все сопроводительные грамоты были в порядке, я сам проверял. Просто разбойники… В южных степях этаких лихих удальцов полным-полно, каждому охота поживиться за чужой счет.        — И что, много их было?        — Около дюжины. Верховых… Но мы были готовы. Окопались за телегами и встретили их стрелами. Завалили нескольких всадников и пару их лошаденок. Они ничего не могли поделать, покрутились вокруг, посвистели, поорали и вконец убрались прочь…        — Но тебя все-таки ранили, — заметил Гэдж. — В спину.        — Я не подставляю врагам спину, парень! — сердито сказал Радбуг. — И не знаю, откуда взялась эта поганая стрела. Видимо, какой-нибудь шустрый разбойник изловчился, прислал мне подарочек напоследок. Или… — он вдруг замолчал.        — Или что?        — Да так, ничего… Просто Шавах… — он запнулся, оборвав себя на полуслове, точно сам удивленный собственной неожиданной мыслью — и не уверенный, стоит ли высказывать её вслух.       Гэджу отчего-то стало не по себе. Шавахом звали того орка, который пытался отобрать у Гэджа кинжал — еще там, на болотах, на опушке леса. Его мрачный, исполненный тяжелой звериной ненависти взгляд Гэдж тогда хорошо запомнил, даже сам того не желая.        — А что, этот… Шавах, — негромко спросил он, — тоже был с вами в охранении, да?       Радбуг смотрел исподлобья.        — Ну, допустим, был, — процедил он сквозь зубы. — И что?        — Это он тебя подстрелил, так? — быстро сказал Гэдж. — Подобрал разбойничью стрелу, чтобы все было шито-крыто, и всадил её тебе в спину! Хотел свести счеты… ведь так, да?       Взгляд Радбуга показался ему странным.        — Я все же думаю, — медленно произнес орк, — что это был какой-то шальной разбойник… И советую тебе думать так же!        — Это… подло! Стрелять в спину собственным соратникам! — негромко, едва сдерживая негодование, произнес Гэдж. Он почему-то был уверен, что не ошибся в предположениях. — Этот мерзавец воспользовался удобным случаем и пытался тебя убить, а ты его выгораживаешь… Да его нужно посадить в темницу, предать суду и наказать по заслугам!        — Предать суду? Наказать? — Радбуг не то хрюкнул, не то глухо всхрапнул. И вдруг хрипло захохотал — прикрыв лицо ладонью, сотрясаясь всем телом, всхлипывая, вздрагивая и корчась на постели; судорожно вздохнул, закашлялся, пытаясь унять смех и отдышаться. — Ох, не смеши, у меня и без того ребра болят… Экий ты пылкий радетель за справедливость! Ничего, это скоро пройдет… — Он вновь фыркнул, все еще пытаясь совладать с непрошенным припадком веселья. — Это всего лишь мои предположения, Гэдж… Я знаю только одно: Шавах в тот момент находился у меня за спиной, и в руках у него был лук. Он мог выстрелить… но это не значит, что он действительно это сделал.        — Может быть, кто-нибудь что-нибудь видел, — проворчал Гэдж. — Наверняка найдутся свидетели, нужно искать…        — Не найдутся, — безучастно сказал Радбуг. — Кто в той заварухе вообще следил за тем, что происходит за чьей-то там спиной?        — Но это… неправильно! — Гэдж яростно скрипнул зубами. — Если Шавах виновен, его нельзя оставлять безнаказанным… Он — убийца. Нет, хуже, он — подлый убийца! А ты хочешь, чтобы он вышел сухим из воды? Хочешь замять это паскудное дельце, да?        — Да, хочу… пока оно не замяло меня, — устало сказал Радбуг. — Никаких доказательств, кроме досужих домыслов, у меня нет… и не будет. И я даже не желаю, чтобы они были… Не лишай меня последних остатков веры в моих сородичей, парень, — добавил он негромко. — С Шавахом я сам разберусь, уж поверь, это наше с ним дело и ничье больше. Уж во всяком случае не твое.        — Да, но… — пробормотал Гэдж. Ему очень хотелось возразить — но он не мог придумать ни одного довода, который ему самому показался бы сейчас достаточно убедительным. Может быть, Радбуг прав? Стоит ли поднимать шум, баламутить воду в стоячем пруду, вздымать на поверхность пласты зловонной тины и вязкого ила, прочей дряни, таящейся под слоем грязной гнилой воды, пытаться отыскать спрятанную на дне крохотную жемчужинку справедливости? Она скрыта глубоко и надежно, захоронена в мутных глубинах, заключена в темную раковинку, створки которой — подлость и равнодушие — сомкнуты плотно. Да и есть ли она там вообще, эта неприметная драгоценность? Гэдж порывался сказать, что правда должна восторжествовать, несмотря ни на что, а справедливость следует отстаивать хотя бы ради самой справедливости, но отчего-то язык у него не поворачивался произнести всё это вслух…       «Это наше с ним дело», — сказал Радбуг. Чем он теперь вздумает ответить Шаваху, тоже подкараулит его где-нибудь за углом? Почему-то Радбуг не казался Гэджу человеком (вернее, орком), который способен нанести удар в спину, и все же… может, подобные обычаи в Крепости в порядке вещей?       Даже так — насколько подобные обычаи в Крепости в порядке вещей?        — Кстати, — после недолгого молчания вновь заговорил Радбуг; орк отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Гэджа, в камин. — Я хотел у тебя спросить: тот друг, о котором ты мне говорил… спас ты его?        — Нет, — мрачно отозвался Гэдж, — не спас.        — Сочувствую, — ровным голосом откликнулся орк. — С Замком трудно бороться, парень, он живет по своим правилам, здесь действуют совсем другие законы, отличные от тех, к которым ты, вероятно, привык… Но, по крайней мере, теперь тебя здесь ничто не держит. Я прав?        — Мне некуда идти, — угрюмо сказал Гэдж. — Меня нигде не ждут.       Это было действительно так: впрочем, сейчас он признавался в этом себе даже без особенной горечи.        — Ясно. — Радбуг, едва заметно морщась от боли, по-прежнему безо всякого выражения смотрел в очаг, на горячие, ало пламенеющие угли. Ответ Гэджа его нисколько не взволновал и не удивил. — Не отчаивайся, парень — в конце концов, ко всему на свете можно привыкнуть, даже, гм, к мясорубке.        — Угу. Особенно если научиться считать себя куском мяса, — пробурчал Гэдж.       Радбуг внимательно взглянул на него.        — Не обязательно. Если на тебя падает бочка с дерьмом, вовсе нет необходимости подставлять ей голову. Можно просто отойти в сторону.        — А ты сумел, — быстро спросил Гэдж, — вовремя отойти? Тебя что, не задело?        — Задело. Но у меня с юности, видишь ли, хороший опыт по части уворачивания от подобных бочек. В этом смысле мне повезло… или не повезло, это уж как посмотреть. — Он коротко хмыкнул. — И все же я хочу, чтобы ты знал: то, что ты видишь в Крепости — это не жизнь… так, осадок, изнанка жизни, парни просто расслабляются после ратных опасностей, им недосуг считаться с требованиями морали. Настоящая жизнь для орка — там, в горах, на суровых скалистых склонах, среди вольных круч, благодатных долин…        — Где можно вдоволь поубивать и пограбить?        — Грабежом не проживёшь, — Радбуг покачал головой. Голос его вконец охрип, он говорил все тише, почти через силу — но говорил, желая поделиться тем, что, видимо, накопилось в его душе, тем, что он мог высказать только Гэджу, в лице которого нашел понимающего слушателя. — Орки промышляют разбоем ничуть не больше, чем другие народы, поверь. Мы кормились охотой, разводили коз, немного занимались земледелием. Конечно, иногда выдавались плохие годы, когда земля не родила, рыба уходила из реки и зверь забивался глубоко в норы. Тогда приходилось выживать… разными способами.        — А твоя мать, она… — Гэдж запнулся. Стоило ли сейчас об этом говорить?        — Что?        — Она была пленницей? — выдавил Гэдж. Почему-то ему казалось важным выяснить для себя этот вопрос.       Радбуг молчал — долго, так долго, что Гэдж решил, что ответа не будет, и, в общем-то, был ничуть этим не удивлен. Но орк все же неохотно разжал губы:        — Я почти ничего не знаю о своей матери… кроме того, что она была человеком. Меня с сестрой — мы были двойняшками — нашли в корзине охотники в одном из горных распадков, кто-то подкинул корзину на козью тропу. Видимо, избавился от позора… Нас, наверно, убили бы, но в тот год на младенцев племени напал мор, «таш-мару́», детей было мало, и Мать Рода велела оставить нас в живых, тем более что один из найденышей был девочкой… Вот, собственно, и все.        — Значит, ты вырос в племени? — тихо спросил Гэдж.        — Да.        — А откуда тогда…        — Что?        — Ну, кто научил тебя… читать?        — Кхамул. — Радбуг поморщился. — Один из визгунов. Уже здесь, в Замке. Он не только меня обучал, еще и других — вастаков, северян… Наверное, им нужны были в Крепости худо-бедно грамотные люди… и даже уруки. Меня он выбрал просто потому, что, видимо, полагал, что полуорка научить грамоте будет проще.        — А других орков, значит, визгуны не учили?        — Не учили… зато муштровали. Да, именно так. Муштровали. Замок дал нам в руки оружие, вышколил, натаскал боевым умениям, сделал нерассуждающими вояками… позволил не заботиться о завтрашнем дне. А орки, видишь ли, за кусок хлеба привыкли всегда отдавать сторицей.        — Даже если это хлеб из рук поработителя?        — Об этом в угаре дней не многие задумываются, парень. Новое поколение уже и не знает иного, вольного существования. Да и старики подзабыли заветы предков, пристрастились к легкой жизни: в Замке они всегда обуты, одеты, сыты и пьяны — знай делай, что приказывает начальство. А приказы не обсуждаются — уж это здесь позаботились крепко вколотить в наши лбы.        — Угу. И превратили вас в чучела, — сказал Гэдж.        — Какие чучела?        — Обыкновенные. Набитые опилками и старым рваным тряпьем. Со стеклянными глазами.        — Эк ты загнул! — Радбуг вновь не то рассмеялся, не то глухо закашлял. Помолчал, переводя дух, собираясь с силами; взглянул на Гэджа почти весело. — Выше нос, парень, пока ты не попал в лапы к Мёрду, можешь считать, что жизнь не закончена. Знаешь что, держись Шарки, за этим старым лисом не пропадешь. Он далеко не так прост, каким хочет казаться…       Бесшумно отворилась дверь.       Вошел — лёгок на помине! — Саруман в сопровождении невысокого орка, седого и сгорбленного, помаргивающего подслеповатыми глазами; лицо старого снаги было измятым и морщинистым, словно обезьянья мордочка, он прихрамывал, трясся все телом и часто шамкал беззубым ртом. Не обращая на него внимания, Белый маг широким шагом пересёк комнату, остановился возле постели раненого, внимательно посмотрел на Радбуга сверху вниз.        — Все в порядке? Я нашел тебе сиделку, — он кивнул в сторону своего спутника, который тем временем сунулся в камин подкинуть дровишек и, дрожа, так низко склонился над огнем, что клочья седых волос, торчащие из-под его войлочной шапки, начали предостерегающе потрескивать. — Пурых побудет тут до рассвета, на случай, если у тебя поднимется жар, лады?        — Ну, лады, — пробормотал Радбуг. — Пусть побудет.       Саруман кивнул.        — Я или мой ученик утром заглянем, чтобы сменить повязки. Идем, Гэдж.       Пурых сидел, чуть ли не с головой нырнув в камин, протянув к огню скрюченные подагрой руки, а от его кислых сырых отрепьев валил серый пар, такой едкий и густой, что казалось, будто бедолага загорелся… И у Гэджа возникло странное ощущение, что Саруман приволок сюда этого развалюху Пурыха не столько для того, чтобы присматривать за Радбугом, сколько затем, чтобы дать старому снаге возможность как следует обогреться у очага: в подвалах Крепости было сыро и холодно даже летом, и ютящиеся там «козявки» частенько страдали от непроходящих простуд и боли в суставах… Впрочем, Гэдж счёл за лучшее держать подобные мысли при себе.

***

       — Что, опасная у него рана?       Они возвращались обратно тем же путем, через орочьи казармы. Саруман шагал впереди, нес фонарь и сундучок с инструментом, Гэдж тащился следом за ним с сумкой через плечо. В ней мягко побрякивали склянки и банки с мазями и растворами.        — Повреждения легких всегда, знаешь ли, чреваты неожиданностями, — небрежно отозвался Белый маг, не оборачиваясь. — Но на орках раны заживают быстро, главное — не допустить воспаления. Кстати, напомни мне завтра насчет винного спирта…       В казарменных коридорах меж тем слегка поутихло: по холодной каменной кишке лишь деловито шмыгали крысы, да, тяжело топая, ходили дежурные, меняли в шандалах отгоревшие факелы. Где-то высоко над сводами коридоров вновь родился отдаленный тоскливый вой, но, услышав его, Гэдж едва ли поежился — он уже привык не обращать внимания на эти внезапные, надоедливо-заунывные звуки.        — Слушай, — медленно проговорил он, — я тут кое-что подумал. Насчет ошейников.       Они уже подошли к порогу своей каморки, и Саруман, оглянувшись на Гэджа, на секунду остановился. Фонарь в его руке дрогнул.        — Что подумал?        — Ну… — пробормотал Гэдж. — Мы могли бы попытаться добраться до Росгобела. Ведь ошейники чувствительны к присутствию орков. Но я тоже — орк! Так что в моем обществе ошейник тебе не страшен.       Саруман толкнул плечом дверь, вошёл в каморку, поставил сундучок на стол. Задумчиво посмотрел на Гэджа.        — Интересная мысль. А как ты предполагаешь пройти через болота?        — Папаша мне говорил, что можно отпугивать гуулов какой-то мазью…        — Мазью? Ну, хорошо. Допустим, минуем мы каким-то чудом эти поганые топи и окажемся в Росгобеле… А что дальше?       Гэдж замялся.        — Ну… возможно, Радагаст сумеет снять с тебя этот проклятый ошейник.        — Радагаст! — Саруман презрительно поджал губы. — Этот Повелитель Бабочек и Врачеватель Барсуков? А если не сумеет?        — Пока я с тобой рядом, тебе нечего бояться, — пробурчал Гэдж.       Белый маг печально улыбнулся.        — Друг мой Гэдж! И как надолго тебя хватит? Ты же не будешь всю жизнь находиться рядом со мной, не имея возможности отойти дальше, чем на десять футов? Да мы через неделю друг друга возненавидим. Ты этого хочешь? Я — нет. — Он не то прерывисто вздохнул, не то с яростью втянул воздух сквозь зубы. — Как и того, чтобы кто-нибудь знал о том, что я торчу в этой паскудной Крепости с рабским ошейником на горле. Это… довольно унизительно, видишь ли. К тому же один раз я уже просил о помощи и не получил её. — Он чуть помолчал. И добавил — решительно и жестко, точно отсекая ланцетом ненужную, пораженную гнилью, безнадежно омертвевшую плоть: — Второй раз я просить не буду.