Солнце уходит куда-то далеко, забывая о Монтане на долгие десять часов. В пространстве повис горячий и сухой воздух, обжигающий лёгкие и нагревающий блестящие капоты автомобилей добела. Это все, что осталось от дневного пекла.
Уставшие и подранные недавним боем сопротивленцы медленно идут по раскалённому асфальту, в бессилии волоча за собой оружие. Плотное марево дурит их горячие головы, поднимаясь от высоких не по погоде сапог вверх по телу, просачиваясь под ветровки и клетчатые рубахи, оседая прозрачными бусинами на раздраженной коже. Дула высекают яркие оранжевые искры, соскребая дорожное покрытие. Где-то там, где кроваво-красное солнце сейчас сходит на нет, их ждет холодное пиво и три с половиной часа сна под заунывную сектантскую музыку из шипящего приемника. А потом снова война.
Многие здесь прежде были простыми фермерами, учителями, продавцами в продуктовом, которые не волновались о будущем и жили размеренной жизнью обычного человека. Но это спокойное время прошло. Сейчас они вынуждены брать в руки оружие и отстаивать свою землю и интересы с особым хладнокровием, хотя бы потому что их враг — безумное семейство Сид.
Хотя сказать безумное — солгать. Иначе почему до сих пор никто не пришел на помощь местным жителям? Даже если бы государство было слишком занято чем-то еще, это все равно не затянулось бы на долгие и долгие полгода.
Фермы, заводы и фабрики разорены. Всюду царит хаос и анархия. Золотые поля почернели от пролитой крови. Вот, что осталось от прекрасного округа Хоуп.
Но безнаказанностью тут злоупотребляет не только культ. Мимо отряда на огромной скорости пронесся перепачканный грязью и кровью внедорожник. Из-под колес поднялась туча серой горячей пыли, которую теперь вынуждены глотать идущие. Она осядет на слизистой и в легких, вызывая неприятный кашель, но будет не хуже местного кофе.
Здесь вообще все, что не имеет градуса, на вкус как кипяченая грязь.
Водитель выжимает из автомобиля всю дурь, особо не разбирая пути и думая только о том, как хорошо, что очередной день закончился не концом света, а знакомым, торжественно-грустным заходом палящей с утра до ночи звезды. В салоне некоторое время играет что-то из инди, пока станция не забивается и не начинается восхваление одного из Сидов. Как и много тысяч раз до этого.
Есть все-таки в такой жизни что-то особенно романтичное. Например, выцветшие банданы и рваные джинсы, уже теплое пиво, оставшееся на дне стеклянной бутылки, и отнимающееся от отдачи плечо.
Да, осталось… осталось еще что-то романтичное в разбитой Монтане, пропахшей железистым потом и блажью.
Внедорожник грохотал по разбитой дороге, заставляя стоящее в багажнике жестяное ведро подпрыгивать. Мимо проносились выгоревшие поля и фермы, служащие когда-то аванпостами сектантам. Теперь они лишь напоминание о том, что в сражениях нет места как рыцарям, так и благородности. Только страх и смерть.
А где-то неподалеку еще раздаются очереди.
Она сидела за M60, установленном на крыше пикапа, устало откинувшись назад. Темные пряди волос прилипли к блестящему от пота лицу и шее, раздражая, но она так устала с ними бороться, что просто забила. Очередная пустая бутылка с грохотом полетела в багажник пикапа, падая рядом с кучей остальных таких же, но не разбиваясь.
— Что насчет сегодняшнего вечера, подруга? — раздалось из кабины авто сразу на повороте. — Может, прогуляемся до озера? Ты, я и корзинка для пикника…
Девушка улыбнулась, глядя на темнеющее с каждой минутой небо.
— Нет, Бардрой, даже не мечтай, — лениво потянулась, предвкушая как наконец вылезет из этой адской машины и разомнёт ноги.
— Это еще почему?
— У меня есть дела. Обещала помочь кое-кому.
— Ну, как знаешь.
Он высадил ее где и обычно, в Фоллс Энде, у самого бара «Крылья любви». Неоновая вывеска на здании тускло светилась, зазывая мимоидущих на огонек. Впрочем, это было лишним. В городе только две достопримечательности — заведение Мэри и католическая церковь на окраине, которая, наверное, одна единственная во всем округе с недавнего времени.
Все сопротивление съезжалось сюда за напарниками, оружием, выпивкой и исповедью, и каждый находил то, что искал. Это было особенное место, куда не совались сектанты.
— Спасибо, Бард, — девушка спрыгнула на землю, поправляя и отряхивая одежду от осевшей за день пыли. Четыре месяца назад они встретились именно в Фоллс Энде, и с того момента работают только вместе. — Твое терпение дорогого стоит.
— Это точно. Еще бы ты платила за него.
Посмеялись и разошлись. Несмотря на свою исключительную бандитскую наружность, Бардрой не пренебрегал вечерней встречей с Джеффрисом. В церкви в это время всегда много людей. Говорят спасибо за то, что остались живы, исповедаются в грехах и рассказывают о потаенных страхах. Наверное им от этого легче. Признался и палец снова нажимает на курок. Но девушка не искала спасения на святой земле. Хотя бы потому что Бог никогда не отвечал на ее молитвы. Она наблюдала со стороны, просто из любопытства.
Однажды спросила у Бардроя, почему Бог, в которого он так сильно верит, не оберегает его и остальных от пуль, болезней и потери близких, но мужчина ничего не ответил. Лишь горько улыбнулся, отрешенно глядя куда-то мимо нее: — Вырастешь — поймешь.
Прошло немало времени с того разговора, а она до сих пор не поняла.
Вот уже с месяц, где-то глубоко внутри ее терзали смутные сомнения насчет всего происходящего.
К чему вообще эта война?
Она вглядывалась в красочные витражи церкви, рассказывающие очередную библейскую историю, и видела только бессмысленную бойню. Точно такую же, в которой участвовала сама.
За что мы сражаемся?
Она помнит, как с экрана старого телевизора на нее, подернутые рябью от слабого сигнала, смотрели голубые глаза. Внимательный и строгий, но в то же время необычайно притягательный взгляд из-под ярко-желтых линз приковывал и заставлял слушать. Если бы не оглушающий выстрел и пуля, прошедшая сквозь пластиковый корпус, девушка дослушала бы его до конца.
Также она смотрела и на Илая, и на шерифа, но не видела в них того же, что и в Сидах. Словно бы они сражались из интереса, за свое задетое самолюбие, а не ради справедливости. Хотя какая к черту справедливость?
Трепещущие языки пламени бликовали на гладком стекле витража, отбрасывая тусклый красный цвет на лицо девушки. Свечи единственного кандило медленно оплавлялись, затухая. Точно так же, как и интерес девушки к происходящему внутри здания.
Зачем рисковать жизнями тысяч, если ни от победы, ни от поражения ничего не изменится?
Люди здесь никогда не управлялись с землей сами. Платили налоги на землю, трудились на ней не покладая рук, в попытке прокормить себя и семью, и отдавали часть прибыли государству, как и положено. Но «семья» ничего этого не просила. Только доверия. Понимания. Они сказали — мы поможем. И они помогли. Так может это все глупое геройство?
У нее не было ответа, но и думать об этом она не хотела. Воздух становился свежим и влажным, и откуда-то то с юга на Монтану несло петрикор. Скоро дождь пройдет по земле и смоет грехи и засуху. Они уйдут в почву и взрастят новые плоды споров.
Sometimes I wake up in the morning
To red, blue, and yellow skies
It's so crazy I could drink it
Like tequila sunrise
А что было бы, выбери она другую сторону?
Ладонь скользнула по шероховатостям потрепанного деревянного сайдинга. Девушка хотела испытать веру на прочность, но она осыпалась белым покрытием под ее пальцами. Ничего необычного. Первый раз это случилось еще полгода назад.
Несмотря на дружелюбную улыбку Джерома, она не вошла в церковь и вообще покинула город. Воспоминания неожиданно рухнули с той антресоли, на которой она оставила их пылиться, стараясь забыть. Когда-то давно все было иначе и у нее...
В лесу тихо. Ни людей, ни солнца, ни мыслей, которые роятся в голове бесконечное количество времени, разъедая мозги. «Если бы…», «Вдруг…», «А может…». Что с ней не так? Почему она думает об этом, а не молча воюет, как остальные?
Наверное потому что просто не за что.
Ее мать умерла под завалами разбитой белокаменной церкви вместе со всеми, кто был внутри. Тогда девушка злилась больше не на сектантов, а на Бога. Все так страстно вверяют ему свои жизни, даже не предполагая, что он не в состоянии позаботиться о них. Никто не думает о том, что они ему просто не нужны.
Put on that Hotel California
Dance around like I'm insane
I feel free when I see no one
And nobody knows my name
Ветер подхватывает жженые листья, пакеты, и несет их прочь. Они пролетают прямо у ног, привлекая к себе внимание. Под толстой подошвой сапог хрустит желтая сухая трава и шишки.
Куда приведет их ветер? И почему человек не может поддаться спонтанному порыву так же, как и они? И лететь, лететь…
Музыка в наушниках заглушает мир. Это единственное, что напоминает ей о спокойном прошлом. Там, где ее нет, люди живут нормально. Не просыпаются в холодном поту от кошмаров и не думают о том, где бы раздобыть оружие и припасы. Дети ходят в школу, взрослые — на работу. Она ненавидела эту рутину, но сейчас готова душу продать за то, чтобы окунуться в нее с головой.
Может они могут дать все это?
God knows I live
God knows I died
God knows I begged
Begged, borrowed and cried
Хоть бы одним глазком посмотреть, с кем на самом деле так усердно борется сопротивление. Не днем, когда все вооружены до зубов и в воздухе висит стопроцентный концентрат ненависти, а после захода. Каковы они настоящие? Зализывающие раны, жалеющие друг друга. Как едят, чем живут, о чем думают?
Ей говорят: они звери. Только забирают. Их цели пропитаны корыстью и самолюбованием. Они хотят власти и только. Но это ведь совсем не так… Люди обретают в «семье» счастье, которого не знали в обычной жизни; становятся другими, находят за что-то сражаться, в отличие от сопротивления. И может им и нужна власть, но только чтобы вести за собой слепцов. Чтобы стать опорой в трудную минуту…
God know I lied
God knows I lost
God gave me life
And God knows I tried
«О чем я только думаю?» — Голова разрывалась на части. Девушка осела на землю, неистово растирая виски. Пахло мхом и хвоей. Верхушки сосен раскачивал ветер, наигрывая скрипучие лесные мотивы.
Но почему… Почему эти назойливые мысли никак не оставляют ее? Что-то внутри без конца твердило о том, какая она идиотка, что сделала тогда этот неправильный выбор.
God knows I tried…
Телефон неожиданно сел и она услышала и птиц, страдающих бессонницей, и пение леса, и до боли знакомую музыку. Тянущуюся, то тихую, то громкую, звучащую в срывающихся голосах мужчин и женщин. Она слишком хорошо ее знала, чтобы ошибаться.
На той стороне была неглубокая река, и девушка отчетливо видела свет. Он осторожно касался воды, прокатываясь по зыбеющей глади, вдруг отражаясь он нее. Это был холодный электрический свет стоек. Это были люди.
Крещение «Врат Эдема».
Достаточно людей сопротивления сгинуло после этого обряда. Ну, точнее, так было принято считать. Но на другом берегу стояли все те, кого уже давно похоронили. И они не выглядели страдающими…
Головная боль усиливалась по мере осознавания всего происходящего.
Она уже видела все это когда-то давно. Дочь пастора… ее судьба стала переломным моментом. Тем толчком, сподвигнувшим на выбор. Тогда девушка думала, что из двух зол выбирает меньшую…
Эти черные вьющиеся волосы, беспорядочно разметавшиеся под водой, тонкое тельце в белой сорочке, и бледное, спокойное личико еще совсем молодой девушки. Девушки, чье бездыханное тело медленно плыло по течению реки, уводя за собой белые цветы. Образ, посещающий в кошмарах.
Она этого не забыла, но уже не было так горько от смерти. Где-то в потемках души хотелось того же. Спокойствия. Красоты смерти. Любви.
Внимательный и строгий, но в то же время необычайно притягательный взгляд из-под ярко-желтых линз снова оказался прикован к ее персоне. Наверное потому что она была здесь лишней. Или, может…
So let there be light
Let there be light
Light up my life
Здесь все выглядело иначе. Мягкая зеленая трава, раскидистые вечнозеленые деревья и голубая вода. А главное — люди улыбались. Словно две совершенно разные Монтаны.
Для ее мечущейся больной души это лучше любого бальзама.
Наушники и телефон остались лежать где-то там, у начала лесного массива, погребенные под опадающей хвоей и прошлым, которое она оставила позади.
Разве эти глаза будут врать?
Вода вязкая, неприятная к телу, вызывающая дрожь и желание выйти из нее. Но она не сделает этого.
Почему никто не стрелял? Не поднял винтовок, когда отец указал на нее? Потому что они знали. Потому что он «прав».
Теплый пар изо рта на тяжелом выдохе. Здесь холоднее чем должно быть, пусть это и всего лишь иллюзия.
Крепкие руки подхватывают ее и направляют к свету. Наконец-то. Она устала вести за собой. Это дар — самой стать ведомой. Дар — получить прощение за все то, что уже сделано.
Темные волосы, беспорядочно разметавшиеся под водой; израненное в тысячи местах тело; трепещущее в груди сердце. Она старая и она новая.
Глубокий жадный вдох. Влажные волосы прилипают к блестящим от воды щекам и шее, уже совсем не раздражая. На душе стало легко, а в голове пусто. Словно река забрала в себя все то, что так долго мучило девушку, и унесла вниз по течению.
— Теперь ты с нами, Изабелла.
Это имя предрекло ее судьбу еще полгода назад, когда Монтана только начинала преображаться. Теперь, стоя по колено в воде и ловя себя на мысли, что все смотрят только на нее, Белла это понимала.
Отрезвленная свежестью воды, она до конца осознала, какую ошибку совершила. Ей хотелось сбежать, но горящие по-звериному глаза членов «семьи» говорили о том, что ей уже никуда не деться из ада, на который она сама себя подписала. Все знали, что когда-нибудь это случится. Не только с ней… со всеми.
Теперь она выросла и поняла.
God gave me life
God knows I tried
