NCT U — Baby Don't Stop
Бан Чан в свои двадцать восемь считал себя примерным гражданином и состоявшимся, успешным человеком. Он не зарабатывал миллионы, не был известным учёным, не разбивал сердца малолетних фанаток, блистая на сцене, но приносил пользу обществу. Должность директора школы для трудных детей может и не была очень пафосной и привлекательной, но делала Чана уважаемым человеком. В конце концов, далеко не каждый мужчина может взять на себя такую ответственность и при этом остаться уравновешенным, воспитанным человеком. Ян Чонин в свои восемнадцать класть хотел и на общество, и на своё будущее. «Живи здесь и сейчас» — так ему говорили друзья с улицы, которые для Чонина были намного авторитетнее тётушки, взявшей на себя опеку над бедным мальчиком и забившей на его воспитание ради периодически меняющихся мужчин. Чонин на неё зла не держал, его всё очень даже устраивало, потому что пока аджумма была занята личной жизнью, а сверстники каждое утро надевали школьную форму и шли на скучные уроки, Чонин мог целыми днями пропадать на улице и познавать все прелести взрослой жизни. Всё изменил первый привод в полицию. Тогда Чонин понял, что бегает недостаточно быстро, а госпожа Ким — что с отбившимся от рук подростком нужно что-то делать. Благо, заведений, корректирующих подобное поведение, было не так уж и мало, оставалось лишь выбрать то, где и плата не высока, и загружают учеников побольше. Тётушке, знаете ли, после таких потрясений нужно много свободного времени на отдых, чтобы восстановить душевное равновесие. Так Ян Чонин стал головной болью Бан Чана. На круг общения Чонина не повлияли ни повышенная нагрузка в учёбе, ни смена места проживания — госпожа Ким без раздумий подписала согласие на размещение любимого племянника в общежитии, чтобы постоянно был под присмотром, но не особо заботилась, если Чонин не возвращался домой на выходные, а ночевал непонятно с кем и где. Он умудрялся сбегать из-под присмотра, проносил в общежитие алкоголь, а с выходных возвращался на учёбу с такими красочными подтверждениями своей бурной личной жизни, что о спокойной обстановке в его классе можно было забыть. Чану бы признать педагогический провал и вышвырнуть Чонина из школы, чтобы не портил статистику и не сводил на нет все старания учителей, но каждый раз, когда Ян оказывался в его кабинете, сидел напротив и смотрел своими тёмными глазами, улыбаясь по-детски открыто и показывая ямочки на впалых щеках, Чан соглашался дать ему ещё один шанс и не возвращать тётушке, которая едва ли станет разбираться с проблемами подростка. И если первые пару месяцев Бан ещё корил себя за такую мягкотелость, то ко второму году обучения Чонина в его школе эти разговоры стали привычной, периодически повторяющейся рутиной, если наглого подростка с вечно разбитыми коленками, которые будто нарочно выглядывают из дырявых джинсов, и диким сочетанием невинной улыбки и по-блядски хитрого взгляда вообще можно назвать рутиной.***
Понедельник — день в принципе тяжёлый, но невыносимым он становится после обеда благодаря новости о том, что Ян Чонин ждёт в кабинете. На этот раз не один, а с полицейским. Чану выть хочется от того, что этот ребёнок вообще связан с подобными компаниями. Умный ведь, смышлёный и усердный — мог бы далеко пойти, будь перед глазами пример хороший. Да только сейчас никакие разговоры, никакие запреты уже не действуют. Либо сам одумается, либо… Чану не хочется думать о том, как складываются судьбы таких вот малолетних преступников. — Добрый день, — Чан расстёгивает пиджак, когда садится в своё кресло, и смотрит на Чонина в упор, по полицейскому едва мазнув взглядом. Типичный «отдохнувший» Ян Чонин. Чёрные джинсы в облипку — Чан давно забил на идею заставить Чонина носить школьные брюки, которые тот с завидной регулярностью портил не самыми приличными способами, — стёртые коленки торчат из дырок, школьная рубашка небрежно заправлена лишь с одной стороны и не застёгнута на все пуговицы, открывая вид на острые ключицы и красивую шею, украшенную чьими-то свежими метками. Вид привычный, если бы не разбитая губа и наличие грёбанной биты в его руках. — Мы уже провели беседу с госпожой Ким, но протокол требует сообщить о происшествии и вам. Это должно быть занесено в личное дело ученика, — мужчина в форме косится на Чонина со смесью брезгливости и высокомерия. — Порча имущества на сумму более миллиона вон, вследствие чего сто двадцать часов общественных исправительных работ. Смотри, пацан, если бы господин Чон не сжалился, тебе со всеми твоими историями вполне можно было дать срок, — Чану бы сказать, что воспитательными беседами занимается тут он, но спорить с представителем закона не хочется, поэтому он только кивает и провожает полицейского до двери, приказывая Чонину оставаться на месте. Мальчишка привычно молчит, но взгляда от Чана не отрывает, пока тот ищет папку с его личным делом в своих документах, оформляет очередную отрицательную запись на бумаге, а после наконец поднимает взгляд на подростка, который не выглядит ни капли пристыженным. — И чем тебе не угодил этот господин Чон? — интересуется директор. — Он еблан, — коротко и ёмко, вполне в духе Чонина, но Чана ответ не удовлетворяет, поэтому он вопросительно изгибает бровь и сверлит подростка взглядом. — Ой, ну ладно вам… Хули он к нашим мелким доёбывается? — Чонин, — резко прерывает его Чан. — Что мы говорили о мате в стенах школы? — Вас это будто сильно смущает. Или не понимаете? Сами что ли не ругаетесь? — усмехается Ян, расставляя ноги и наклоняясь вперёд. Ему, очевидно, интереснее играться с битой сейчас, чем участвовать в разговоре, хотя на Чана он всё же поглядывает иногда. Чан невольно отмечает, что мальчишка не потрудился хорошо смыть подводку, которой пользуется в выходные, да и чёлка заметно отросла, уже почти закрывая глаза. — Ты не должен забывать, где находишься и с кем разговариваешь, Чонин. Постарайся объяснить без мата, хорошо? — устало вздыхает Чан, откидываясь на спинку кресла и рассматривая подростка. Чонин недовольно дует губы, хмурится и облизывается, наконец оставляя биту в покое. Чан на секунду задумывается, как её вообще не отобрали в полиции, а потом вспоминает, что за некоторые свои вещи Чонин в прямом смысле готов глотку перегрызть, поэтому вопрос отпадает сам собой. — Дело в том, что господин Чон, — Ян говорит медленно, поджимает губы, затем облизывает их, и мозг Чана подвисает, впрочем, как и всегда, когда Чонин сидит перед ним в таком виде. Можно ли считать профессиональной деформацией появившиеся пристрастия к такому неформальному виду? Чан отказывается об этом думать, он ведь примерный гражданин. — Господин Чон… он несколько раз делал непристойные намёки одной девочке. Она младшая сестра моего друга, мелкая ещё. Да, тусуется с нами, но она не это… не блядует, — Чонин становится серьёзным, смотрит в пол и заламывает пальцы, стараясь объясниться. Чан его таким видит редко и каждый раз в эти моменты проникается жизнью этого подростка. Наверное, странно видеть в этом что-то хорошее, но именно такие моменты не дают Чану вышвырнуть парня из школы и окончательно поставить крест на его судьбе. — И поэтому вы решили вершить самосуд? — спрашивает Чан, но в его голосе нет осуждения. — А что ещё делать-то? Заявить на него нужно было? Да кто поверит? А так хоть знает теперь, что в следующий раз будет не его машина, а его ноги. Нехуй к ней лезть, извращенец старый. Извращенец старый. Чана это словосочетание как хлыстом бьёт. Он сам, получается, тоже? — Такие проблемы нужно решать цивилизованным способом, Чонин. А тебе теперь предстоит отработать сто двадцать часов, — переводит тему Чан. — Два часа в день после занятий. Будешь приходить ко мне, получать задание, а после отчитываться о его выполнении. Пропускаешь хоть один день — получаешь запись в личном деле. Если тебя это ещё волнует, конечно, — хмыкает Чан, наблюдая за тем, как Чонин недовольно хмурится и исподлобья смотрит на директора. — Мне что, улицы подметать и мусор убирать? — спрашивает он, поднимаясь. У Чонина в руках бита, а Чан неожиданно думает, что не уверен в том, какие у этого мальчишки границы. Остаться калекой не хотелось бы. — Тебе не помешает немного социальной ответственности, — кивает Чан, слегка напрягаясь, когда Чонин обходит стол. Впрочем, дальше это «слегка» заменяется на «очень», потому что Ян нагло садится на его колени и берётся за папку со своим делом, начиная с интересом её пролистывать, кажется, подсчитывая все выговоры и отрицательные комментарии. — О-о, серьёзно, господин Бан, вы написали мне положительную рецензию за тот случай, когда мы устроили водную баталию в жилых комнатах? Хотя, да, я бы обиделся, если бы не написали, вы же потом всё отмывать заставили. Скажите честно, вам не лень было торчать там с нами до полуночи? — спрашивает Чонин, разворачиваясь и ёрзая. Чану приходится обнять этого ужа за талию, чтобы не свалился ненароком, а мозг в ответ с такой задержкой воспринимает информацию, что даже Чонин, кажется, замечает. — Убрались вы тогда на славу, — отзывается Чан, уставившись взглядом на страницу папки с одной из немногих положительных записей. Не смотреть же на Чонина, который будто специально хитро щурится и ведёт языком по слегка припухшей губе с запекшейся кровью. — А это ещё что такое? — Чан всё-таки цепляется взглядом за губы Чонина, в какой-то момент даже тянет руку, чтобы прикоснуться, но быстро приходит в себя и перехватывает ладонь Чонина, который собирался сделать то же самое. — Куда грязными руками лезешь? Подрался что ли? — Потрахался неудачно, — ухмыляется Чонин. У Чана кончики ушей против воли краснеют, потому что перед глазами шея Чонина и следы этого «неудачно». — Чонин… — мужчина готовится прочитать очередную лекцию, но Чонин слишком резко и громко кладёт биту на рабочий стол Чана и ловко разворачивается, обнимая директора за шею и вальяжно устраиваясь на его бёдрах. Слишком близко для того, чтобы у Чана остался хоть шанс сохранить лицо. — Господин Бан, у меня к вам просьба, — выдыхает Чонин. — Дело в том, что у меня не будет возможности приступить к моей отработке на этой неделе, — Чонин прикладывает палец к губам Чана, свой длинный, ровный палец, один из тех, которые, признаться честно, снились Чану ночами. — Но вы ведь можете не отражать это в деле, — у Чонина голос ниже, чем обычно, он прижимается совсем близко, пока Чан пытается вспомнить, как дышать, потому что Чонин вблизи ещё красивее, на невинном детском лице выделяются красные, грешные губы, от которых невозможно даже взгляд оторвать. Чан тянется за ними. Шлёт всё к чёрту и тянется ровно в тот момент, когда Чонин плавно поднимается, лишая Чана приятной тяжести его тела. Не успевает. Чана заебали провокации, заебало это поведение, заебал весь Чонин, которого притянуть обратно никакого труда не составляет. У Чонина мягкие, солёные губы, которые хочется кусать до бесконечности, до крови и болезненного вида. У Чонина тёплый, влажный рот и юркий, длинный язык. А у Чана опыт и накопившийся голод, который он утоляет, удерживая Чонина на своих коленях. — Я уж за этот год надумал себе, что вы не по мальчикам, — мурчит Чонин, уважительный тон звучит насмешливо, а его голос приятной волной отдаётся в груди Чана. — Блять, да с тобой кто угодно по мальчикам станет, — выдыхает Чан. Чонин ловко и как-то слишком быстро расправляется с пуговицами на рубашке Чана, наклоняясь к его уху, кусая за мочку и горячо, влажно проскальзывая языком по уху, от чего Чана бросает в дрожь. За этим мальчишкой успеть практически нереально, потому что его рука уже хозяйничает в брюках мужчины, а Чан едва успевает соображать, что он вообще творит. — Вам бы уши проколоть, — шепчет Чонин, кусая за ключицу, сильно всасывая кожу и касаясь её языком. Метит, чертёнок, и даже не задумывается о том, как потом Чану это скрывать. — Или соски, — добавляет он, ведя влажную дорожку ниже, щекоча кончиком языка чувствительную горошину, втягивая в рот и поднимая самодовольный взгляд. — А вы всегда такой скучный и нерешительный? Взгляды-то смелее были, господин Бан. И Чану срывает все предохранители, стирает все запреты и границы. Ребёнок? Да нихуя. Сам нарывается, как последняя блядь, изводит и ждёт результата, похоже, уже не первый месяц, только трахается где-то на стороне, пока Чан изнывает от неудовлетворённости. Пуговицы поддаются быстро, хотя треск ниток свидетельствует о том, что Чану выдержки не хватает, зато похуизма — вполне, — потому что неважно, сколько из них отлетело на пол, если с Чонина наконец можно беспрепятственно снять рубашку. У него худое тело с красивым рельефом мышц и костей. Чан мстит за все потраченные нервы, впиваясь в бледную грудь поцелуями-укусами, перекрывая чужие метки своими собственными, сжимая пальцы до заметных следов на коже, пока мальчишка запрокидывает голову и тяжело дышит, через раз выпуская изо рта жалобные стоны и оттягивая волосы на затылке Чана. — Пожалуйста, — хнычет Чонин, пытаясь стянуть с Чана пиджак и рубашку. Тому слишком не хочется отрывать руки от желанного тела, поэтому Яну приходится довольствоваться лишь тем, что одежда остаётся немного спущенной, оголяя торс и плечи, в которые почти сразу впиваются ноготки. У Чана жадные губы, как Чонин себе и представлял, и руки ловкие, умелые, которые от одежды избавляют в два счета, хотя Чонин всё равно успевает наругать себя за выбор слишком узких джинсов. Возбуждение всё сознание затмевает, когда Чан сам кладёт его ладонь на свой пах, помогает справиться с пуговицей и ширинкой и рвано выдыхает в губы, стоит Чонину только накрыть его член через ткань белья. — Это ещё что такое? — хрипло спрашивает Чан, когда проводит пальцами между ягодиц Чонина, давит двумя на вход и легко проталкивает их до основания, чувствуя горячие, влажные мышцы. Девственника он не ждал, конечно, но… — Я готовился, — признаётся Чонин, а потом наклоняется и цепляет зубами ухо Чана. — Каждый раз. У Чана тёмные пятна перед глазами. Насколько Чонину вообще можно верить? Насколько велика вероятность того, что он трахал себя пальцами каждый раз перед походом в его, Чана, кабинет, что сидел перед ним и думал об этом, каждый раз был готов раздвинуть ноги, пока Чан убеждал самого себя в собственной испорченности? Чонин, умный мальчик, тащит вниз брюки и бельё Чана, помогает ему одной рукой, второй крепко цепляясь за плечо, и запрокидывает голову, позволяя любоваться красивой шеей и дрожащими губами, с которых срывается высокий стон, когда Чан направляет член внутрь. Все мысли о неправильности, все угрызения совести растворяются в чистом удовольствии, в текущем по венам возбуждении, в сладком, подрагивающем голосе Чонина и его отзывчивом теле. Чана кроет нещадно, он двигается коротко и глубоко, держа Чонина за бедра, когда тот пытается дернуться, взять ситуацию под контроль. Чан просто не даёт, оставляя Чонина лишь дрожать и извиваться, царапая его плечи. Чонин, впрочем, с такой ролью быстро примиряется и льнёт к губам Чана, даря ему глубокие влажные поцелуи, сжимаясь на его члене и жалобно постанывая. Чан не знает, как считать себя примерным гражданином после того, как убеждается, что оставлять на коже Чонина метки действительно приятно, что Чонин и сам любит отвечать тем же. Это подходит его подростковому максимализму, но не рассудительности и воспитанности Чана. Хотя не похуй ли? — Позволь, Чан, пожалуйста, — скулит Чонин, хватая мужчину за руку, которой тот удерживает его бёдра. — Пожалуйста, я умею, я могу, дай показать, — хнычет он, и Чан сдаётся. Как ему отказывать вообще? Чонин получает свободу и вытворяет такое, что Чан сам на стоны срывается, крутит бёдрами и двигается быстро, размашисто, красиво выгибая спину. У Чана звёзды перед глазами от того, как напрягаются под ладонями сильные бёдра. Чонину нужно лишь одно прикосновение к члену, чтобы его выгнуло дугой в оргазме. Чану до собственного нужен лишь один взгляд на то, как парня трясёт и выгибает, как трепещут ресницы и дрожат губы, как сумасшедше бьётся жилка на шее. Он ведёт по члену Чонина пальцами, выжимая последние капли удовольствия, крепко держит его за талию другой рукой, пока сокращающиеся мышцы сжимают внутри его член. Дыхание на ухо, горячее и сбитое, пускает по взмокшей спине Чана волну мурашек. Чонин жмётся к нему доверчиво, мягко оплетает конечностями и как-то сразу теряет всю свою развращённость, когда прячет лицо на шее у мужчины и осторожным, неловким движением соскальзывает с его члена. Чан думает, что он, возможно, жалеет о произошедшем, обнимает подростка осторожно и гладит по влажному затылку, пока тот восстанавливает дыхание. — Всё хорошо? — через пару минут Чан решается на вопрос. — Ноги дрожат, встать не могу, — признаётся Чонин, заставляя Чана усмехнуться и немного отстранить от себя паренька, чтобы подарить ему медленный, наполненный нежностью поцелуй в противовес всему, что было до этого. — Как же ты тогда сегодня на отработку пойдёшь? — лукаво интересуется Чан. — Ну, господин Бан! — в голосе Яна столько детского возмущения, что Чану становится смешно. — Я тут что, зря… — Чонин резко замолкает, прикусив губу, когда видит, как меняется лицо мужчины. — Я не… — Ты серьёзно для этого весь этот цирк устроил? — Чану совсем не хочется называть то, что произошло, цирком, но если Чонин действительно просто поиграл с ним, то как иначе? — Не цирк это, — обиженно бурчит Чонин, а потом слишком трогательным жестом тыкается носом в щёку Чана, смотря ему в глаза. Так близко, что больно от напряжения становится. — А я вам разве нужен такой? Я знаю, меня многие хотят, но всегда недолго. — Я готов доказать, что нужен, если ты пообещаешь мне, что эта запись была последней в твоём личном деле, — серьёзно произносит Чан, накрывая щёку Чонина ладонью, а после касаясь его губ своими. Чонин улыбается так солнечно, что Чан едва не слепнет. Хотя, это с какой стороны посмотреть, может и правда слепнет, потому что кроме Чонина теперь никого и не видит. Понедельник Чонин пропускает по разрешению самого директора Бана, а во вторник является в школу в узких школьных брюках и, блять, Чан уже начинает скучать по его джинсам.