Кто споет мне, Окутывая меня вечным сном, На моем пути в Хель, И ступая по этой дороге Мне холодно, так холодно, так холодно… © Warduna — Helvegen
Никто не знает, какую судьбу приготовили норны, пока она не свершится. Для Эрлендура судьбой стала стрела, пронзившая его сердце, но больнее стрелы было предательство, которое он осознал за мгновение до смерти. Месть, от которой он не сумел отказаться, обратилась против него и привела его во владения Хель, потому что нет пути в Вальхаллу для того, кто умер не на поле боя. И никогда Эрлендур не сможет увидеть отца, чьи заслуги отвели от него пребывание в Хельхейме, как жрецы могут отвести бурю. Ножи на мосту по дороге в Хельхейм не ранили его ноги, а Мордгуд не взяла с него платы кровью — что взять с мертвеца? — и удовлетворилась лишь перечислением имен его предков, которые Эрлендур знал с детства. Они въелись в его память, как ржавчина, и тем больнее было ему думать, что каждого великого воина в своем роду он подвел. И, бродя среди мертвецов, избравших своей участью Змеиный Чертог, Эрлендур искупал свою вину — перед собой, перед Торви, даже перед ненавистным Бьерном — болью, которой причинял ему змеиный яд. При жизни Эрлендур никогда не избрал бы себе такой судьбы, но Хельвег, ведущая на север, к самим Хельгринд, подарила ему много времени на раздумья. Он не стыдился желания мести, и даже ядовитая змеиная слюна не заставила бы его устыдиться попыток отомстить за отца. Он искупал вину лишь за способы, которыми пытался достичь своей цели. За попытку использовать Торви, вместо того, чтобы убить Железнобокого в бою — или быть убитым, но убитым честно. Эрлендур не знал, сколько времени он мучился в Змеиных Чертогах, пока путь из него прочь не стал ясен, как солнечный день. И тогда Эрлендур понял, что двери Настронда были не заперты, и все границы были только у него в голове. И, когда он вышел прочь, оставляя за собой полчища страдающих и стонущих мертвецов, не хладные поля Хельхейма он увидел, а зеленые холмы, изрезанные ручьями, и против них — врата Хельгринд, через которые он вошел в Хель, дабы принять свою участь, какой бы она не была. Всё, чего жаждал Эрлендур — вернуться на землю, исправить ошибки, совершенные им при жизни. У него было много времени, чтобы понять: он любил жену сильнее, чем ненавидел Бьерна Железнобокого, а предательство никогда не равнялось мести. Но понимание этого пришло не сразу: с каждой каплей змеиного яда оно проникало в разум, пока не завладело им полностью. На ветке яблоневого дерева висело красное, налитое соком яблоко. Живот скрутило от голода впервые за проведенное в Хели время, и Эрлендур протянул руку, чтобы сорвать фрукт, но хриплый, будто пропитый голос остановил его: — Ты хочешь остаться здесь навсегда? Воздух, казалось, пропитался запахом тлена, а холод пробирал до костей. Высокая, закутанная в плащ фигура стояла за его спиной, и Эрлендур опустился на одно колено, чтобы поприветствовать Хель. Её лица — наполовину прекрасной женщины, наполовину гниющего трупа — не было видно под капюшоном, но богиня протянула руку, и рука её была покрыта трупными пятнами. Эрлендур прикоснулся к ней поцелуем. Его губы обожгло ледяным холодом. — Из моего царства нет выхода, Эрлендур, сын Хорика, как нет и достаточного искупления, кроме того, что души выбирают для себя сами. Однако норны избрали для тебя другую судьбу, и я отпускаю тебя. И Хель не нужно было говорить, что этой чести удостаивались немногие. Что он должен быть её достоин, ведь мало понимать свои ошибки — их нужно уметь исправлять. Когда врата Хельхейма захлопнулись за его спиной, Эрлендур уже знал, что данный ему взаймы шанс так же легко отнять, как и преподнести. Но вовсе не был уверен, что воспоминания о прежней жизни найдут его в новой, где не будет места для прошлого. И, возможно, не будет места для выученных уроков.Why do you look so familiar I could swear that I have seen your face before I think I like that you seem sincere I think I’d like to get to know you a little bit more © Avril Lavigne — Who Knows
Мир изменился, но Эрлендур, забывший свое прошлое, не догадывался об этом. Воспоминания приходили к нему снами и случайно подслушанными фразами; людьми, встречающимися на его пути. И видениями, в которых ему являлась женщина, чьи слова отдавали холодом. Но это всё был морок, уходящий с рассветом, да совпадения. Откуда было ему знать, что один из конкурентов его отца, Рагнар Лодброк, встретился ему не в первый, но во второй раз? Эрлендур столкнулся с ним на одной из отцовских деловых встреч, и холодные глаза владельца Lothbrok Inc. показались ему смутно знакомыми, но память заволакивало молочным туманом, и Эрлендур решил, что, возможно, видел его лицо где-то в Интернете. От вездесущих интернет-блоггеров не спрятаться, не скрыться. На каком-то пафосном приеме Эрлендур повстречал Лодброка снова — в сопровождении его жены Аслауг и старшего сына. Бьерн Эрлендуру не понравился с самого первого взгляда — что-то в нем заставляло предполагать, что за взглядом скрываются секреты, которые лучше не раскрывать. И неприязнь эта росла, как на дрожжах, потому что Бьерн явился в сопровождении собственной жены. Торви Лодброк. Изящная блондинка в голубом платье, взгляд которой лишь поначалу казался кротким и нежным. Эрлендур знал, что за самыми невинными глазами мог прятаться сильный характер, и он лишь ждал случая проявиться. Торви казалась именно такой. Почему её лицо так знакомо Эрлендуру? Будто он знал её тысячу лет назад, тысячу лет подряд? Знакомясь, он поцеловал её запястье, и Торви вздрогнула, обернулась на Бьерна. Тот разговаривал с отцом. Шампанское искрилось в его бокале. — Ваш муж не будет возражать, если я украду Вас на танец? — Вопрос для Эрлендура был риторическим, потому что рукой он уже обхватил Торви за талию, и её отказ выглядел бы глупо. Ей пришлось согласиться. Вальс давался Эрлендуру хорошо: детское воспитание и постоянная необходимость танцевать с женщинами, прибывавшими на вечера его отца, давали ему неплохую базу. Хорик любил приглашать на свои приемы живых музыкантов. Хорик любил показать, что его семье по плечу любые расходы. Мачеха Эрлендура, Сигги, поддерживала мужа во всем, и каждый приём, от начала и до конца — её творение, обсуждали потом ещё долго. И, разумеется, ожидали повторного приглашения. — Мой муж не любит, если я отхожу от него надолго. Торви была хрупкой и невысокой, и её хотелось обнимать и прятать от мира — где-то в памяти Эрлендура смутные картины прошлого, которое он не мог помнить, промелькнули и исчезли. Возможно, это были просто сны, которые снятся всем людям на свете? Торви оглядывалась на Бьерна так, будто он мог вызвать Эрлендура на дуэль здесь и сейчас, хотя времена дуэлей отошли в прошлое. Бьерн заметил её взгляд и отсалютовал бокалом. Танец закончился даже слишком быстро. — Я рад, что ты не скучаешь без меня, — фраза, которой Бьерн встретил Торви, заставила Эрлендура прищуриться. — Ты тоже, — Торви улыбнулась ему и кивнула в сторону девушки, которую звали Снефрид. Ей едва исполнилось восемнадцать, и прием Хорика стал для неё первым выходом в свет. Зато, судя по компании Бьерна, сразу удачным. Улыбка, посланная Торви Бьерну, сказала Эрлендуру, что он в ней не ошибся. Она могла казаться хрупкой, но видела больше, чем пыталась показать. — Это Снефрид, дочь Йоханнеса Сваси, — как сын хозяина дома, он счел нужным представить Торви гостью. — Снефрид, это… — Торви Лодброк, моя жена, — закончил за него Бьерн, не глядя на Торви. Казалось, что обнаженная шея и плечи Снефрид привлекали его больше. Рядом с мужем Торви — маленькая и хрупкая, и Эрлендуру, наблюдавшему за ними с бокалом вина в руке, хотелось защитить её от этого медведя; он сам не знал, почему. Он и сам был не ангелом, и порой ему казалось, что все его действия продиктованы собственным эгоизмом и внезапно возникшей необходимостью находиться рядом с Торви. Зато Бьерн, даже обнимая её за талию, искал среди гостей взглядом Снефрид, а Сваси искала его, и это было трудно не заметить. Выйдя на задний двор покурить, Эрлендур услышал приглушенные голоса Снефрид и Бьерна. И понял, что одним достоинством Бьерн Лодброк уж точно не обладал, и достоинством этим была супружеская верность. А ещё — что встреча Бьерна и Снефрид вовсе не была первой. Эрлендур ещё не знал, что делать с этим знанием, но, когда на следующее утро он набрал сообщение Торви и пригласил её на кофе, она не отказалась. А ещё он не знал, почему так знакомо ему её лицо, но собирался узнать.Lost and insecure You found me, you found me Lying on the floor Surrounded, surrounded Why’d you have to wait? Where were you, where were you? Just a little late You found me, You found me In the end Everyone ends up alone Losing her The only one who’s ever known Who I am Who I’m not, and who I want to be No way to know How long she will be next to me © The Fray — You Found Me
Торви стала для Эрлендура глотком свежего воздуха после спертой атмосферы отцовского дома. В первый раз они встретились за кофе в одной из маленьких кафешек в центре Чикаго, и, глядя на её хрупкую фигуру и огромные зеленые глаза, он думал, что не знает, как рассказать ей об измене Бьерна. У него не находилось слов, чтобы рассказать ей, хотя обычно он с легкостью раскрывал чужие секреты, чтобы в чьих-то глазах выглядеть лучше, чем он есть. И поэтому они просто болтали — о недавно посмотренных фильмах и о любимой музыке, и даже о школе, хотя этот разговор не был для него самым любимым. О чем угодно, лишь бы обойти опасную тему, как корабли обходят рифы. Сознательно оба избегали разговоров о семье. Эрлендур не знал, что скрывала Торви, но знал, что не может рассказать ей о смерти старшего брата, оставившей его единственным наследником бизнес-империи отца и о Тири, его сводной сестре, которая почему-то решила, что может быть чем-то ему интересна. Между ними не было кровных уз, но её притязания почему-то внушали отвращение. Как и все, что связывало его с Сигги и её дочерью вообще. Иногда ему казалось, что он растерял всё: половину — со смертью матери, половину — после смерти Ари. И только желание наощупь пробираться к выходу в самой непроглядной тьме помогало ему не рухнуть в пропасть, где на дне ожидали алчущие демоны. О, да, чудовища существуют. И если раньше викинги верили, что они обитают в чертогах Хель, то Эрлендур знал точно: каждый монстр — это чья-то душа. И, возможно, в его собственной чудовищ было даже больше, чем у кого-то другого. Торви пила латте маккиато и аккуратно размешивала ложечкой сахар, и не реагировала на шутки вроде «В твоем молоке вообще есть кофе?». Эрлендур пил американо, и вкус черного кофе без каких-либо добавок немного горчил на языке. Он старался не спрашивать себя, зачем пригласил Торви на встречу. Возможно, так было нужно. Нет ничего ненужного в этом самом странном из миров. Торви улыбалась (когда Бьерна не было рядом), и подпевала The Fray, и собирала ложечкой остатки пены со стенок высокого стакана. На улице было тепло, и говорить о Бьерне Лодброке означало испортить тонкие нити взаимопонимания, протянувшиеся от Эрлендура к ней. И, возможно, наоборот. В её душе наверняка тоже была тьма, как и у каждого человека, но только не здесь и сейчас. И, возможно, впервые за долгое время, Торви Лодброк позволила себе просто быть. Прощаясь, Торви поцеловала его в щеку и ушла, оставив на столе купюру в оплату за свой кофе. Через пять минут, когда Эрлендур уже получил сдачу в кожаной папке, пришло сообщение: «Мне кажется, я знаю тебя… вечность?». Он улыбнулся. Возможно, и вечность, в которой Торви знала его прошлого, его настоящего и того, кем он хотел бы стать, но так и не стал. И по ночам к нему приходила женщина в темном плаще, напоминая, что время уходит, и ему нужно найти себя. Куда уходит? Почему? Где искать себя, если он уже есть? Эрлендур не знал. Торви Лодброк появилась в жизни Эрлендура неожиданно, как и всё, к чему нельзя подготовиться, и прочно поселилась в ней. Пришла ли она, чтобы остаться? Иногда ему казалось, что он смог понять ответ, уловить его, как он ускользал прочь, рассеивался, как туман поутру над лесным озером. Вместо разгадок оставалась тень Бьерна Лодброка. Рядом с Торви Эрлендур становился лучше, и ему хотелось бороться с собственными недостатками, которых было предостаточно. Даже слишком много, чтобы близкие могли терпеть его долго. И, когда на горизонте появлялся Бьерн, в нем взыгрывали всё самые темные стороны его души. Бьерн Лодброк не ценил того, что имел. И Эрлендур лишний раз убедился в этом, встретив его в ночном клубе со Снефрид (а Торви только днем упоминала, что Бьерн улетел в Нью-Йорк по делам бизнеса). Если Бьерн и узнал его в темноте, подсвечиваемой неоновыми всполохами, то не подал виду. А потом и ушел, следом за Снефрид, покинувшей клуб первой. Эрлендуру хотелось набить Лодброку наглую рожу и наблюдать, как Бьерн сплевывает на пол кровь. В перспективе — убить, растоптать, уничтожить. Дать выход собственной тьме, глухо ворочающейся на самом дне его сущности. Дать выход собственной безотчетной ненависти, которая пришла неизвестно откуда и почему-то не спешила уходить. Эрлендур не верил в реинкарнацию и не верил ни в богов, ни в Бога, но верил, что если в жизни ему и суждено сделать что-то, так это вытащить хрупкую Торви из топкого болота, в которое тащила её семья Бьерна. Или рухнуть в него самому, потому что открыть правду — не всегда означало помочь. Впрочем, всё-таки он решился. — Ты думаешь, я не знаю, что Бьерн мне изменяет? Торви смотрела на него своими оленьими, большими глазами, и Эрлендур в который раз понял: она видела больше, чем пыталась показать. Она прятала за улыбкой больше, чем иному доставалось за всю его жизнь. Ему хотелось спросить, почему же она всё ещё с ним, почему позволяет ему так обращаться с ней, но Торви поцеловала его, и вопросы Эрлендур оставил на потом. Возможно, на следующее утро. На её губах таял вкус латте, помады и сбывающихся надежд. Ответы Эрлендур всё-таки получил. В жизни Торви было множество тайн, и одну из них она поведала, рассеянно водя пальцами по его животу, пока за окном стремительно темнело. Рагнар Лодброк уничтожил её первого мужа. Борг Сигурдссон владел одной из крупнейших кораблестроительных компаний, но, благодаря хитрому плану Рагнара, его детище, его фирма, которой он посвятил годы и годы, разорилась. Эрлендур помнил смерть Борга, заставившую даже его отца понять, что с Лодброками шутки плохи. А Бьерн взял в жены его вдову и увез из Норвегии в Америку. Ирония судьбы. Точнее, это не судьба, а месть — блюдо, которое подается холодным. Торви желала отомстить за Борга, который был ей, как ни странно, больше отцом, чем мужем. И она подобралась к Лодброкам настолько близко, насколько могла. И увязла по самое горло в болоте их секретов, стала игрушкой для собственного мужа, и всё это тащило её на дно, в самую топь. Но в постели Эрлендура она оказалась вовсе не ради мести, а ради себя. Ей хотелось почувствовать себя нужной, получить то, что Бьерн уже давно отдавал кому угодно, только не ей. Почувствовать, что в её жизни, где так много места занимало возмездие, ещё осталось место для эмоций. И оно там было. — Я помогу тебе, — Эрлендур сначала предложил, а потом подумал, но, даже подумав, не отказался от своего намерения. Почему бы не растоптать конкурентов отца, ведь именно ему придется однажды принять бизнес? А оказаться нищим никому не хотелось. Торви кивнула, зевая. Его помощь она приняла, как само собой разумеющееся, будто знала, что так и будет. Ну и пусть. Возможно, их союз не продлится долго. Но Эрлендур привык получать, что захочет, и он получал. Сейчас он хотел Торви, хотел её для себя. Они, в общем-то, не очень отличались друг от друга, но каким-то странным, непредсказуемым образом в их общей тьме оказались друг для друга шансом. На будущее? Глядя на спящую у него под боком Торви, Эрлендур почувствовал, что в этой жизни он всё делает правильно. По крайней мере, сейчас, пока Торви с ним. А там… Кто знает, какая судьба ему уготовлена? Он просто позволил этому быть. Во сне Эрлендур видел женщину в темном плаще. И отчего-то знал, что она улыбалась.