***
Джагхед – мальчик в короне, с ангельскими крыльями в рюкзаке. Грязь к нему не липнет, потому что он старательно её стороной обходит. Вот и в этот раз обошел, шагнув стремительно из Ривердэйла прямо в Толедо, бросив все, даже черновики своих романов. Там, как оказалось, были одни утопии, как и положено мальчику-идеалисту. Бетти их сложила в коробку аккуратно, спрятала где-то – к искусству относиться нужно с каким-никаким, а уважением. Не выкидывать же их, не сжигать, хоть что-то, от Джагги оставшееся, сберечь, раз не получилось с его любовью и мечтами. Мало кто стерпит, когда твои чувства роняют в пыль и топчут, топчут за твоей же спиной близкие тебе люди. И пусть у них чувства свои, не менее важные, и пусть они с ними бороться пытались - он вытерпеть не смог. Ушёл, беснуясь, тревожа своими проклятиями всех чертей. Сбежал в Толедо с одним только рюкзаком за плечами и шапкой-короной на голове, стер со своих ботинок грязь увиденного. - Это же… гадость, - задыхаясь от ненависти и презрения, сыпал в лицо ей упреками, брел в ночь, как можно дальше от трейлерного парка, а она за ним, оправляя одежду, ища оправдания, а их не находилось, - И как давно это между вами? Давно, с тех пор как Эфпи Джонс сидел за перегородкой, смотрел с благодарностью, но не верил в её слова, а она прижимала ладонь к стеклу, уверяя, что не сдастся, пока он не выйдет. - Помолись за меня, девочка, - одними глазами в зале суда. Она бы молилась, если бы могла, но не умеет, верит только в собственные силы, никак не во Всевышнего. Берет все в свои руки, срывает листовки, измазанные кровью, использует запрещенные, но действенные методы – добивается своего. Успешно. И как только он выходит на свободу, становится слабой, трещит по швам, шитым белыми нитками. Когда Джагхед – мальчик в короне, с ангельскими крыльями в рюкзаке, сбегает из Ривердэйла как с поля боя, Джонс-старший винит в этом её.***
Перебирается на его колени, сбрасывая плащ на пол, выравнивая свое дыхание в такт с каплями дождя – частыми-частыми, и его дыханием. Вдох-выдох, губы сминают губы, он колет её кожу щетиной и стягивает с неё узкую юбку – чуть менее мокрую, чем плащ и волосы. Тепло разливается по девичьему телу, приливает к щекам румянцем, срывается с губ легким стоном – он нежно гладит внутреннюю поверхность её бедра, зацеловывая обнаженную ключицу. - Что нам теперь делать? – своими короткими ногтями обводит контур татуировки на его груди, рассматривает шрам, скрытый за ней, спрашивает это просто так, больше слушая непрекращающийся ливень и размеренный стук мужского сердца. - Оставайся здесь.***
Джагхед. Без привычной шапки, с короткой стрижкой и заметной щетиной. Наверняка, уже крылья выкинул и грязи не боится. И называют его, Бетти была уверена, Форсайтом Пендлтоном третьим. Он сильно повзрослел за эти пять лет и тащит сейчас на себе своего отца, на серой футболке которого мокрые красные разводы, кровь струится из-под располосованной кожи. Эфпи вымученно улыбается ей, часто моргая, лишь бы настроить ускользающую от боли резкость в глазах, сбить эту мутность, разглядеть не разноцветные пятна, а её – ошарашенную, сбитую с толка, но всегда и все берущую в свои руки. Аптечка, бинт, спирт, вата. Бетти хватает их, концентрируется, думает, что можно сделать, глядя на разъехавшуюся по мужскому прессу рану, зияющую дыру, истекающую, выплевывающую фонтаны темной крови. Бетти даже не думала, что Джонсы ведут совместно какие-то дела, тем более, настолько криминальные и опасные. ДНК дало о себе знать, Джагхед бросил писательство и вместо утопий на бумаге создает гангстерские детективы в жизни. Вместе с отцом, но не с Купер, поэтому прикрикивает на неё за нерасторопность и излишнюю панику, Эфпи хрипло приказывает ему не командовать в этом доме. Да только крови все больше, она уже везде: на руках Элизабет, на новом диване, на ковре, что они выбирали вместе пару месяцев назад. И последнее, что слышит Бетти от него: - Помолись за меня, девочка.