Wires got the best of him. All that he invested in Straight to hell Straight to hell.
«Королевская семья — гордость и защита Империи. Отважные люди, что поколение за поколением несут тяжкий груз [первоначальной метки], что не дает угаснуть всем остальным. Великое семейство, чья слава будет жить в веках, неугасимо сияя. Кансиолы…» Тонкие пальцы с ненавистью смяли страницу книги, а после и вовсе вырвали из книги. Скомканный лист улетел куда-то под стол, провожаемый яростным взглядом. Ненависть мужчины к королевской семье была сильна настолько, что хотелось стереть не только саму семью, но и малейшее упоминание о ней. Ветер прибивает едкий дым к земле, заставляя его клубами стелиться над пожухлой травой, проникая в легкие единственного зрителя трагедии. Он не позволил себе даже закашляться, в немом ужасе смотря на горящее здание, пока от жара бушующего пламени плавился даже камень. Камень, но не жертвы, чьи крики унисоном разносились над лесной чащей. Ладони прижаты к ушам, лишь бы не слышать, не знать, как кричат за запертой дверью люди, как скребут они по ее поверхности, ломая ногти и сдирая пальцы до мяса. Все бесполезно, и их попытки, и попытки свидетеля, который готов был разодрать уши в кровь, ведь просто закрыть их руками было недостаточно. Вонь от горящей плоти забивалась в нос, но отчаянные, безумные вопли, полные боли, все не стихали. Невозможно человеку гореть так долго, но кто знает, что предприняли запертые маги в попытках спастись. Вот только от этого пламени спасения нет. Лишь растягивание мучительной агонии. Милосерднее было дать им сгореть сразу, боже. Уже не слышно стало криков, лишь невнятные, булькающие хрипы, и не скребся никто больше в дверь. Но взгляд свидетеля был словно прикован к пылающей адским огнем охотничьей хижине. Дым и застилавшие глаза слезы создавали обманчивую иллюзию жизни, казалось, словно там, в огне, за зарешеченными окнами, еще мечутся люди в попытках спастись. Вой, и не человеческий словно, перекрыл даже рев пламени, подхваченный вскоре скулежом застывшего перед обугленной дверью мага. Где-то внизу, под ногами, что-то скребется, и взгляд, не подчиняясь владельцу, сам собой опускается вниз. Обугленные, дымящиеся пальцы, скребут по каменному порогу, просунувшись через щель под дверью. С каждым новым, становящимся все более слабым, движением, черные хлопья отслаиваются, местами оголяя белые кости. Пальцы уже замерли, когда Шикмуон упал перед дверью на колени, не в силах отвести взгляда от закоптившегося фамильного кольца Кансиолов, скатившегося с указательного. Парень лишь сильнее прижал ладони к ушам, хоть и затихли последние живые звуки. Лишь подступающая к горлу желчь мешала разразиться истеричным смехом. Еще никогда Шик не был близок к безумию настолько, как в этот момент, ощущая, как медленно скатывается прямиком в ад, хоть тело его и продолжало сидеть на коленях перед домом, в котором только что сгорел заживо вместе со всей своей свитой Бриэль Кансиол. Страшная новость облетела всю Империю за какие-то жалкие часы. Ужасное горе, постигшее королевскую семью и всех подданных короны, заставляло людей тихо, украдкой перешептываться, боясь повысить голос. От одного человека к другому передавались страшные подробности, выясненные королевскими магами. Юный принц горел заживо, запертый в своем охотничьем доме. Убит, словно безродная дворняга, а следов бездушного убийцы и нет вовсе, словно не человек, а сама кара небесная настигла молодого наследника королевского престола. У мужчины слухи, блуждающие всюду, вызывали лишь тонкую улыбку. Первая, но далеко не последняя невинная жертва, уплаченная родом Кансиолов в этом поколении за грехи поколений прошлых. Столь грязный род просто недостоин своего существования, как недостоин был и ее жертвы… Меч словно танцует, разрезая воздух лезвием, прорезая полумрак коридора бликами, отражающимися от стальной поверхности. Уже не дрожат руки, сжимающие рукоять, и не грозит клинок выпасть из слабеющих пальцев. Шикмуон почти хладнокровен, с мечом наперевес пересекая широкий коридор, срубая головы пытающихся помешать ему воинов. Хладнокровие — все, что ему осталось, чтобы не обезуметь окончательно от вида крови невинных людей на своих руках. И он бы рад остановиться, вот только… — Слушайся меня. Два слова, против которых не пойти. Не ослушаться, не проигнорировать. Лишь делать, что говорят. Слушаться. Слушаться, активируя огненную печать перед охотничьей хижиной Бриэля. Слушаться, закрыв лицо маской при проникновении в загородную резиденцию Кансиолов, куда после трагической смерти наследника отправили Юмехена. Слушаться, одного за другим лишая жизни людей, которые просто также слушались кого-то другого. Шикмуон не умел убивать тихо. Шикмуон не хотел убивать и, наверное, именно поэтому медлил, позволял отвлечь себя, тайно надеясь, что глупому брату и его невесте удастся сбежать. Непозволительно медлил, неторопливо вытаскивал клинок из тела очередного стражника, обагряя кровью висящий на стене гобелен с фамильным гербом и отводя взгляд от мертвого уже человека, от пустой глазницы, из которой только что и вытащил меч. Шик не ненавидел Кансиолов. Презирал всем сердцем. Но смерти не желал, ему было просто плевать, совершенно плевать, что происходит с этим родом, пока дело не касалось его самого. И теперь, когда коснулось, возненавидеть все равно не смог. Невозможно испытывать ненависть к людям, которым смотришь в глаза в последний раз, видишь, как исчезает из этих глаз жизнь, забранная твоими собственными руками. Невозможно ненавидеть людей, погибающих по чужой глупости, из-за чужой ненависти, по причине, к которой сами они отношения не имеют. Но он стремится пробудить в себе ненависть, смотря в глаза брата, перешагивая через тело его невесты, лежащее почти в центре покоев принца со вспоротым животом, обнажая внутренности. Юмехен его, конечно же, узнал. Не мог не узнать, но какой с этого теперь прок? Собственное имя, произнесенное побледневшими от страха губами, лишь усиливает муки убийцы, но от цели отвратить не может. Меч, сверкнув в свете ночника, пронзает грудь принца, разрезает само сердце, совершившее свой последний удар, отделяет пальцы от руки, которой Кансиол пытался защититься. И лишь тогда хладнокровие отступает, руки опускаются, но засевший в плоти клинок не падает на пол. На пол падает мертвое тело. На пол падает и Шикмуон, не находя в себе сил оставаться на ногах. Маг стремится спрятать лицо в ладонях, но от этого только хуже. Теплая еще кровь пропитывает тряпичную маску, липнет к лицу, вызывая тошноту, желание вырвать себе глаза, чтобы просто не видеть содеянного. У Шикмуона нет возможности даже прийти в себя. Заполненный мертвецами дом нужно покинуть как можно скорее. Убраться подальше, пусть к мертвецам и не придет подмога. Ведь об этом позаботился отец… Вести о второй смерти приводят еще не успевших отойти от предыдущего горя людей в шок. И начинают уже ползти слухи о страшном проклятии, нависшем над королевским родом. Ланосте и здесь лишь усмехается, зная, что единственное проклятие Кансиолов — алчность. Больше силы, больше власти, больше всего. Ненасытные, словно и не люди вовсе, желающие получить как можно больше, не останавливаясь ни перед чем. Грязные и мерзкие. Недостойные жить. И поэтому вторая жертва также не станет последней… Юную принцессу, за какие-то несколько дней потерявшую обоих братьев, даже из ее собственных покоев выпускать боялись. Король, все свое время проводящий в постели, будучи тяжко больным, многократно увеличил охрану дворца, стремясь защитить себя и свое единственное оставшееся в живых дитя. Однако же, судьбой принцессе была уготована иная участь. Всех принцесс проклятого рода смерть обходила стороной, принимая в свои объятия слишком поздно, прежде дав испить боли жизни. — Вы выглядите совсем отвратно, Ваше Высочество. Впрочем, вы так всегда и выглядели, — на красивом аристократичном лице мелькает жесткая ухмылка. — Ты… Ублюдок… Это твоих рук дело! — голос короля срывается, то становясь едва слышным, то омерзительно визгливым. — Прежде вы были менее догадливы, — Ланосте усмехается снова, с нескрываемым торжеством смотря на человека, что испортил жизни ему, Эферии, Шику… Ее и вовсе погубил из-за своей алчности. — Вы должны понимать, что я пришел не для того, чтобы каяться в своих грехах. Я лишь хочу увидеть ваш последний вздох. И поспособствовать тому, чтобы он наступил как можно скорее. Я стал очень нетерпеливым, знаете ли. Король давится воздухом, с ужасом смотря в голубые глаза, что и прежде не вызывали у него иных эмоций. Ланосте улыбался все с тем же торжеством, неторопливо вещая о том, сколь бессмысленны будут попытки вызвать стражу. Проклятый лис, которому было суждено умереть еще двадцать лет назад, предусмотрел все. — А знаешь, что нравится мне больше всего? — вопрошает мужчина с еще большим воодушевлением, чем прежде, и даже не дожидается ответа. — Твоя ветвь Кансиолов прервется. Навсегда, после тебя не останется совершенно ни-че-го. Ты отнял у Эферии все. Свободу, возможность выбирать, возможность воспитать сына и увидеть его первые шаги, услышать первые слова, саму жизнь ее отнял. Я отниму у тебя много больше. Не только жизнь, но и наследие. Скажи мне, насколько страшно это — умирать, зная, что не останется ничего? Председатель, склонив голову к плечу, с любопытством посмотрел на лихорадочно глотающего воздух старика. Король не был сильно старше самого Ланосте, но болезнь Кансиолов состарила его прежде времени, заставив выглядеть немощным стариком. — Ютиаренен… — смог-таки выдавить правитель, но имя принцессы вызвало лишь очередную жесткую усмешку. — Юная принцесса… Повторит судьбу предшественницы. Ты не мог не слышать о Лильтопаз. Иронично, что и «преступление» схоже. Ох уж эти привязанности молодых принцесс к демонам. Тессиане следовало лучше следить за подопечной, чтобы та не связывалась с некими драконами. А любые связи с демонами во все времена влекли лишь одно наказание. Однако, казнить Кансиола… Нет, только пожизненное заключение. В темнице, скованной по рукам и ногам, с завязанными глазами. Скажи, хотел ли ты такой судьбы своей дочери? Конечно же нет… Мужчина говорит медленно, упиваясь каждым сказанным словом, видя, как с каждой секундой королю становится все хуже. Находящийся на смертном одре правитель осознал уже, что его род угасает, оставив лишь отродье Эферии и этого проклятого Ланосте, который даже спустя двадцать лет не забыл о желании отомстить. Председатель несколько секунд молча торжествовал, наблюдая за тем, как затихает дыхание старика, сердце которого просто не выдерживало после всего услышанного. Третья жертва, она же последняя. Принцесса рода, в чью дверь уже стучалась стража, была не жертвой. Она была лишь неудачным элементом пазла, который ни выбросить, ни встроить. Только в коробку убрать, чтобы заменить пустующее место чем-то другим. Корона давила на голову, словно и не из золота была. Словно глыбу камня водрузили на голову и заставили нести, не давая шанса опустить голову. Трон и вовсе словно пыточное кресло, к которому приковали цепями с шипами, чтобы новоявленный король не сбежал, не оставил подданных без надежды, ведь перед ними величественно сидит последний Кансиол. Последняя опора и надежда Империи в такой тяжкий момент, когда короля сразила все же болезнь, а принцев погубил неведомый преступник, в то время как юная принцесса, предательница короны, якшалась с демонами. Бесчисленная, многоликая толпа, словно море, волновалась перед королевским престолом и Шик ощущал, что попытайся он сбежать, то просто не сможет. Корона придавливала к трону, а впереди — толпа, что просто не даст королю уйти и бросить все. Позади один лишь Ланосте, что страшнее толпы многократно. Застыл за спинкой трона, словно тень, в руках которой истинная власть, а на голове невидимая никому корона, для Шикмуона сверкающая ярче всех существующих драгоценных камней. Ослепляющая, заставляющая склонить голову и просто слушаться. Хочется проснуться, понять, что все это — лишь сон. И почти верится в то, что все — не правда, а страшный бред. Хочется сбежать обратно в реальность, открыть глаза. Два слова лишь останавливают: — Слушайся меня…Trouble in believing. I just started seeing Light at the beginning of the tunnel, But he tells me that I’m dreaming.