-//-
Города-коробки́, города-шкатулки. С приглушенной, шипящей ретро-музыкой в теннисных аллеях и самым вкусным пломбиром из киоска на конечном остановочном павильоне железнодорожного вокзала. Что Озёрск с гладким, тёмно-голубым водоёмом, что Заречный, пропитанный влажным дымом остывающего городского пруда похожи друг на друга, как две капли воды (какая детская ирония!), и если бы Саша когда-нибудь предложила ему поехать к ней, Рудер бы согласился только потому, что именно там, в крошечном урбанистическом пространстве бетонных джунглей, где каждое сонное лицо прохожего будет знакомым, никому не будет дела до его глупых, бесперспективно влюблённых глаз и проклятому пятнистому румянцу на щеках. Потому что Москва иная. Москва колется пронизывающим ветром и шипит посторонними звуками мчащихся машин и густых голосов. Костя так и не привык к кусающемуся мегаполису с его цикличной жизнью, когда занятые и деятельные москвичи спят до четырёх утра, засыпая в двенадцать, и снова начинают новый день, больше похожий на стоп-кадр посредственного арт-хаусного кино. Город-муравейник, город-прайд. Без чистых вод. Грязный и автогенный.-//-
Всё, что есть у него здесь — это клуб, пятилетний капитанский стаж и преданные друзья, которые не могли его понять. Баринов смотрел на Рудера со скепсисом, а Фионов, как хулиганистый школьник, находил любую возможность, чтобы подколоть насупленного парня идиотской шуткой. А Саша одной рукой обнимала его при встрече и улыбалась слишком сдержанно. С некоторых пор она перестала спрашивать Рудера о делах и новостях, и всё чаще её травянистые глаза, когда-то напоминавшие болотистые лесные равнины, темнели и покрывались пеленой вязкого, холодного безучастия. С некоторых пор она научилась смотреть на него уверенно и броско, будто бы между ними не было чего-то большего. С некоторых пор ей стало слишком всё равно, чтобы продолжать зацикливаться на мятых воспоминаниях о вечерних прогулках и поцелуях под заснеженным, тусклым фонарём. Бросая Косте пустое, сухое: «Привет», она дарила чуть более откровенные улыбки другим, садясь на стул перед зеркалом в гримвагене и мгновенно расслабляясь, подставляя кукольно-хрустальное лицо умелым рукам гримёров и стилистов. Девочка-вода, у которой душа — как стоячее мёрзлое болото. Девочка из песен группы «Сплин», которая так и не смогла его полюбить. Хоть и пыталась.-//-
Испитая вера похожа на дешёвое, безвкусное вино. Она подходит к нему после игры, плохо скрывая ликование от долгожданной победы в новом сезоне, и тут же невольно хмурится, когда он сбрасывает её цепкие ладони с неё плеча. Грубое движение больше похоже на немое отчаяние, чем на нежелание чувствовать её ледяные прикосновения, потому что пальцы задерживаются на её прохладной ладони дольше положенного, пока она не вырывает руку и не делает спасительные полшага назад. — Как семейная жизнь? Без хлопот? Муж не обижает? Язык не слушается и плещет просроченным ядом недосказанности, ровно как тело не может унять накатившую дрожь, когда её потухшие, водянистые глаза застывают на мгновение, а замёрзшие на мартовском ветру, как речные снулые воды, руки скрещиваются на груди. — Стабильно и счастливо. А ты, я смотрю, так и не смирился. — И не собираюсь. Потому что своей стабильностью и счастьем делаешь мне больно. Разве не видно? — нужно бы остановиться прямо сейчас, скрыться среди высоких деревьев ночного Нескучного сада, но Рудер лишь подходит ближе и цепляет сильной рукой талию, не думая о том, к чему это приведёт — к пощёчине или удару острым коленом по бедру. — А ты соберись, Костя, — Саша не злится, но всё равно чуть толкает его в грудь и отходит на безопасное расстояние, кутаясь в шарф. Девочка-вода, которая мерзнет даже в плюсовую температуру, и на дне мутных глаз которой — острые водоросли, в которых он сам и запутался, придурок. — Это легко, когда не забиваешь себе голову несбывшимися мечтами и надеждами. Попробуй. Ты мальчик умный и взрослый. Я верю, что у тебя получится. — Ну да. У тебя же получилось. И успешно, как я посмотрю. Умница. Поздравляю, ты быстро забила себе бабскую голову чем и кем угодно, но не мной, — Рудер цедит на злом выдохе последнее, что было в затуманенной голове, пытающейся запомнить вблизи её улыбку, тепло дыхания и лесной запах игривых волнистых кудряшек, и разворачивается в сторону ворот, зная, что ему никто не кинет протестующих слов в спину. За горизонтом — кровавая полоска заката. Искрящееся небесное пламя. Костя потухшим взглядом смотрит вдаль и ускоряет шаг к метро. Он горит изнутри и не знает, как себя потушить.-//-
Ночь бессонная, шершавая и дождливая. Костя пьёт на кухне остывший кофе и, удерживая планшет, заказывает билет домой. Маленькие города похожи на бумажные, истёртые коробки́. Москва похожа на шумную и монументальную спичечную фабрику. Чтобы всё здесь сгорело, нужна лишь одна-единственная искра. Чтобы выгорела его любовь, ему не хватит и самого масштабного пожара.