Сахарные поцелуи

Анна-Луиза наклонилась к пирожным, украшенным разрезанными четвертинками клубники, и заправила за ухо белокурую прядь. Ее аккуратных прорезей ноздрей нежно коснулся аромат водоворота взбитых сливок и сочной мякоти свежих ягод, и она почувствовала, как желудок в один момент скрутился в тугой узел. Что же, малодушно подумала Анна-Луиза, свадьба еще только завтра утром, однако, надо полагать, ее платье не станет ей безнадежно мало, если она вдруг… − Ау, Эрика!.. – удивленно воскликнула она и вдруг заливисто рассмеялась, порывисто оборачиваясь и бережно кладя руки на плечи своей подруге, стоящей на коленях у шлейфа ее бело-розового свадебного платья. Ее ладони соскользнули с ключиц и коснулись предплечий легко, словно теплые ручейки летнего дождя. А Эрика, одним слитным движением потянув за шелковистую ленту на корсаже, поднялась, самым милым образом сдувая с лица завитую каштановую прядь. Анна-Луиза буквально в то же мгновение с облегчением почувствовала, как из ее пережатых корсетом легких свободно вышел воздух, и она наконец смогла услышать, как в ее будуаре, из которого они уже давным-давно отпустили всех служанок, душисто пахло цветами: мягкой сиренью, слоистыми пионами и пышными розами, принесенными в плетеных корзинках счастливыми горожанами. – Если тебе эта штука жмет так же, как и мне, то я больше не могу на это смотреть, – сказала Эрика, в доказательство своих слов приподнимая ярко-голубой шнур, который она достала из своего корсета. Анна-Луиза пару секунд смотрит на ее длинные пальцы с чистыми ногтями, между которыми лежит эта голубая тесемка. У Эрики такое же свадебное платье, как у нее, только из незабудкового и белых цветов, а также, увы, менее роскошное; Анна-Луиза долго не могла взять в толк, почему их королевские обычаи не позволяют простым девушкам, выходящим замуж за принцев, украшать свои свадебные наряды золотом и серебром, поэтому решила компенсировать эту несуразность роскошным венком из крупных незабудок, который Эрика наденет завтра. Анна-Луиза сделала мысленную пометку избавиться, когда станет королевой, раз и навсегда от обычая, не позволившего ее лучшей подруге чувствовать себя если не лучше, то хотя бы наравне с ней. Анна-Луиза беспомощно сжимала пальцы на бело-розовом шифоне и ненавидела себя за то, что ничего не может сделать. Так она и сказала Эрике. – Да ладно тебе, – послав принцессе ласковый взгляд, беспечно сказала Эрика. Подобрав пышный подол, Эрика развернулась и пошла в сторону эркера, сверкая голыми, чуть золотистыми от загара коленями: скребущим душу признаком былой нищеты. Однако Анна-Луиза не могла оторвать взгляда ни от этих колен, ни от шоколадной пряди, выпавшей из высокой прически и теперь скользившей крошечной змейкой по ее обнаженной спине. Любопытно склонившись в тепловатом луче солнца над сложенными в виде лебедей салфетками, Эрика ненароком выставила на обозрение Анны-Луизы свою грудь в глубоком декольте: нежную и тоже золотистую, как половинки разрезанного надвое персика, созревшего в летнем саду. Анна-Луиза не сомневалась, что Доминика в свое время прельстил тот же пейзаж – и от этого ей становилось почти что дурно. Однако, что и говорить, не вечно же Эрике прозябать в нищете; как не вечно же быть королевству Анны-Луизы в упадке. Девушка поспешно отвела глаза. Всем им пришлось чем-то жертвовать. – Ого, – Эрика помяла в руках полупрозрачный батист, из которого были сложены лебеди. – Когда-то я носила платья, которые были в десять раз дешевле этой ткани. А для тебя это всегда были просто… салфетки, – сказала она и разочарованно убрала свои длинные ногти, которые Анна-Луиза еле-еле успела перехватить. Она нежно пропустила свои пальцы между ее. Нет, догадалась Анна-Луиза. Не «ладно». – Эрика, милая, если бы положение королевства можно было исправить, не выходя за Джулиана, меня бы никогда не увидели рядом с мужчиной. – Анна-Луиза приподняла одним пальцем подбородок Эрики: так, чтобы их глаза встретились. Пару секунд вдохов-выдохов в горячем воздухе будуара. ...И потом они поцеловались. Анна-Луиза сжала пальцы на талии девушки, между которыми затрещала сатиновая ткань корсета, хотя ее рукам хотелось быть одновременно везде: и на ее спине, и на коленях, и на плечах – и чувствовала ее торопливые пальцы в своих волосах под влажные звуки их поцелуев. Это было так неправильно – хотелось бы сказать Анне-Луизе. Но тем не менее поцеловать Эрику показалось чем-то единственно правильным в сложившейся ситуации – последней правдой во всем белом свете. Анна-Луиза отстранилась первой, все еще чувствуя малиновую сладость ее приоткрытых губ. Между сладостью этих губ и клубничными пирожными разница была – как между редким дождем и целым океаном. – Это… Прости, Эрика. – Анна-Луиза покачала головой. – Я… – Анна-Луиза прикрыла глаза и разочарованно запустила пальцы в белокурые волосы, получив слабое подобие ласк Эрики, и выдавила: – Прости меня. Эрика двумя руками оскорбленно поправила прическу (Анна-Луиза могла сказать это только наверняка, поскольку взглянуть на нее у девушки не хватило духу). Выпростав из-под себя шуршащее платье, подняла его подол едва ли не до ягодиц – это, пожалуй, было несколько выше, чем требовала того ситуация. И затем, наклонившись к Анне-Луизе, привлекла девушку к себе и горячо прошептала в ее песочные кудряшки, заставив уразуметь, что дело было не в салфетках; не в бедности; не в Джулиане и не в Доминике: – Простить за твою несмелость, Анна-Луиза?..