9-ая жизнь

Быть бродячим котом нелегко. Приходится выживать, обнажая острые когти, и пробираться сквозь отходы, чтобы найти себе продовольствие. Смешно слушать недалеких людей, которые твердят, что у всех котов жизнь, как сметана — сытная да мягкая. Бред собачий. Она тяжелая, суровая и непосильная. Ничем не отличается от собачьей. Я, всеми четырьмя пушистыми лапами, готов это подтвердить. Говорят, что у котов девять жизней. Те, кто так думают, недалеки от правды. Вот только зачем так существовать, когда каждая твоя доля пролетает столь невесело и скоротечно? Сначала был вдох. Глубокий и жадный. Самый первый, проникающий глубоко внутрь и расправляющий легкие, наполняющий их кислородом. В ушах раздавалось тихое пищание: не то тявканье, не то мяуканье. Перед глазами кромешный мрак. Ни одного блика, ни одного очертания. Будто находишься в сплошной пустоте. Тело плохо повиновалось, голова западала вперед, а хвост неумело клонил в сторону, заваливая на бок. Рядом что-то нетерпеливо копошилось, наползало сверху, пищало. Все было слишком непонятно и неясно. Поворачивая мордой, я наткнулся на что-то пушистое и очень мягкое. Живое и такое родное. Возле уха слышалось убаюкивающее урчание, а в груди громко билось сердце. Глаза открылись на девятый день. Постепенно зрение становилось четким, все предметы принимали свое очертание и прекращали быть размытыми пятнами. Кроме вечного чувства голода добавилось желание что-то исследовать: отползти подальше, постараться забраться куда-то повыше. Не только я был таким исключением. Еще пять пушистых комочков. Все мы рассредотачивались и жалобно мяукали, посматривая куда-то вперед. Туда, где все казалось очень интересным и не таким скучным, как здесь. Кошка-мать все поползновения обрезала на корню, аккуратно беря за шкирку и возвращая обратно под свое крыло. Вылизывала шершавым языком, позволяла карабкаться по своей спине и стойко крепилась, когда мы сосали молоко. Мы очень быстро росли и крепли. Подползали к выходу убежища и высовывали носы, осматривая свои, как нам казалось, владения. Все это под чутким взором мамы. Когда уставали, пристраивались у ее теплого бока и аккуратно танцевали лапками в пушистой шерсти. Я любил зарываться в ее густую шерсть, довольно урчал и спокойно сопел, видя красочные сны в ее крепких объятиях. Такие моменты были самыми умиротворенными в моей жизни. Однажды она ушла на очередную вылазку. И не вернулась. Мы стойко ждали. С каждым днем мяуканье становилось все громче. Терпение лопалось, а живот изнывал от голода. Постепенно все мои братья и сестры начали разбредаться из гнезда в поисках пропитания. Больше я их не видел. Из последних сил я тоже выбрался наружу. За одно мгновение мой мир из одного маленького убежища превратился в огромное необъятное пространство. Место, где я никого не знаю, где я ничего не умею, где я ничего не значу. Похоже, что первое рождение запомнилось мне, как самое значащее. Оно запустило вереницу вещей, которые повлекли за собою все новые и новые красочные события. Вторая жизнь начиналась так же, да и чего скрывать, все последующие тоже. Но именно эта закончилась в зубах больших голодных дворняг. Хватка на шее, хруст и вновь пустота. Спасибо, что сразу. Лучше так, чем присутствовать при их трапезе лишние десятки минут, пока тебя обгладывают до костей. Я их не осуждаю. Все хотят выжить. Всем нужно чего бы пожрать. Будь я больше, вместо голубей и мышей — нападал бы на кого повнушительнее. Третья жизнь оказалась почти той, наполненной сливками и сметаной. Я имел личный уголок, много игрушек, собственный персональный туалет и безграничную любовь. Черт дернул пройтись по перилам балкона и попытаться перепрыгнуть на соседний карниз. Неуклюжесть, лакированные перила и проклятая неудача. Где же эта пресловутая кошачья грациозность и вечное приземление на четыре лапы? Четвертый рок был уж совсем неприятный. На улице царила зима. Холодная и лютая. С пронизывающим северным ветром и ворохом ослепляющего снега. Даже осень того года казалась чем-то несусветным. Все грелись, как могли — забирались в подвалы, ютились на спасительных крышках люков и старались ближе подобраться к еще теплым от работы автомобилям. Мое убежище было достаточно удобным и вместительным. Оно приезжало ближе к ночи, когда свет на огромном небосводе почти угасал и оставалось на месте до самой рани. Кто же знал, что в тот злополучный день двигатель заведется ближе к полуночи? Вот и я не знал. За это и получил приятным костеломающим массажем по спине. Пятая жизнь закончилась раньше, чем я это смог осознать — в ведре, наполненном до краев холодной ключевой водой. Кому-то очень сильно не нужны были маленькие невинные котята. Вместо спасительного воздуха в легкие попала «живительная» вода. Потом началась самая настоящая травля: озверелые люди, отравленная еда, коварные ловушки. Голод и болезни. Отсутствие желания на дальнейшее сражение с судьбой, которая все преподносила новые и новые препятствия. Обессиленный я просто лег и уснул. Вот только больше в том теле я не проснулся. На седьмой раз мне удалось попасть в лапы настоящих живодеров. Их даже людьми было нельзя назвать — нелюди. В природе охота нужна была ради выживания, но некоторые решили убивать невинных существ не из-за голода, а ради развлечения. Я плохо помню, что тогда случилось. Лишь знаю, что смог ощутить полную беспомощность и ярчайший спектр болевых ощущений. Восьмая жизнь объединила в себе вторую и шестую. Вечная гонка, проигрыш в которой оказался фатальным. Вроде бы одной жизнью больше, одной меньше. Кто их считает? Их ведь у тебя девять. Еще успеешь получить свой лакомый кусочек. Но я считал, догадывался и чувствовал, что моя чаша наполняется и скоро перельется через край. При девятом «первом» вдохе я ощутил то, что он последний. Из лужи, покрытой радужными разводами от бензина, я увидел свое отражение. Большие уши, пушистые белые усы, такие же брови-антенки, глаза цвета гречичного меда и черная шерсть. Черный кот. Какая неудача. Несмотря на всю элегантность, чернышей люди особенно не любили. А все эти дурацкие суеверия. Не скрывая, могу сказать, что ни одного человека, встретившегося со мной, не постигла ужасающая неудача. Меня же — наоборот. Ну что поделать? Свою породу не выбираешь. Возможно, где-то там в крови и присутствуют от мамы гены дорогостоящих бомбейских красавцев, но папа явно был мерзавцем с подворотни. День, когда мой мир перевернулся, я запомнил в детальных подробностях. Он был особенно хорош. Жизнь меня никогда не баловала, но именно тогда, в мусорном баке возле одного ресторанчика, я раздобыл наполовину целый кусок отбивной. Она, конечно, уже попахивала, но мы любим все немного ароматное. Особенно тогда, когда не ели больше недели. Я впился клыками в свою добычу и начал отрывать куски. Без смакования и пережевывания забрасывал пищу в урчащий от радости желудок. Нужно было спешить. Всего через пару домов проживала стая собак. Делиться с ними не хотелось, да и обедом стать я не горел. Объевшись до отвала, я пробрался во двор и запрыгнул на скамейку у подъезда. Прислушался, дернув ушами. Вроде все было тихо и спокойно. Приятное раннее утро, окутанное множеством запахов: росы, пыли, асфальта, бензина, ароматных свежих булочек из приоткрытого окна. Скрутившись калачиком, я широко зевнул и подставил морду под рассеянный свет солнца, пробивающийся сквозь крону шуршащей листвы. Хорошая погода, сытый желудок, что еще нужно для счастья? Возможно, только свой человек? Такие странные мысли все чаще забредали в голову. Всю свою молодость я грезил о горделивой свободе и одиночестве. Коты гуляют сами по себе, им никто не нужен. Но ближе к осознанным годам, я стал понимать, что с кем-то под боком живется спокойней и приятней. Защищенней. Разморившись, я и не заметил, как ко мне подобрался дворовой пес. Темно-бурый, довольно упитанный и крепкий. Зачем ему на обед жалкий костлявый заморыш? Из пасти псины вырвалось гортанное рычание, и он сделал свой решающий прыжок. Я зашипел, шерсть встала дыбом, а из-под подушечек вырвались опасные когти. Они инстинктивно полоснули по морде собаки, слегка того огорошив. Пока тот приходил в себя, мои лохматые пятки уже сверкали по лавочке по направлению к дереву. Оставался последний рывок, но сильная лапа сбила меня со скамьи, а затем накрепко прижала к пыльному асфальту. Я готовился к худшему, но судьба решила по-другому. — Рекс! Фу! Не смей обижать маленьких! Я ведь кормил тебя вчера вечером! Собака послушно убрала свою массивную лапу, но далеко отходить не собиралась, надеясь, что ей все-таки разрешат поиграть с пушистой игрушкой. — Ну же, мальчик, отойди. Мой спаситель ступил вперед, на асфальте образовалась темная тень. Я поднял глаза и увидел его. Несмотря на свою миниатюрность, он оказался настоящим защитником. Хрупкие руки отстранили пса и нежно коснулись моего мокрого сопливого носа. Человек действовал очень аккуратно, но быстро, чтобы, наверно, не спугнуть меня. Но куда там? Меня не испугаешь. Самого подгорало запрыгнуть к нему в распростертые объятья и прижаться к теплой груди. Он взял меня на руки, но прижимать не спешил, с интересом заглянул зелеными глазами в мои золотые. В его взгляде плескались одиночество и грусть. Мы были похожи. Наверно, поэтому меня взяли, долго не раздумывая. Квартирка у человека оказалась простая: компактный коридор; маленькая кухонька; туалет, объединенный с ванной, небольшой зал и спальня. Недорого, небогато, но очень уютно, по-домашнему. Приятные старые ковры на полу, чистые отглаженные гардины, цветы на подоконнике и приятный запах трав. Меня не пустили обследовать свое новое жилье и сразу же потащили купаться. Ванную я видел не в первый раз, но это знакомство оказалось воистину неудачным. Меня намочили, отдраили и надухарили неприятными шампунями. Я напоминал жалкое инопланетное существо с вытаращенными от страха глазами, с худым туловищем и треугольной головой, обрамленной склизкими клочками волос. Человек тихо посмеивался, вытирая меня полотенцем, а я обидчиво ворчал, нервно подергивая мокрым хвостом. Прощение у меня все-таки вымолили, предоставив блюдце с молоком и аппетитную сардельку. В ту ночь я уснул на мягкой подушке под тихий убаюкивающий голос, который твердил о завтрашнем походе в магазин; о покупке туалета и большой когтедралки для любимого питомца; о том, что все будет хорошо. Что мы заживем душа в душу. И мы действительно зажили. Все было тихо и спокойно. По-домашнему, с любовью и теплой благодарностью. Парнишка был маленький, щупленький и болезненный. Казалось, что любое дуновение ветра может подхватить его и унести в теплые края. А еще он был очень добрый. Отрывал от себя последнее и отдавал другому. Мне, конечно же. Но я не был привередливым, когда у нас не хватало денег на пропитание, покорно ел обычную кашу, смешанную с бульоном и редкими кусочками курицы. Человек был очень чистоплотный. Наша квартира отдиралась каждый день до блеска на линолеуме. Но въедливый запах хлорки забивал дурманящий аромат трав. Я все не мог понять, откуда исходит этот божественный запах валерьянки, смешанный с редкими вкраплениями мяты. Искал то тут, то там, но меня всегда ждало фиаско. Из шкафа доносилась лаванда против летающих вредителей, из-за тумбочки — множество разнообразных цветочных ноток, а на кухне всегда пахло ароматной сдобой. Лишь поутру в кровати я мог лелеять свои нюхательные рецепторы этим блаженным запахом. Жить с кем-то оказалось очень приятно. Общество хозяина не доставляло мне дискомфорта. Я делал, что хотел — то потянусь от удовольствия и разлягусь прямо в коридоре; то маникюр подточу о любимое кресло, полностью игнорируя когтедрал; то по фэншую устроюсь клубочком на светлой блузе хозяина; то на шкаф заберусь и попытаюсь запрыгнуть на люстру (конечно, потом получу нехилых люлей). Все мои проказы прощались очень быстро. Он привыкал к моим странностям, а я — к его. Хозяин любил смотреть сопливые мелодрамы о любви, поглаживая меня по лоснящейся шерсти; предпочитал читать вслух романы, сидя на мягком кресле у большого торшера с причудливой шляпкой, как у гриба; часами обожал тискать меня в кровати и не отпускать в туалет. Но все это было пустяками. Моя жизнь мне нравилась. Если бы не одно но. Второго самца потерпеть я не мог. Это был огромный вульгарный бугай с неприятным запахом мускуса. Он приходил каждую неделю, будто к себе домой. Как бы я с ним не боролся (ссал в тапки, царапал за ноги, угрожающе шипел) все было в пустую. Мой человек почему-то послушно продолжал впускать его в наш дом. При появлении этого типа глаза хозяина особенно ярко блестели, но грусть и одиночество все-равно накрепко вцепились в его роговицу, не желая оставлять его одного. Мерзавец или старательно этого не замечал, или попросту игнорировал. Он вальяжно разваливался на нашей кровати и начинал шептать всякие грубости. Хозяин краснел, но позволял этому борову прикасаться к своей чистейшей коже и манящим губам. Смотреть на продолжение банкета мне всегда было мерзко, поэтому я удалялся на кухню. Жаль только, что четкий слух меня никогда не подводил. Я старательно терпел это недоразумение, надеясь, что хозяин когда-то да решится избавиться от наваждения. Но мое терпение неумолимо трескалось, как разбивающееся стекло. Мое противостояние продолжалось, я не собирался сдаваться. — Убери этого гадкого уродца! Закрой его в ванной! — Он ведь ничего не делает, — тихо пробормотал мой человек, подходя к подоконнику и ласково почесывая меня за ухом. — Просто спит. — Знаю я его. Придуривается. Как отвернусь — нападет. Еще с прошлого раза царапина не зажила! Если бы я умел посмеиваться, как люди, я бы это сделал, вспоминая вопли этого бугая. Он орал, как маленькая девчонка, хватаясь за малюсенькую царапину. Хренов симулянт. — Он не тронет. Я, кстати, хотел с тобой поговорить. — Валяй. — У меня в конце недели течка… — я навострил уши, незаметно приоткрывая глаза, но продолжая лежать на любимой уютной подстилке, сделанной из сшитого напополам широкого шарфа. Хозяин неуверенно мялся у плиты, наблюдая за своим гостем. Было видно, что человеку неудобно говорить на эту тему. — На что ты надеешься? — грубый хриплый голос вновь вывел меня из состояния равновесия. — Я просто… Думал, что возможно…  — В течку даже лекарства не скрывают твою вонь, дорогой, — процедил этот урод, продолжая смаковать предложенную пищу, не беспокоясь о том, что может кого-то задеть высказыванием. — Ты трудолюбивый омега, но эта твоя особенность. Какую же подножку мне подставила судьба, наградив истинного запахом валерьянки? — Думаю, что у Максима ты развеиваешь эту вонь цветущими розами, — надломленно проговорил хозяин, поворачиваясь к плите и крепко сжимая тонкими пальцами ручку сковороды. — Да. И я рад, что мы нашли золотую середину, Лера. После того инцидента прошло несколько дней. Мой человек ходил, как в воду опущенный. Он редко ел, весь осунулся и еще больше побледнел. Казалось, что его кожа начинает просвечиваться на солнце. Что еще чуть-чуть и он попросту испарится. Меня все это пугало. Как бы я ни пытался доставить ему частичку счастья — все было напрасно. Мои тихие серенады по вечерам лишь помогали ему быстрее уснуть, но никак не успокоиться. Но я не терял надежды. Продолжал охранять его сон, скрутившись калачиком у живота. Странное я заметил на третий день. Этот день разбудил меня ярким запахом валерьянки. Он будто пропитывал всю квартиру, просачивался сквозь тебя и забирался глубоко внутрь. Голова поехала сразу, а из горла вырвался блядский мурк. Источником оказался хозяин. Мой человек. Он лежал на кровати, беззащитно поджав под себя ноги и обняв сотрясающимися ладонями хрупкие плечи. Он сорванно дышал, метался на кровати, спутывая свои белокурые мягкие волосы, тихо постанывал, глотал набегающие слезы и… Боже, как же он возбуждающе пах. Кроме стремления утешить, обнять, спрятать это хрупкое существо от всего мира, в голове ядовитыми отростками расцветали неприличные желания. Та неделя была тяжелой, но мы ее пережили. Мы справились. *** Сегодня была пятница. День, когда должно было прийти это мерзкое существо. Хозяин был на взводе с самого утра, ходил, как на иголках, даже позабыл подсыпать мне в миску корм, потом же дико и долго извинялся. Я примирительно мурлыкнул, зная, что он не со зла. После завтрака и утреннего туалета я устроился на любимом месте — у изголовья кровати на мягкой, словно облако, подушке. Сон пришел очень быстро, перенося меня в суетливый кошмар. Я бегал по длинному светлому лабиринту, никак не мог найти выход, натыкаясь каждый раз на тупик. Наконец-то вдалеке мне почудилось, что я вижу хозяина. Я поддал жару и быстрее побежал к нему навстречу. Когда до человека оставалось всего несколько метров, меня схватили в тиски и засунули в маленькую стальную клетку. Когти и клыки не помогали. Решетка захлопнулась, а в ушах послышался чей-то уродливый хохот. Проснулся я внезапно, подскакивая на своей лежанке и впиваясь когтями в меховое одеяло. Захлопав глазами, я осмотрел комнату. Часы с прикроватной тумбы показывали три часа дня. В коридоре кто-то заговорил на повышенных тонах, и я любопытно повел в ту сторону носом. Моя любимая валерьяночка. И мерзкий запах мускуса. Растянув после неудачного сна мышцы и широко зевнув, я спрыгнул с постели и шустро направился на громкие голоса. — Что это за бред? Детство взыграло в жопе?! — Это единственный верный выход, Саш. Я правда больше не могу. Истинность — не истинность. Пора это отпустить. Я устал постоянно пить подавители запаха, вычищать квартиру до блеска ради твоего прихода. Это уже напоминает навязчивую идею, как фобия. У тебя уже почти семья образовалась. Я все верил, что ты не согласишься на этот брак, что забудешь об отце Максима и вернешься ко мне, но нет… — Как я забуду, когда он мой начальник? Ты хоть думаешь своей дурной башкой? Разводишь сопли омежьи. — Так давай прекратим это! — не выдержал хозяин, повышая голос. — Никогда. Никогда не повышай на меня голос, Лера. Я недовольно фыркнул, выглядывая из-за двери на парочку. Как же меня бесило, когда этот урод обзывал хозяина сокращенно. Будто какой-то кличкой. Когда у него есть такое необычное и очень милое имя. Подходящее. — Закончим все по-дружески. Пожалуйста. — Неужто нашел того, кто будет тебя трахать? — При чем здесь это? Я просто хочу семью! Хочу поддержку! Да мой кот больше меня любит, чем ты! — Да ты тоже его больше меня любишь! — Да потому, что будь он мужиком, я бы променял тебя на него! — Да ты просто шалава! Готов любому ноги раздвинуть за эту тупорылую любовь! Я видел, что у этого козла сорвало тормоза. Со своей грудой мышц и почти двухметровым ростом он направился на моего маленького беззащитного человека. Человека, который когда-то меня защитил, который всегда обо мне заботился, любил, холил и лелеял. Теперь же защищать нужно было его! Я оскалился и ринулся в атаку! Запрыгнул на тумбочку и бросился прямо в урыльник этого засранца. Вцепился задними лапами в его рубашку, пытаясь не обделить кожу прикосновением, а передними — со всей силы по щекам. Он заорал благим матом, хватаясь за мою шерсть, уши, усы. Но это была мертвая хватка. Меня мотало, но я крепился, его удары почти не чувствовал. Возле нас крутился хозяин, стараясь аккуратно меня отцепить и угомонить этого придурка. А потом меня отцепили. Я отлетел в сторону, но не успел перекувыркнуться и приземлиться на лапы. Я услышал звук разбивающегося стекла и невыносимую боль в теле, будто тысяча иголок, пронзающих насквозь. Уже через мгновение я лежал на полу, окруженный осколками разбитого стекла, будто в колыбели. Под ребрами боль была особенно сильная, но поднять голову не получалось. Появилась какая-то мерзкая влажность, будто я лежу в холодной луже под проливным дождем. Вместо любимой валерьянки я почувствовал неприятный запах железа. — Ты что… Что натворил?! — Я натворил? Эта падла сама на меня бросилась! Лучше притащи аптечку, он мне все лицо исцарапал! — Какой же… Какой ты урод моральный! Пошел отсюда вон! — Ах, ты… — Вон! Я серьезно! — прошипел похлеще любого кота человек, подскакивая ко мне и подбирая с пола большой кусок зеркала. Руки тряслись, но во взгляде читалась небывалая решительность. Готовность пойти до конца. Когда мы остались одни, хозяин забегал по комнатам в поисках чего-то. Он был очень бледным. Мне всегда казалось, что он легко упадет в обморок лишь от одного вида крови, но я ошибался. Он стойко крепился, старался унять дрожь в руках. Притащил какой-то кейс с неприятно пахнущими лекарствами. Боязно ощупал брюшную полость, вздрагивая каждый раз, когда я издавал жалобный стон. Он не прекращал попыток меня спасти. Вот только… Я чувствовал, что жизнь покидает меня. — Прости… Прости, маленький… Я так сильно виноват перед тобой. Если бы я… Если бы я раньше… — сквозь всхлипы шептал он, раскрывая какой-то пузырек и смачивая в содержимом тампон. Я приподнял лапу, пытаясь дотянуться до любимого лица и стереть подушечкой бусины слез. Именно сейчас я жалел, что не могу говорить. Сквозь невыносимую боль я тихо заурчал, в последний раз стараясь успокоить хозяина, уверить его в том, что он ни в чем не виноват. Это был мой выбор. Умирая, я мечтал лишь об одном — иметь одну единственную запасную жизнь, которую бы смог прожить с любимым человеком. Когда я был маленький, из темноты появлялись отблески, из отблесков — очертания, а затем уже четкая картинка. Сейчас же этот процесс обратился вспять. Очертания превратились в сгустки цвета, а он начал неумолимо меркнуть, оставляя меня в непроглядной тьме. И я провалился в небытие. *** Очнулся я резко. Подскочил и тихо зашипел от ноющей боли под ребрами. Зрение не подвело, сразу же показывая убранства нашей спальни. Я лежал на кровати, поверх какой-то подстилки, пропитанной запахами перекиси и других лекарственных средств. Я пошатнулся и заерзал, кряхтя перевернулся на бок и спустил с кровати… Ноги? Ноги. Почти лысые, не с сильно густой растительностью, совершенно не пушистые и не напоминающие кошачьи лапки. На боку шерсти тоже не было, а на месте раны присутствовал едва заметный шрам бордового цвета. Я захлопнул глаза и вновь разлепил их, но ничего не изменилось. После нескольких мотков головы стало наоборот только хуже — начало подташнивать, а в виске зацокал отбивной молоток. Тряхнув плечами, такими же лысыми, как я успел понять, ощупав их пальцами (!!!), я понял, что умер. Или брежу. Ну не может ведь кот превратиться в человека? В комнате мерно звучало тиканье настольного будильника. Было почти восемь. За окном царил приятный полумрак. Обычно в восемь хозяин ужинал. Интересно, в моем бреду все повторяется также? Или это параллельная вселенная? А, может, рай? Я медленно соскользнул с кровати, собираясь проверить свои безумные гипотезы. Высоко. Даже очень. И как-то прохладно. Пришлось обмотаться тряпкой с кровати и прикрыть висящий стыд, который, как и у всех людей, был выставлен на всеобщее обозрение. Неуверенно, как новорожденный, потопал вперед, придерживаясь рукой за стену. Все было, как всегда: чувства, запахи, цвета. Наша уютная кухня приветливо встретила теплыми цветами обоев, но мой человек был убит горем. Он сидел на табуретке и прижимал к груди мою любимую подстилку-шарф. Хозяин плакал, однако понять это можно было лишь по сотрясающим плечам — он не издавал ни звука. Не выдержав его боли, я бросился вперед, но поспешил и не рассчитал свои силы. Со всей дури я ударился об угол тумбы и громко мяукнул. Точнее… Мне хотелось мяукнуть. Так, как я мяукал, когда мне случайно наступали на хвост. Но вместо мяуканья получился истошный человеческий вопль. Мой человек резко подпрыгнул на табуретке, чуть с нее не упав. Зеленые глаза почти полностью закрыла черная радужка, а белок покрылся поволокой красных капилляров. — Ка… Какого хрена?! Вы кто такой? Что вы делаете у меня дома? В таком виде! — закричал хозяин, хватая первую попавшуюся вещь — миксер — и выставляя вперед, будто оружие. — Я… Голос был странный. До сих пор хриплый, но вполне приятный. Мне понравился. Неужели теперь я смогу произнести имя моего человека вслух? Смогу прочувствовать каждую его ноту на языке? — Я больше не буду повторять! И что… Эта подстилка! Что ты сделал с моим котом, урод! Тими! Тимка! Тимоша! Хозяин ринулся вперед, но, несмотря на слабость, я успел сориентироваться, перехватив его руки с опасным оружием и прижимая хрупкое тело так, что оно прижалось к моей груди спиной. По сравнению со мной он был маленький, я же впервые почувствовал себя великаном. — Пусти! Сейчас же! — бился, как в сетях, человек. — Тише. Ты же знаешь, кто я, — прошептал я, крепче прижимая к себе юркое тело. Особенно сильный запах валерьянки исходил от шеи и маленького аккуратного уха, проколотого сережкой-гвоздиком. Когда я был котом, я обожал играть с этим гвоздиком. Нежно притрагивался к нему лапами и вылизывал все ухо, заставляя любимого человека хихикать от шершавых прикосновений языка. Сейчас я не смог удержаться и повторил то же самое. Человек замер, вцепившись ногтями в мою руку. Несколько секунд он просто стоял, будто вмерзнув в пол, а потом ловко вывернулся и оказался ко мне лицом к лицу. Он неверяще взглянул в мои глаза. Смотрел глубоко, с отголосками горя, печали и надежды. В это время я молился вселенной, чтобы он нашел «меня», как и тогда, теплым солнечным утром. Ведь если в моей жизни не станет его, то зачем она вообще нужна? Время тягучей патокой проходило сквозь пальцы, а мой мальчик все смотрел и смотрел. Я совсем отчаялся, постыдно заплакав, но мои навернувшиеся слезы бережно стерли чуткой рукой. Щеки коснулись такие знакомые пальцы, что я не выдержал и подался навстречу, зарываясь носом в ворох мягких золотых прядей. — Тими… Мой маленький Тимоша. — Только твой, мой Валериан.