***
Когда он снова приходит, Генри вновь начинает его слушать. Что-то в нем буквально начинает вырываться наружу. Генри глотает губами воздух, коря себя, что не принял от Ника бутылку с водой. Ник с таким воодушевлением говорит про его День Рождения, про все пережитое ими вместе. Ник смотрит на него тепло-тепло, так как смотрит на него всегда, когда видит.В его глазах нет того сумасшествия, того безумия. Он рассказывает об этом так, что это кажется действительно правдой. Дальше его голос дрожит, и в самом Генри что-то внутривенно ломается, разрушается, расхерачивается, а сердце не раз пропускает удар. Ничего ненормального. — Ты дал мне второй шанс, Генри. Генри хочется поверить Нику, а в мыслях закрадывается невинный вопрос: ведь после всего этого как к нему теперь обращаться, Джек или Ганзель или по-прежнему звать его Ником? Эта боль разъедает внутри и его самого.Странно, страшно-страшно, до жути он чувствует все, что испытывает он, в том числе и вот то тепло, и то чувство, которое… неужели, взаимное? — Ты мне веришь? Веришь, что все по-настоящему? Он садится перед ним лицом к лицу, чуть ли тянет к нему свою руку. Его глаза блестят от слез. — Я хочу этого. Не лжет, а в его глазах тоже появляются слезы. И Генри сам пускается в обсуждения про ведьму, с разрывающимся чувством, пытаясь его обмануть, но нет… Он знает его хорошо и видно по его взгляду, что он не верит в его слова. Вера Генри бьется в клетке с железными прутьями, проволокой обжигает его, вырывается в бой с его холодным неверием. Кажется, он реально сходит с ума. Все это за гранью мыслимого. Что-то мешает внутри поверить окончательно, что-то мешает ему воспринять всю правду. И-р-р-е-а-л-ь-н-о, сквозит холодный голос разума. Генри хватается за это, как соломинку, но внутри вовсе не то, что нужно. Он уходит и снова оставляет его одного, без ответов на другие вопросы.***
Третье его появление приходится на тот момент, когда он уже только-только предпринимает попытку освободиться. На этот раз Ник откровенно перебарщивает с этой несчастной бумажкой с доказательством того, что это не он отец Люси, а Генри. Внутри него все кипит от гнева, от всего произошедшего, от всей накопившейся информации. Неверие буйно заслоняет его как застенка. Не то, что пробуждает его воспоминания, вовсе не то. Генри ощущает, не помогает это даже. Он видит, Ник хочет помочь, хочет, чтобы он его вспомнил. Все, что с Люси связано, не помогает, а вера проваливается куда-то вниз, оставляя вместо себя этот самый несчастный гнев, перекошенный с болью. Он напропалую отрицает все, рвется вперед, к нему поближе, забывая про веревки. А его взгляд, его глаза возражают всему, что он говорит. Генри ощущает его прикосновения, сначала к подбородку, а потом к рубашке. Приятные, покалывающие, но вместе с этим еще больше разрушающие, еще больше запутывавшие его и вводящие в смятение. — Я никогда не видел Генри Миллса счастливым, чем в тот день! Он замечает, Ник хочет что-то еще сделать, но не решается. Он сам не дается, делая отчаяние в его глазах еще более сильным. И вместе с этим вредит и себе, высказывая все то, что думает сейчас, пытаясь окончательно не сойти с ума. — Ты не видишь полной картины, Генри. — Вижу, и Келли не ведьма! Она настоящая женщина из Сан-Франциско! У нее есть настоящая дочь! И настоящий жених! Не надо приплетать ее в свои бредовые фантазии. Тут словно бы срабатывает бомба замедленного действия, все разрушая… Никакого облегчения не происходит. Есть пустота, с которой они расстаются. А вслед за этим невысказанные другие три слова, горькое «Прости», короткий удар об деревяшку и провал в бессознательное состояние. «Все должно было быть совсем не так, нет, явно не так…»***
«Все могло быть иначе». Он встречает свою смерть без боязни, без испуга, без побега, с той же самой пустотой, с которой ушел, не сказав так многого Генри. Он уже был мертв. Этот укол в сердце — избавление от мучений, но одновременно и нет, он хотел жить, хотел спасти Генри, вновь вернуться к нему, вырваться на свободу и помочь ему все вспомнить. Последние мысли вовсе не о мести ведьмам, а о бедном слепом покойном отце, доброй улыбке любимой, давно погибшей сестре, о нем, том, кто принес в его жизнь счастье, дал ему второй шанс и сделал его героем. Три невысказанных слова проходят через его мысли до самого конца. А где-то далеко-далеко в маленькой квартирке на глазах Джасинды, Сабины и Люси Генри кричал, задыхался, и ничего не видел перед собой, хватаясь рукой за сердце. Все воспоминания проходят через него болезненно, как один большой укол в сердце. И мысли его вовсе не о матерях, не о отчиме, даже не о семье, которая вовсе для него ею не является… «Джек!» «Гензель!» Страшная мысль холодит, пробирает, опустошает сильнее, чем все произошедшее за этот сумасшедший день. Генри не слышит голосов Джасинды, Люси и Сабины, просто лежит бездвижно, медленно, морально, не физически умирая вместе с ним, не успевая попрощаться. Образ его, медленно холодеющего, с закрытыми навсегда глазами, заходит в его голову. И ретевое «Прости» навсегда зависает, оставаясь без ответа.