Тогда я ещё не знала, что за стеной стоял Цуна. Я ничего не знала ни о его чувствах, ни о его мыслях. Не знала я и о душевной боли, которую он в тот момент испытывал. Я не знала ничего, была наивна. Просто затерялась, зациклилась на всяких глупостях, не видя дальше своего носа…
Цуна привалился спиной к стене, запрокидывая голову к потолку. Мгновение назад закрылись двери в лазарет. Там звукоизоляция, из коридора ничего не слышно. Всё то, что произойдёт в лазарете, — та цена, которую он был готов заплатить. Но почему так больно? Почему так ноет в груди? Правая рука легла на грудину, на уровень сердца. Сердце отчаянно билось, так и норовя пробить рёбра и вырваться наружу. Такие ассоциации даже пугали. Цуна боялся умирать, он не был к этому готов, как не был готов отпустить Хаято — самое дорогое, что у него было. Мужчины не плачут, да ему сейчас и не хотелось. Хотя бывали случаи, когда слёзы таки пробивались сквозь выдержку. Что сейчас происходит в лазарете? Что сделает Хибари? Как поступит Хаято? У Цуны не было ответа, но слепая вера — всё то, что ему оставалось. И он верил. Левую руку всё ещё потягивало. Рана зажила не полностью, и ночью она доставляла настоящие страдания. Чесалась, зудела. Иногда Цуна просыпался от фантомной боли, будто плечо пронзило только что. Это так выматывало. «Хаято-сан, не предавай меня, пожалуйста», — мысль простая, как молитва. Мимолётная, но из глубин души, отражающая истинные чувства. Цуна не знал, как ему быть, если Хаято в итоге пойдёт по пути местной Хаято Гокудеры-Карбоне. Хибари сказал, что это отправная точка, и Цуна уже проиграл. Цуна же верил, что это всё ещё его Хаято, а не та Хаято, которая в итоге станет женщиной Кёи Хибари. Поджимая губы, Цуна сложил на лице руки «лодочкой», закрывая рот и нос. Какова же цена доверия? Сколько стоит вера? Есть ли у веры истинная ценность? Прошло уже гораздо больше пяти минут. Может, десять. Может, и гораздо больше. Цуна не знал, он просто подпирал спиной стенку. За эту неделю произошло столько всего: Хаято не приходила в себя, так её ещё и залихорадило; вернулись Фуута, Бьянки и Хана; Ламбо улизнул из убежища, стоило только взять передышку после спасения девушек; появились Шамал и Хибари, после чего Цуна и узнал правду об этом мире. Цуна впервые кого-то возненавидел, и это был он сам. Такого он даже от себя не ожидал. Цуна не знал, как на эту новость отреагирует сама Хаято, когда узнает. Отвратительно, низко. Другой Цунаёши был максимально непонятен, чужд. Из всего этого родилась первобытная ненависть. И тут совершенно внезапно автоматические двери распахнулись. Стоило Цуне повернуть голову, как он увидел довольно злого и всклокоченного Хибари Кёю. — Сука! Смогу самостоятельно передвигаться — тебе не жить, паскуда! — драла глотку Хаято из лазарета. Двери за Хибари закрылись. В коридоре были только Цуна и он. На лице Хибари читалось непонимание, к тому же в глаза бросилась прокушенная кровоточащая губа, что сперва укрылось за общей краснотой кожи губ. «Он целовал её!» — вспыхнула злая мысль. Хибари вытер тыльной стороны руки кровь и окатил Цуну холодным, даже ледяным взглядом. «Мне трындец на тренировках», — понял Цуна, когда Хибари молча зашагал прочь. Но злость внутри улеглась, уступая место другому чувству. Глядя в пустоту туманным взглядом, Цуна сполз по стене вниз, накрывая верхнюю часть лица руками. Тонкая линия губ чуть выгибалась в улыбке.***
Когда Шамал со стопкой книг возвращался в лазарет, возле дверей никого не было. Лишь температура поднялась на пару градусов, но никто не обратил на это внимания.