Златовласый ангел

      Златовласому ангелу было чуть меньше семнадцати лет, он приехал на попутной телеге в Петербург из далекого села, воздушный, легкий, как одуванчиковый пух, полгода назад — и столичная жизнь тут же подхватила, завертела юного поэта… и бросила его к ногам черного демона, ворона со взглядом тяжелее толщи воды ледяного залива. Сделала учеником аристократа и философа, насмешливо ощерилась, дав в наставники лучшего из лучших — и самого жестокого, темного и завистливого.       Златовласому ангелу это и в голову не приходило — тогда, полгода назад, когда он познакомился на приеме с утонченным и мрачным, как английский лорд, аристократом, которому его хозяйка бала тут же представила.  — Сергей Вершинин.  — Олег Радин, — высоким, чуть хриплым, мелодично-божественным голосом ответил тогда будущий учитель, глядя в голубые, как чистые небеса над необъятными русскими полями, глаза в смятении застывшего мальчишки, неловко упавшего к ногам спустя секунду и с дурной, пьяной улыбкой на тонких зацелованных столичными модницами губах, попросившего: «Научи».       Радин принял его в своем доме, свел с людьми, познакомил… и безжалостно вывернул в лицо наивному пастушку и поэту, ангелу с кудрями цвета пшеницы и меда, столичное светское общество.       Смотри, мой ангел, здесь в чести лишь деньги и удовольствия, и сейчас ты им интересен постольку поскольку. Смотри, мальчик, не отводи в смущении взгляда, неужели не замечал на приемах исчезающих в альковах любовников, не слышал за тяжелыми занавесями болезненно-сладких женских вскриков и стонов, страстных, как молитвы твои на деревянные простые иконы? Смотри, Сирень, смотри, смотри…       Шепот, искусительный шепот убивал и искажал наивного мальчика, каким помнили люди Сереженьку Вершинина, новую забаву среди декаданса и упадка, тонкий луч света… мятущейся душе не было покоя, и чем больше показывал ужасов и соблазнов насмешливый демон искушенной столичной поэзии, чем больше нитей связывало через Радина с этим прогнившим и корыстным обществом сельского поэта, чем большего добивался он благодаря наставнику, тем отчетливее вскипал в сердце его страх — что его черный демон попросит однажды взамен? Душу? Жизнь? Музу? Свободу?..       В один из темных зимних дней, за поздним завтраком, яд, медленно разливавшийся по уму и сердцу долгие полгода, ударил наконец окончательно, сжигая невинное прошлое златовласого юного ангела, уже решившего самостоятельно назначить цену, так, чтобы не за что было бояться после.       Сережа, Сирень, пришел к учителю вечером, в домашней свободной рубахе, наполовину выправленной из-за пояса мягких брюк, хмельной, с раскрасневшимися от слез глазами — и впервые решительный, как древние мальчишки-богатыри.  — Скажите, Олег… — тонкие пальцы нервно терзали белую ткань, чего внимательный Радин не мог не заметить. — Насколько тяжело для Вас бремя моей жизни рядом?  — Спрашивай прямо, раз начал, mon angelot, — усмехнулся его черноволосый искуситель, развернувшись в кресле, — мы ведь часто рассуждали о ценах на все, что есть в этом мире, в последние дни. Я знаю, чего ты боишься. Потому говори прямо.       Сережа, тонкий и худой, легким шагом, чуть заплетающимся через раз, подошел неловко, опустив глаза и залившись краской, почти вплотную, сбросил с плеч тонкую шелковую рубаху, как невеста откидывает покров в спальне мужа, и спросил срывающимся, исполненным слез отчаяния и боли голосом, боком сев на чужие колени, обвив тонкими руками шею и прильнув к холодной затянутой в черный костюм вечернего сюртука груди так тесно, что дыхание обжигало шею ядовитого демона:  — Хватит ли моей любви за вашу доброту ко мне?  — Хватит, mon angelot, — холодные руки притворно-ласково скользнули по топорщащимся лопаткам, словно обрывая невидимые крылья.       Олег никогда не отказывался от таких предложений, хоть и не ожидал, что его маленькая наивная марионетка так быстро сдастся. О нет, он не собирался ограничиваться лишь сердцем и телом доверившегося ему златовласого ангела — уже полгода, ведомый гордыней и завистью, он плел прочную сеть, в которой все сильнее увязал златовласый мальчик, приведенный злой судьбой в ласковые змеиные объятья того, кто счел его врагом в первый же день известности. О нет — Радину мало было бы только тела и сердца Сергея.       Он хотел забрать у него все, разбить, растоптать наивного ангела, вбить того в грязь, издевательски помочь подняться — и повторить столько раз, сколько понадобится, чтобы тот сломался, рассыпался… и чтобы стихи его, чистые, пробирающие до самого сердца, никогда больше не встали на пути, никогда не зазвучали благовестом в душном дождливом Петербурге — и по всей Российской Империи.       А если звучали бы — то лишь по его воле.       Олегу нужна была власть.       Но пока спешить не стоило, мыслилось ему. Спешить было незачем, а болезненно изгибающийся под ним на шелковых простынях златовласый ангел, наивно предложивший себя в надежде расплатиться с долгом, казался ему, пресытившемуся, прекрасной наградой за долготерпение, хоть и недостаточной, чтобы отказаться от плана. Пускай был сладок и невинен, выстанывал имя его, зажимая ладонями губы и стирая невольные слезы тонкими запястьями, отдавался весь - не зная, но отдавая и жизнь, и сердце, и тело, и музу, и душу, и даже свободу... Радин не собирался довольствоваться этим.       Черный змей теснее сжимал ядовитые зубы на плече бьющегося в его объятьях падшего ангела, отравляя обе жизни на долгие годы вперед.