Я всех подвел

Странные белые бусины разлетаются по полу с тихим перестуком. Тор поднимает голову и недоуменно смотрит на замершего на пороге Лафейсона: - Этот смертный пичкал себя блокаторами! - Чем? – удивленное. Локи чертовски зол. Он отбрасывает остатки таблеток Тома в сторону и произносит: - Смертный с помощью врачевателя сдерживал течку. Я до конца не понимаю, как, но в Мидгарде научились снижать влечение. Похоже, именно из-за этого он и чувствовал боль. Тор отворачивается. Ему не хочется говорить с Локи о Томе. Он чувствует, что в очередной раз запутался в паутине Лафейсонских уговоров; что снова поступил неправильно. - Я думаю, что следующая течка пройдет удачнее. Пусть только попробует… - Локи, - он жестом останавливает гневную речь Лафейсона. - Я не хочу больше никаких случек, никаких течек – ничего. Хватит. Тогда я согласился с тобой, с твоим магическим булыжником, но, признай, что ты потерпел неудачу. Локи хмурится, глядя на брата. Слова о его неудаче больно резанули слух, и теперь Лафейсон мечтает только о том, чтобы Тор замолчал. Но тот, как назло, только распаляется: - Мне не нужна омега по твоему выбору, мне вообще никто не нужен был… кроме тебя, брат. - Но ты покрыл его, - не успевает сдержать себя Локи, - теперь он – твоя омега. Одинсон, до этого стягивающий тренировочный доспех, замирает. Поворачивается к Локи: его взгляд останавливается на осунувшемся лице Лафейсона. Сколько же ночей его младший брат провел, пожирая себя собственной ненавистью? «Как же все запутанно, Локи…Как неправильно». А затем он, пересилив себя, произносит: - Да, я сделал это. Ты сам вынудил меня: сам втолкнул истекающую смазкой омегу в мои покои. Что я должен был делать? Одинсону хочется сказать, что ему жаль. Ему действительно жаль, что он причинил столько боли: брату и этому смертному, Тому. Но он слишком хорошо знает Лафейсона: тот ненавидит жалость. Особенно, жалость по отношению к себе. Её он Одинсону не простит. И Тор сдерживается. Молча подходит к Локи и неловко пытается обнять его. Но Лафейсон лишь вздрагивает, уворачиваясь из объятий, и отступает от Тора к выходу из покоев. - Отправь смертного домой, - тихо произносит Тор, глядя на побледневшего Лафейсона. - Не могу, ты же знаешь это, - Локи даже не смотрит ему в глаза. – Он теперь твой. ________ Такое ощущение, что про него забыли. На следующий после случки день Том вздрагивает от любого шороха, пугается малейшего движения в коридоре. Но к нему приходят, только чтобы принести еду. Он пытается заговорить с девушкой, которая снова и снова заходит в его комнату с подносом в руках. Но на все оклики Тома, она лишь удивленно хлопает ресницами и тараторит что-то на неизвестном языке. «Господи всемогущий, - Том устало опирается о подоконник и разглядывает невозможный пейзаж за окном. – Где же я нахожусь?» Город, раскинувшийся там, внизу, поражает своей красотой. Если бы Тому предложили описать его одним словом, он бы ответил: «Ослепительный». Город действительно слепит – какова ирония: его тюрьма выглядит красивее всех дворцов мира. «Кто они: Локи, Тор? Неужели, и, правда, боги в какой-то параллельной Вселенной?» Но почему Вселенная так жестока, что даже здесь, за пределами Земли, она сохранила это ужасное деление на слабого и сильного, на подчиняющего и подчиненного? Том вновь бессильно сжимает кулаки: как убежать из этой тюрьмы? Да и куда бежать? Беспомощность – вот что пожирает его изнутри. - Томас, - он оборачивается на оклик, вздрагивая от одного голоса. В дверях его покоев стоит Локи. - Ты, - произносит Хиддлстон, гневно глядя на вошедшего. – Ты… Он хочет обвинить своего похитителя во всех смертных грехах, но взгляд останавливается на до боли знакомой сумке в руках Лафейсона. - Что, узнал? – Локи прослеживает его взгляд и усмехается. – Какой ты идиот, Томас: подавлять собственные желания этими дурацкими таблетками. На такое способны только смертные. - Я… - Том заливается краской, когда понимает, что еще, кроме таблеток, нашел в сумке этот… Локи. – Какое право ты имел… Но Лафейсон даже не думает слушать его лепет: он придвигается к замершему у окна Тому и ехидно шепчет: - Я принес твои игрушки, Томас, и я с удовольствием использую их и десятки других по назначению, если ты хоть одним словом расстроишь моего брата. Том, почти вжатый Лафейсоном в стену, только испуганно смотрит на собственного похитителя и пытается отвернуться: - Я не могу… - Можешь, - холодные пальцы смыкаются на подбородке, заставляя Тома смотреть прямо в злые зеленые глаза, - можешь и должен, Томас. Теперь ты его омега, и не приведи Всеотец, я увижу, что ты не рад этому. - Может, убьешь меня сразу? – Хиддлстон произносит эти слова с наигранным вызовом. – Ты похитил меня, против воли отдал своему брату. Почему я, Локи? Что я сделал тебе? Он хочет оттолкнуть Лафейсона, но Локи сильнее, намного сильнее его. - Тише, Томас, тише, - Локи говорит это притворно-примерительно, почти с сочувствием касаясь покрасневшей щеки Тома. – Ты должен гордиться оказанной честью: ты лег с будущим царем Асгарда. Ты понесешь от него и тогда… - Нет! – в голосе Тома – отчаянье. – Этого не будет! – он с силой отталкивает Лафейсона, бьет его судорожно и часто, не понимая, что Локи даже не морщится от его трепыханий. - Ты – идиот, Томас Хиддлстон, - Локи презрительно поджимает губы. – Тебе достался величайший из даров: дар деторождения, цени это. Цени то, о чем другие могут только мечтать. - Что за чушь?! – Том, красный от злости, тяжело дышит и смотрит на Локи так, будто видит впервые. – Да я бы отдал все на свете, чтобы быть просто бетой, как ты! Все, что сделала со мной природа – это вволю поиздевалась, а потом отдала в объятья твоего брата-альфы! Ненавижу это дурацкое тело, с его вечными течками, с его слабостью! Лафейсон отступает от него и смотрит на Тома бесконечно удивленно: - Ты… как у тебя язык поворачивается… Идиот. Он одаривает Хиддлстона полным презрительного недоумения взглядом и оставляет его в покое. - Ты ничего не понял, Томас. И с этими словами Локи исчезает, словно навеянный чарами фантом. Том, все еще тяжело дыша, сползает вниз по стене и пытается перевести дух. «Я скоро сойду здесь с ума», - думает он, прислоняясь лбом к холодному камню. ________ Несколько дней спустя. - Я не могу постоянно держать его взаперти. Он не животное, - Тор осуждающе смотрит на брата, листающего очередной фолиант. - Мне все равно, - равнодушно отвечает Лафейсон. – Это твоя зверушка, забавляйся с ней, как хочешь. - Он – не игрушка и не зверек, Локи. Он – человек! - Человек… - устало повторяет Лафейсон. – Я же сказал: мне все равно. - Я верну его в Мидгард. - Попробуй, - Локи отрывает взгляд от фолианта и мысленно прожигает в Торе дыру. – Попробуй вернуть в Мидгард покрытую асом омегу. Я посмотрю, как сладко ему заживется там. Твой запах, сам знаешь, не перебить и не вывести. Он помечен, если хочешь – заклеймен тобой. И его место здесь. Теперь здесь. Тор возводит глаза к небу: - У меня такое чувство, Локи, что ты делаешь все, чтобы причинить нам всем как можно больше боли. Я понимаю, у тебя есть причины ненавидеть меня, но за что, скажи на милость, ты мучаешь себя, мучаешь этого несчастного смертного? Локи захлопывает книгу и откладывает её в сторону. Тора опять потянуло на душеспасительные разговоры. Не прошло и недели. - Я, мой дорогой братец, только хочу, чтобы ты взошел на трон. Чтобы родители перестали винить меня в твоем упрямстве. Чтобы весь Асгард, наконец, перестал обсуждать, насколько негодным оказался их младший принц. - Локи… - «Локи»! Опять Локи. Локи во всем виноват. Всегда и во всем. Еще бы, трикстер среди сонма асов, - Лафейсон зло смотрит на брата. А потом неожиданно успокаивается. И добавляет примирительно – Я… Тор, я просто хочу все исправить. Я хочу, чтобы «этот смертный» дал тебе то, чего я не могу. Одинсон хочет что-то ответить ему, но Локи качает головой: - Просто сделай это для меня, Тор. Тор устало кивает. Он не хочет трон, не хочет царского титула. Он не хочет причинять больше боли, чем уже причинил. Он хочет только одного – чтобы Локи обрел покой. И если для этого нужно будет пересилить себя, Тор готов. По крайней мере, он попробует исполнить желание Локи. Как делал это всегда. _______ Одинсон в нерешительности останавливается у запертой на засов двери. Сколько прошло дней с того момента, когда Том, свернувшись клубочком под ворохом шкур, попросил Тора «оставить его одного»? Три дня, пять? Неделя? Даже несмотря на то, что последние отголоски гона покинули Одинсона, он все равно улавливает сладковатый запах, доносящийся из комнаты смертного. Он не знает, что сказать Тому. Не знает, каково это – иметь омегу, свою омегу. Одинсон едва слышно вздыхает – и снимает тяжелый засов. - Том? – зовет, в нерешительности останавливаясь на пороге. - Я здесь, - смертный сидит за столом с книгой в руках и смотрит на Тора тяжелым, испытующим взглядом. – Ты пришел снова меня насиловать? Такого вопроса Тор не ожидал. Нет, он не думал, что Том будет рад его видеть. Но «насиловать»… Однако! Одинсон решает, что Тома нужно осадить: - Ты добровольно лег со мной, смертный. И исходил семенем подо мной. Не пристало после подобного говорить о насилии. Тор попадает в точку: Том заливается краской и поджимает губы, - видно, что он собирается с мыслями, что бы такого ответить своему альфе. - Я не хочу причинять тебе больше боли, чем уже причинил. И я не хочу, чтобы ты чувствовал себя пленником здесь, в сердце самого красивого из девяти миров. Позволь показать тебе Асгард. Позволь загладить вину. Ответом Тору служит молчание. Том смотрит на него, подозрительно прищурив светлые глаза. С балкона своих покоев Лафейсон наблюдает за двумя фигурами, удаляющимися от главных врат. Он не испытывает радости по поводу того, что Тор наконец занялся своей омегой. Ему – не хорошо и не плохо. Ему никак. Он – пустая оболочка, и эту пустоту внутри Локи почти осязает кончиками пальцев. Что ж, он не имеет права подвести всех еще раз.