Все самое интересное

— Сколько, сколько там? — 333 сантиметра. — У меня 337. — Уо-о! — Хината расстроенно вцепляется пальцами в волосы. — Все равно нечестно, ты изначально намного длиннее меня. — Выше, придурок! Я — выше тебя, а не длиннее. — Зато, если вычесть из высоты съема рост, я точно выше тебя прыгаю. — А вот и нет. — А вот и да. — Его величество не только прыгает плохо, но и с математикой не справляется. — Заткнись, Цукишима! Теперь Кагеяма орет на Цукишиму, и глаза у него становятся прозрачными до голубизны и блестящими, а на шее тоненькая синяя вена бьется о кожу. Хината залипает с открытым ртом, забывая, что и кому хотел сказать в ответ. По-хорошему, надо поддержать Кагеяму, потому что ссора — это не волейбол, в распасовке обидными словами Цукишима даст Кагеяме сто очков форы и все равно обойдет на первом же повороте. Но — прозрачные глаза, дрожащая вена, челка, прилипшая ко лбу. Хината заторможенно моргает и вспоминает закрыть рот, только когда язык становится совсем сухим и шершавым от вобранного воздуха. Разбитый Цукишимой в пух и прах, Кагеяма смотрит на Хинату как на предателя. Его даже немного жалко. — Ты мне должен три булочки, не забудь. Если только совсем чуть-чуть. Тренер Укай прибывает на тренировку с получасовым опозданием, когда разминка уже закончена (Цукишима отирает пот над верхней губой, Дайчи довольно кивает, Хината с Кагеямой никак не могут отдышаться, но на последнем разминочном круге Хината вырвал у него победу — факт), а запасные как раз начинают растягивать сетку. Укай косится на них одобрительно, но в целом выглядит необычно взвинченным — на взгляд Хинаты (да, он разбирается в людях, не лезь в чужую голову, Злобношима!); рука неосознанным жестом обшаривает карманы на предмет пачки сигарет. — Основной состав, заберите медицинские карты и распишитесь, — зычно требует Укай. И с этого момента у Хинаты есть ровно десять секунд, чтобы подняться с мата и разобраться с дыханием, потому что Дайчи, закатав рукава, идет брать в руки уже их с Кагеямой, а услуга использования рук капитана любому обходится очень дорого. — Будем считать, — Кагеяма последний раз дергано выдыхает, упирается ладонями в колени и вдыхает уже глубоко и ровно, — одну булочку ты отыграл. — Эй! Перед забегом мы спорили на бобовый суп, забыл уже? — Как хочешь, — Кагеяма пожимает плечами и… протягивает ему руку? Что? Погодите, Хината сейчас сам догадается, в чем подвох. И, видимо, поможет разобраться Кагеяме, потому что вид у того ошарашенный. С удивлением, стремительно перерастающим в смущение, Кагеяма смотрит на свою раскрытую ладонь, потом — на валяющегося у него в ногах Хинату, потом — на застывшего в шаге от них Дайчи. Разговаривающий с тренером Цукишима громко фыркает, на лицах всех остальных — изумление разной степени прорисованности. Надо отдать Кагеяме должное, даже под прицелом множества взглядов он все еще продолжает стоять с протянутой рукой и испытующе смотрит на Хинату. Сам Хината на его месте давно бы сбежал, теряя остатки самоуважения. — Ну? Ты встаешь? — ворчит Кагеяма. — Или я так тебя умотал? — Да щас! На разминке я снова тебя сделаю. — Чего? Да я… — Ребята, — Дайчи подходит к Кагеяме со спины и, улыбаясь, кладет руку ему на плечо. Даже с позиции Хинаты, снизу вверх, против света ламп, прекрасно видно, что Кагеяма бледнеет и перестает дышать. — Тренер всех звал, вы не услышали? — Извините. — Извините. К тренеру они несутся совсем не наперегонки, нет — простая вежливость, нельзя заставлять взрослого человека ждать (но Хината все равно отыгрывает еще одну булочку, и, судя по злобному взгляду через плечо, Кагеяма прекрасно это понимает). — Кагеяма. Хината. Сколько можно ждать? — Укай передает им серые пластиковые папки: наклейка региональной клиники в уголке, имя, фамилия, возраст в столбик. — Распишитесь о получении. Завтра жду подписи родителей на второй странице. Цукишима, Нишиноя, подойдите ко мне. Хината мечтает, чтобы его тоже однажды позвали «подойти» к тренеру, потому что «подходящие», как правило, — с самым отклоненным коэффициентом, самые нестабильные. И самые везучие. Правда, по этому поводу Укай выглядит расстроенным и напряженным сверх обычного: подростки, застывшие в шаге от гормонального взрыва, не самый удобный состав для команды, особенно накануне новой серии игр. У Цукишимы вечный недостаток бета-желез, а про Нишиною говорят, что у него их огромный перебор. Кагеяма вечно лезет со своими теориями, что семпай тоже омега, но — вы только посмотрите на его подборы, они же выглядят так альфачно! Когда Хината впервые говорит это вслух, Цукишима приподнимает брови и принимает вид главного злодея местной вселенной, Асахи давится водой, а Нишиноя довольно смеется и кидает Хинате пятюню, потому что, ну правда, а что он такого сказал-то? — У меня 0,89. У тебя чего? Хината лезет проверять самую интересную графу и тут же грустнеет. 1,003. По закону подлости его жизненный бутерброд всегда падает маслом в лужу. Кагеяма перегибается через плечо Хинаты, заглядывая в карту. К спине липнет его тепло, ласковое, пахнущее рисом и соленой нотой дневного пота. Всех остальных Кагеяма вечно обходит по широкой дуге, морщится, когда кто-то хлопает его по плечу, а пять дает с таким видом, будто делает огромное одолжение. Но на Хинату это правило «не трогай-не спрашивай-не говори» не распространяется, иначе было бы очень неудобно лупить друг друга, ха! И вот, посмотрите, Кагеяма уже виснет на нем всем своим немаленьким — длинным — ростом и совершенно этого не замечает. — Как это? — голос у Кагеямы еще немного хриплый после бега, и от этого «какэто», выдохнутого в самое ухо, у Хинаты все плечи в мурашках. — А что тебе не нравится? — Разве бывает такое отклонение? — Кагеяма недоверчиво хмурится, Хината не видит этого, но чувствует каждой мурашкой. — Три тысячных. Это вообще нормально? Дефилирующий мимо них Цукишима (ну конечно) сует в карточку Хинаты свой длинный вредный нос. — Ты поставил Хинату и слово «нормально» в одно предложение? — он противно лыбится, но в этот момент, видимо, доходит взглядом до той самой графы, потому что его губы странно вздрагивают. — Три тысячных? Серьезно? И это, кто там наверху следит за кармой — запишите на счет Хинаты это достижение: у Цукишимы выражение лица «да ладно?», не разбавленное привычным сарказмом. А это прям много очков. Впрочем, Цукишима довольно быстро с этим справляется. — Кто бы мог подумать, что самым нормальным из нас окажется именно Хината? — Не я, — поддакивает ему Ямагучи, выплывая из-за спины. Хината знает, что у Цукишимы бета-коэффициент около 0,6, и это уже близко к зоне риска. Поэтому у Укая такой угрюмый вид после каждого забора крови. И именно поэтому Ямагучи сейчас такой бледный и напряженный, словно это ему предстоит (вполне вероятно) скоро готовиться к первой течке. Каждый новый анализ для таких людей — как отметка, позволяющая определить время, отведенное тебе гормонами на свободную беспечную жизнь. У Цукишимы еще при первом заборе, осенью, показатель был ниже опасных 0,75, а в сумке вечно мелькали книжки с умными названиями, смысл которых (Кагеяма запоминал названия, Хината гуглил, ржали оба) сводился к ответу на простые вопросы: как подготовиться и как пережить первый раз. У Ямагучи тоже были такие книжки, хотя более очевидной бетой был только Хината с его тремя тысячными отклонения (осенью было пять сотых, вот же невезуха), после анализов он вечно провожал Цукишиму прямым выжидающим взглядом и всегда вздыхал. Он и сейчас вздыхает, хоть и улыбается почти саркастично, потому что — а, да, они же посреди разборок два на два: Хината и Кагеяма против Цукишимы и его верного оруженосца, часть вторая, пробуждение силы. Сейчас польется кровь. — Почему это я ненормальный? — Хината пытается сжать кулаки, забывая про медкарту, и чуть не ломает пластиковую обложку пополам. Цукишима и Ямагучи так синхронно закатывают глаза, что за этим чувствуются долгие годы тренировок. — Еще вопросы? — интересуется Цукишима. — Отстань от него, — советует Кагеяма, отлипая от Хинаты и становясь за плечом; его недовольное разгоняющееся дыхание все еще трогает волосы над ухом Хинаты. Без теплой тяжести влажная спина мгновенно мерзнет, зато теперь Хината может нормально вскинуть подбородок и распрямиться во весь рост. Хотя кого он обманывает: его лишние плюс пять сантиметров против этих дылд ничего не решат. Так и случается. Цукишима с Ямагучи совершенно не замечают его попыток выглядеть более грозно, зато выпад Кагеямы (конечно, Кагеяма же такой длинный, попробуй его не заметь!) не проходит бесследно. — О, — удивляется Цукишима, — вы теперь действуете заодно. Поздравляю, ваш тандем почти достает до айкью нормального человека. — Мирные дети — радость в семье, — кивает Ямагучи, и — все, сейчас Хината точно помнет ему профиль… Пол под ногами внезапно пропадает, и Хината вскрикивает, покрепче вцепляясь в папку. Мимо мелькают скамейки с разбросанными ветровками, чья-то забытая сумка с кроссовками и недовольное лицо Укая, пока Асахи за шкирку переносит Хинату в другой конец зала. И это было бы очень обидно, если бы Хината краем глаза не заметил, как Дайчи и Суга при поддержке Танаки и двух щеток для пола разгоняют оставшуюся тройку игроков по разным углам. — Самому еще не надоело? — поставив Хинату на пол, интересуется Асахи. По выражению его лица кажется, что он сейчас начнет ругаться (заметка от Хинаты-из-прошлого настоящему повзрослевшему себе: лицу Асахи нельзя верить), но еще секунду спустя его губы вздрагивают, и он улыбается. Из зоны боевых действий доносится убийственно спокойный голос Дайчи, предостерегающе пахнет грязным полом и показательной уборкой после тренировки — а они с Асахи тут стоят и понимающе улыбаются друг другу. Вот поэтому Асахи такой клевый. За его спиной Нишиноя в прыжке принимает чью-то подачу, тут же вскакивает на ноги и кидает Хинате «викторию». Скашивает взгляд в угол, откуда доносится проповедь (Кагеяма с Ямагучи стоят, опустив головы, на лице Цукишимы крупными буквами написано «да за что мне это все»), и делает страшные глаза. Асахи оборачивается как раз вовремя, чтобы перехватить это его выражение, и теперь они смеются все втроем. Хинате едва достает душевных сил, чтобы начать возмущаться по поводу произошедшего, потому что момент уже практически упущен: — Но ведь он первый начал! — Цукишима просто очень нервничает, — Асахи качает головой и принимается собирать волосы под резинку. — Ты должен сам понимать: у нас совсем скоро выезд на национальные, и его… проблемы будут совсем не к месту. — Да я понимаю, — фыркает Хината, который, по-честному, ни разу не. — Но ведь у Нои-семпая тоже показатель опасный, а он на меня не обзывается. — У Нои отклонение в сторону альфы. Это легче перетерпеть. Если рядом будет омега, замалчивает Асахи. С запахом. Тогда да — с первым срывом гормонов новоявленные альфы способны справиться и за одну продуктивную ночь. На кого, интересно, рассчитывает Ноя-семпай? — Асахи-сан, — Хината выхватывает взглядом две папки в его руках: одна с маркером самого Асахи, а вторая — Нишинои, который ускакал тренироваться с Энношитой сразу после разговора с Укаем. — А у вас какой коэффициент? — Тренер зовет, — отвечает Асахи и перехватывает папки в другую руку (на пластике после его пальцев остаются влажные следы). — Идем. В этот раз от раздачи Дайчи я уже тебя не спасу. — Спасибо, кстати, — улыбается Хината; смена темы его беспокоит не настолько, чтобы обращать на это внимание. — Обращайся, — кивает Асахи и передает ему папки. — Подержи, пожалуйста, я шнурки завяжу. Ноя! — Иду! Блин, берегись! Он всегда знал, что у Асахи отличная реакция. Но глядя, как тот, не отрываясь от шнурков, одним локтем отбивает несущийся на него неудачный рикошет Нишинои, Хината все равно восхищенно открывает рот. Порыв зааплодировать обламывается о три папки в его руках (он, конечно, уже успел заглянуть: у Асахи 1,111, и, видимо, быть ему бетой, как и самому Хинате), и все, что он может, это выдохнуть: — Ух ты! Я тоже так хочу. Асахи кидает ему взгляд исподлобья и смущенно улыбается. У Кагеямы, замыкающего небольшой траурный кружок из Цукишимы, Ямагучи, семпаев, все еще двух щеток, Укая и Неодобрения, обиженно поджаты губы. Если он сейчас ляпнет что-то вроде «ты меня бросил, а я получал за нас обоих», Хината треснет его папками по затылку. — Ну чо, как оно? — Нишиноя подчаливает сзади, разгоняя неуютное молчание, и траурный кружок приходит в движение: все вздыхают, дергают плечами и закатывают глаза. — Надеюсь, мы обо всем договорились, — странно начинает разговор Укай и переводит строгий взгляд на дезертировавшего Хинату. — Хината… — Я все осознал! Слышится фырканье, тяжелый вздох, «прекрати, Цукишима» и чье-то недовольное бормотание, но во имя сохранения времени, нервов и целостности некоторых затылков Укай решает не обращать на это все внимания. — Хорошо, — он кивает на Такеду. — Потому что это не все интересные новости на сегодня. — Да, — как и всегда, от всеобщего молчаливого внимания Такеда смущается и начинает перетаптываться на месте. Потом замирает, выдыхает и говорит: — Дело в том, что Кагеяму-куна пригласили посетить национальные молодежные сборы. Все задерживают дыхание. Еще совсем немного — и начнутся восхищенные возгласы и многочисленные хлопки по плечам (Хината видит эти раскрытые рты и вскинутые ладони, да что там — у него самого уже отвалилась челюсть), но в образовавшуюся секунду тишины говнюк Кагеяма успевает обернуться через плечо и кинуть на него победный взгляд. — Все-таки три булочки, да? И Хината все же лупит его по спине так, что от папки Асахи отлетает белый бейдж. *** Сидя тем же вечером за столом и наблюдая, как мама готовит завтраки на утро, Хината раз за разом пробует разбитую губу кончиком языка и старается не уснуть прямо тут. В руках у него отцовская чашка, до краев наполненная ароматным настоем, и в ней всерьез можно захлебнуться, если задремать. Теплый запах риса и рыбы убаюкивает, из гостиной доносится голос диктора, который перебивается рекламой, которая перебивается серией Спанч Боба, которая перебивается… К моменту, когда Нацу прекращает переключать каналы, у Хинаты голова идет кругом от смены информации. — Шое, иди ложись, — советует мама и пробует аккуратно вывернуть чашку у него из ладоней, но Хината не отдает и, во избежание новых атак, обнимает ее обеими руками и укладывается ухом на сгиб локтя. — Я еще посижу. — Ты уже спишь. — Не-е-е… — он прерывается, чтобы зевнуть, — ...е-е-а. Я в порядке. Мне позвонить должны. Кагеяма всегда звонит в это время — сообщить, во сколько утром выйдет из дома в школу (в будни), на пробежку (в выходные) или просто погулять (да, они настолько друзья, Злобношима, заколебал). Но время неумолимо подкатывает к десяти часам, после убийственной тренировки у Хинаты закрываются глаза, а от Кагеямы нет никаких новостей. Можно, конечно, написать самому, но, эй, это Кагеяма начал эту традицию («ты забрал мои наушники, придурок, не забудь завтра вернуть», определенно, считается за начало) и с того дня ни разу ее не нарушал. Хотя он сегодня получил приглашение на сборы — мог по такому случаю и забыть про вечернего Хинату. Хотя, если это правда, Хината страшно на него обидится и никогда больше не будет пробивать эти его кривые, неудобные (потрясающие, просто волшебные) пасы. Хотя это все, конечно, вранье. — Мам, — завязывает разговор Хината, чтобы не уснуть; он дает Кагеяме еще полчаса времени, и пусть только этот засранец попробует не оправдать его доверие. — Да? — А у вас с папой какие были коэффициенты? Ну, до свадьбы. Мама оборачивается, дает Хинате попробовать соус с лопатки — «не хватает соли и чего-то еще, мам» — и улыбается, заправляя выбившуюся рыжую прядь под платок. — У меня две десятых в сторону омеги, у него — в сторону альфы, — она резко отворачивается (смущение, волнение — Хината улыбается против воли), и длинная завязка ее передника едва не касается конфорки. — Мы тогда считали, что это судьба. — Две десятых — большое отклонение, — думает Хината вслух, а про себя добавляет, что даже этого отклонения не хватило их с Нацу родителям, чтобы выйти из бета-зоны. Что уж и говорить о его показателях. — Это всего лишь цифры. Ты же знаешь: при определенных условиях становились альфами и с меньшим отклонением. «Определенные условия» — это идеально подходящая тебе омега, встретить которую — чудо еще более редкое, чем его три тысячных процента. Такие омеги (альфы, все взаимозаменяемо, но Хината привык страдать конкретно по своей ситуации) способны вывести из бета-зоны даже при минимальном отклонении, и Хината многое бы отдал, чтобы перебороть свой коэффициент и однажды почувствовать, как от эмоций срывает крышу. Когда об этом рассказывали очевидцы, хотелось выть от зависти, столько восторга было у них в глазах. Но все лучшие развлечения этого мира в большинстве своем были уготованы людям с отклонением больше 0,25 (улететь можно с любой омегой). Или выше 180 сантиметров (можно просто улететь). Хината, как всегда, выходил мимо кассы. — А у вас результаты пришли, да? — мама снова смотрит на него. — Все еще мало соли, мам, — Хината отпивает из папиной кружки и снова укладывается на стол. — Пришли, да. — И как? — Три тысячных. С плюсом. — Ну надо же. «Ну надо же». Конечно. Это всего лишь цифры, да, мам? — Вот это везение, — мрачно ворчит Хината и уже с интересом посматривает на кружку с отваром: словно на графу в досье, которая обозначена как «место и причина смерти». — Быть бетой — это же замечательно, Шое. А быть альфой — это искры из глаз, вся ночь без сна, и ты то падаешь, то снова взлетаешь, потом тонешь, а потом тебя спасают, и ты чувствуешь, что снова можешь дышать и такой аы-ы, бум-бум-бум, бдыщ! — спасибо, Бокуто-сан. И да, маме очень не хватает уверенности в голосе, сейчас сила ее убеждения не сработает даже на Нацу. — Конечно, мам. От очередного диалога в духе «родиться и быть до конца жизни бетой это не скучно, а очень даже интересно, Шое, почему ты так на меня смотришь?» их спасает Нацу. И тот факт, что она крутит зарядное устройство над головой на манер ковбойского лассо. — Скорая помощь для вашего телефона! — она склоняется над столом, и Хината не может удержаться от соблазна щелкнуть ее по носу. — Ау! Ну все, я передумала спасать твой телефон. — А чего его спасать? — удивляется Хината. — Ты его реанимировать не собираешься, что ли? Просто, если что, на выключенном телефоне будильник не работает. В смысле, не работает, думает Хината. В смысле, на выключенном? — Ой блин! Пока телефон набирает достаточные проценты зарядки, чтобы включиться, Хината успевает достать маму, Нацу, йогурт (из холодильника), волейбольный мяч (из-под кровати) и тетрадку с написанной домашкой по математике (зачем-то). Потом экран наконец загорается и первым же делом плюет в лицо целым набором входящих сообщений и непринятых звонков. Хината холодными пальцами скроллит до нужного номера. «Этот абонент звонил вам четыре раза». Входящих сообщений от «этого абонента» — шестнадцать, последнее заканчивается фразой «ну и иди в жопу», но Хината все равно улыбается. И нажимает иконку звонка. *** Тренировочная игра с Датеко похожа на что угодно, кроме, собственно, нормальной игры в нормальный волейбол. Цукишима со своим фирменным «я не с ними» лицом опять халтурит (Хината вспоминает их дуэт с Гошики и всерьез начинает думать, что качество игры Цукишимы напрямую связано с тем, сколько игроков Шираторизавы в этот момент находится на площадке), Ямагучи через раз подает в аут, и только семпаи держат стабильный уровень игры, но даже они умудряются периодически выдавать такое, что Кагеяма застывает с открытым ртом. Кстати, о Кагеяме, который... халтурит тоже? Шестым чувством Хината понимает, что выяснять отношения при чужой команде — не самое правильное решение, но приходит в себя уже стоя напротив Кагеямы, прямо посреди фразы: — …отлыниваешь, да?! Кагеяма весь застывает. У него бешено раздуваются ноздри и глаза узкие, совершенно сумасшедшие. А еще эта венка, ужасная проступающая венка, в которую Хината каждый раз врезается, как в стену, забывая, о чем разговор. Он даже пытался сравнивать, но ни у кого больше не было видно тонкую синюю вену за распахнутым отворотом рубашки или в растянутом вороте футболки. Хината даже к девушкам лазил (Шимизу невозмутимо подняла подбородок; Нишиноя невозмутимо поднял кулак), но — ничего. Только у этого придурка колотится так, что даже смотреть страшно. Он там что-то принимает, что ли? За всеми этими мыслями Хината совершенно (опять) упускает нить разговора. Внушительный тычок под ребра приводит в себя, но не приносит никаких ответов. — Хината, — Дайчи берет его за плечи и отводит подальше от бледного, в цвет разметки под ногами, Кагеямы. — Успокойся. — А чо он… — Каждый может ошибиться. — Но он как будто специально мне кривые пасы дает! Прислушивающийся к разговору Кагеяма вздрагивает, словно его стукнули кулаком между лопаток, и неожиданно втягивает голову в плечи. Раньше Кагеяма бы разорался, точно, его не смущали ни удивленные взгляды соперников, ни снисходительные — своих ребят. Сейчас он отворачивается, подпрыгивает на месте, встряхивается и в целом выглядит так, будто на него вылили ведро чего-то дурно пахнущего, и от этого становится не по себе. Что бы с ним ни сделали там, на этих его невероятно крутых сборах, результат Хинате не нравится, можно, пожалуйста, отмотать обратно? Он даже согласен на Кагеяму-уже-не-короля, только-только поступившего в Карасуно, эгоистичного и смешного. Кагеяма после финала отборочных — было бы совсем идеально (только ему об этом не говорите). Кагеяма после сборов — просто рассадник неприятных открытий. Стоит ли удивляться, что они с Хинатой постоянно лаются? Но вот Кагеяма во время матча с Датеко — это что-то страшное, не имеющее никаких поводов к существованию. Он смотрит мимо Хинаты, пасует мимо Хинаты и даже думает, кажется, мимо Хинаты, потому что когда Хината подходит к нему в конце тренировки и пытается влезть в кадр рядом с Сугой, то не удостаивается и капли внимания. — Вы поругались, что ли? — озадаченно спрашивает Суга, прерывая обсуждение блоков Датеко. Кагеяма роняет бутылку, которую до этого момента с остервенением закручивал, и бешеным взглядом втыкается Хинате в лоб — будь у него малейшая способность к материализации мыслей, Хината наверняка бы уже лежал с пробитой головой. Ну спасибо, Кагеяма-кун, а я думал, мы друзья. — Что? — Кагеяма глупо моргает, несколько раз переводит взгляд с Хинаты на Сугу и обратно, после чего с силой жмурится, но поздно: его желание убивать транслируется даже сквозь опущенные веки, и Хината уже успел на это обидеться. — Кагеяма, все в порядке? — выражением, обозначившимся на лице Суги, можно успокаивать митинги, но Кагеяма все еще стоит с закрытыми глазами и потому усилий оценить не может. А еще он неожиданно начинает бледнеть и хмуриться сильнее обычного, и Хината почти готов обеспокоиться этим вслух (и даже забыть про обиду, почему никто не ценит, какой он не злопамятный?), но, как и всегда во время их разборок, мимо проплывает… — Король вернулся, да здравствует Король, — Цукишиму совершенно не волнует тот факт, что Король сейчас не то что не здравствует, а будто находится в шаге от обморока. Цукишима всегда приходит на запах крови. И Хината, который секунду назад был готов расстрелять Кагеяму силой своего негодования, немедленно разворачивает артиллерию. — Что ты к нему пристал? — он тычет пальцем Цукишиме в грудь, и тот морщится, но не отступает. — Между прочим, благодаря ему ты сегодня прыгал выше, чем всегда. — Между прочим, не благодаря ему, а благодаря тебе. Оцени, как я рад, от нуля до нуля. — То есть, ты все-таки рад! — Ноль, придурок, это когда не… — Можно я пойду? — Кагеяма врывается в диалог так неожиданно, что затыкает даже незатыкаемого Цукишиму. Голос, которым он произносит этот вопрос, и вовсе производит фурор, потому что голос у него звенит. Громко так, высоко, словно Кагеяма собирается расплакаться. У Суги удивленно вытягивается лицо. — Ты в порядке? — он подходит ближе, берет Кагеяму за запястье, прощупывая пульс, прикладывает ладонь ко лбу. — Кагеяма, не молчи. У тебя что-то болит? Открой глаза, я посмотрю. — Что-то случилось? — Нишиноя и Асахи приостанавливают уборку и тоже подходят к их маленькому содружеству экстренной помощи особо непонятным индивидам. Цукишима странно молчит, поджав губы, и да, это прямой показатель: что-то случилось. Очевидней только сигнальной ракетой сообщить. — Кагеяма, эй, что с тобой? — Нишиноя тянется потрепать Кагеяму по плечу, но его запястье перехватывает Цукишима, и окей, теперь от него странно совершенно всем, даже Укай с другого конца зала осознает всю необычность ситуации. — Что такое, Цукишима? — Не трогайте его, пожалуйста. — Да что не так? — И лучше отойдите подальше. — Чего? — Бледнояма, тебе совсем плохо, что ли? — и да, Хината нарочно подставляется; на плохие шутки в сторону своей королевской персоны Кагеяма всегда реагирует бурно, но сегодня все идет настолько неправильно, что Кагеяма в ответ только слабо хмурится, тихо признается: — Я сейчас упаду. И открывает глаза. Огромные, блестящие, убитые в ноль черным растекшимся зрачком. Хината успевает увидеть в них свои крохотные изумленные отражения, после чего его сбивают с ног. — Ноя! Асахи едва успевает перехватить Нишиною поперек груди — тому не хватает какой-то доли секунды, чтобы цапнуть Кагеяму пальцами за растянутый воротник. Хинату, улетевшего на пол от его рывка, он не замечает вовсе, но тот не в обиде: от Нишинои веет таким голодом, что вставать у него на пути попросту жутко. — Асахи, утащи отсюда Нишиною, — в их маленьком неанонимном кружке пополнение, и это пополнение звучит громко и убедительно, твердой рукой поднимает Хинату на ноги (за шкирку — да сколько можно, честное слово!) и толкает в сторону застывшего Кагеямы. — Хината, живо хватаешь Кагеяму под мышку и уводишь отсюда. Сугавара, помоги Асахи. Асахи, я отсюда вижу, что ты плохо стараешься! Хинате даже страшно представить, каким местом Укай умудрился это засечь (и да, Асахи действительно чуть не выпускает вырывающегося Нишиною из рук, но тут ему на помощь внезапно приходит Шимизу, и вдвоем они справляются неожиданно ловко), потому что всеми основными органами он сейчас сканирует Кагеяму. Цукишима, дрейфующий за его спиной, пытается казаться спокойным и собранным, но у него белые губы и испуганные глаза, капля пота дрожит на виске — и, кажется, именно это называют словом «переживать». — Хината! — Д-да? — Ты почему до сих пор на полу? И правда, чего это он? Хината подрывается на ноги, чуть не падает снова, запутавшись в собственных конечностях, и в два шага оказывается возле Кагеямы. Хватает за плечи — и тут же испуганно отдергивает руки: Кагеяма чудовищно горячий, трогать его — все равно что сунуть ладони в кипяток (выражение «чертовски горяч» в воображении Хинаты переодевается в новый смысл, но как же это все не вовремя). Кагеяма трактует этот жест по-своему, хмурится и изгибает брови под «мне так плохо» градусом. Еще он часто-часто облизывает губы, очевидно так задыхается и все время уплывает взглядом в сторону от Хинаты — правда, всегда возвращается. Как на игре. Почему Хината раньше об этом не думал? — Хината, сейчас не время делать глубокомысленные выводы, о чем бы ты там ни думал с таким лицом, — Укаю едва хватает спокойствия рулить ситуацией — это слышно по высоким нотам в его голосе. — А что такое-то? — Хината все же хватает Кагеяму под локти и удерживает ладони на месте, даже когда жар втекает под кожу и начинает медленно карабкаться вверх по руке. — Кагеяма заболел? — Да. Нет. Не совсем. Проводишь его домой. — Хорошо. — Не хорошо! — Кагеяма, не спорь, — Укай длинно выдыхает и трет лицо ладонями. Потом смотрит на Хинату исподлобья и усмехается с каким-то непонятным весельем. — Как же нам с тобой повезло. С тобой и твоими тремя тысячными процента. В этот момент бледный Кагеяма, сорвавшийся Нишиноя, растерянный Цукишима и общий маразм ситуации складываются, наконец, в целую картинку (да-да, только сейчас, Злобношима, честно, заколебал), и Хинате становится по-настоящему страшно. — Я… ничего не знаю, — он говорит торопливо, срывая окончания слов и перебивая сам себя. — Я никогда… то есть, я ничего не умею. В смысле… — Хината, — Укай разворачивает его к себе и аккуратно встряхивает (у Хинаты клацают зубы, и что-то хрустит в шее). — Ничего не надо уметь. Просто проследишь, чтобы он добрался до дома, понял? — Да. — Не надо, я сам, — интересно, Кагеяма догадывается, как неуверенно он сейчас звучит? — У меня есть таблетки с собой, я справлюсь. А еще он, против собственных слов, вцепляется обеими руками в запястья Хинаты, держится так, словно действительно боится упасть, хотя — вы видели вообще эти накаченные ноги, разве они могут не справиться с такой простой задачей, как удержать Кагеяму в вертикальном положении? — …тебе нельзя, иначе больше в зал не пущу, понял? — рычит Укай. Смысл фразы ускользает от Хинаты, и только по этому признаку он понимает, что слишком зациклился на ногах Кагеямы (накачанных, вы видели вообще…), и поднимает взгляд выше. Точно до растянутого ворота. И этой долбаной жилки. Черт. Черт-черт-черт! — Идем, — Кагеяму приходится тащить с собой на буксире, но ничего, Хината много качался в последнее время, в нем силы — вагон, можно корабли в небо на такой тяге запускать, что ему один маленький (длинный и тяжелый, на самом деле) Кагеяма. — Сам переодеться сможешь? — Да. — Хорошо. Я пока сложу твои вещи. Ты же не будешь ругаться, если я их случайно помну? — Нет. — Придется добираться на автобусе, ты точно справишься, если что, можно денег на такси занять. Хотя там сейчас такие пробки, что на автобусе даже быстрее будет, да? — Да. Эй, не игнорируй меня! Хината, полыхая праведным гневом, отворачивается от сумки Кагеямы (которую только что собственноручно и собрал, между прочим, даже про наушники не забыл), открывает рот, чтобы возмутиться — и не находит слов. Потому что Кагеяма его не игнорирует. Кагеяма весь будто переходит в энергосберегающий режим: минимум движений, максимум пользы, идеальная концентрация, все точно по плану. Мимо плана — короткие, вынужденные судороги, от которых мышцы на животе проглядываются четче. — Ты готов? — хриплым голосом спрашивает Хината и напоминает себе, что нужно дышать. Вопрос совершенно глупый: Хината и так прекрасно видит, что Кагеяме остается только молнию на куртке застегнуть, — но молчать неожиданно оказывается очень страшно. Как будто стоит заткнуться — и проблема станет больше. На самом деле это, конечно, не так. На самом деле нет никакой проблемы — есть Кагеяма Тобио. А у Кагеямы Тобио есть его внезапная первая течка, и все это решается простыми человеческими способами, про которые написано много умных книжек и статей в интернете и снято не одно кино. Решение усложняется тем, что его главный возможный исполнитель — без-трех-тысячных-стопроцентный бета, и этими книжками, статьями, фильмами или даже роликами с ютуба никогда не интересовался: ему же никогда такое не светит. Не хотелось себя травить зазря. Хрустит крышка на белой пластиковой бутылочке, и Кагеяма морщится, словно ему больно от одного этого звука (может, действительно больно; опять-таки: вся полезная информация на эту тему — мимо Хинаты). — Разве тренер тебе разрешил их принимать? — Хината ни за что не признается, что прослушал указания тренера, но ему нужны подсказки по дальнейшему пользованию Кагеямой, поэтому — встречайте, идеально исполненный провокационный вопрос. Хината бы даже загордился собой, но ему, пожалуй, немного не до этого. Кагеяма, который (по задумке) должен был дать подсказку, только пожимает плечами и запивает две таблетки разом. Убирает бутылочку в шкафчик и смотрит прямо на Хинату. — Ты же ему не скажешь? — и припечатывает: — Я по-другому не дотяну. И он бы действительно не дотянул. Это Хината понимает сорок минут спустя, когда они добираются-таки до дома Кагеямы. За эти сорок минут Кагеяма успевает трижды на нем повиснуть (люди в автобусе действуют с ним заодно и просто вжимают в Хинату), дважды споткнуться на абсолютно пустой дороге, еще дважды — схватить Хинату за руку и тут же отпустить. Довершает парад сомнительных поступков Кагеямы за этот вторник сцена на пороге его же дома. Окна в доме темные, на звонок никто не открывает, из чего Кагеяма (супер-догадливый детектив) делает вывод, что родители в очередной раз задержались на работе, а Хината (его не менее супер-догадливый помощник) добавляет следствие из вывода: дверь придется открывать ему. У Кагеямы катастрофически трясутся руки. — Давай сюда, — ключи быстро нагреваются в пальцах, пока Хината возится с незнакомым замком. — Так, верхний на сколько оборотов? — Три в правую сторону, — помогает Кагеяма. А нет, не помогает. Кагеяма наваливается со спины, утыкается носом в шею над шарфом и вдыхает с таким отчаянием, что у Хинаты подгибаются колени. — Т-ты чего? — он судорожно пытается открыть дверь, ай, черт, в другую сторону, кто вообще придумал эти двери, да еще и с двумя замками. Руки дрожат. — Тебе плохо? Очень плохо? Погоди, я сейчас, я… — Ты так пахнешь, — делится Кагеяма и прижимается так близко, что даже через штаны, длинную куртку, еще одну куртку — блин, да через все Хината чувствует, что у него стоит. Сначала хочется заорать, бросить ключи в замке и спрятаться в ближайшем мусорном баке. Потом первый шок спадает, зато доходит смысл сказанного, и Хината цепляется за него, потому что — а за что ему еще цепляться, когда у Кагеямы поехала крыша, а ремонтная бригада имени Кагеям-старших сегодня «видимо, как всегда, ночуют на работе, они часто так делают, сейчас достану ключи»? — Я не могу пахнуть, — с уверенностью говорит Хината. Даже если Кагеяма ему не ответит, плевать, он неплохо отвлечется, общаясь с самим собой. — Ты же видел: во мне альфы три тысячных коэффициента. Я прям эталон беты. — Ты идиот. И ты пахнешь, — Кагеяма (твою же мать!) трется носом о его шею и дышит быстро, поверхностно. — Я сначала даже не понял, что это ты. А потом на сборах запах пропал, и я понял, что мне не показалось. — Ты же не серьезно, да… — А сегодня снова. Твой. Чертов. Запах. Я даже смотреть на тебя нормально не мог. — И пасовал не пойми куда. — Заткнись! И приз за лучший саспенс получает входная дверь, которая выбирает именно этот момент, чтобы наконец распахнуть свои объятия. Хината летит в прихожую, валится возле какой-то тумбочки с обувью — и его тут же придавливает Кагеямой: его весом, запахом, шумным дыханием, руками, лезущими под куртку. — Кагеяма, — Хината изворачивается и берет его лицо в ладони, говорит медленно и четко, стараясь казаться взрослым, но очень сложно выглядеть взрослым, когда тебя раскатывают по полу и пытаются раздеть. — Кагеяма, послушай. Ну правда! Не надо. Ты потом будешь очень жалеть, очень-преоч… — Вот уж нет, — обрубает Кагеяма, моргает (медленно, осознанно) и прижимается к его рту. Хината забывает, как дышать. Ему сейчас и не надо: Кагеяма целует его жадно, голодно, держа одной рукой за подбородок; у кислорода просто никаких шансов. Хината цепляет его за куртку на загривке, оттаскивает от себя, натыкается на взгляд — просящий, ждущий, охренеть какой, — и расслабляет пальцы. Кагеяма тут же падает обратно, целует вдоль скулы, мелко, часто, мажет по уголку рта и снова находит губами губы. Мысли формируются в голове без участия Хинаты, потому что сам Хината занят — обнимает Кагеяму поперек спины и прижимает к себе, всем телом принимая его дрожь. Первая мысль проходит навылет и даже не успевает испугать: он целуется с Кагеямой (в потоке мыслей присутствуют также “господи”, “охренеть” и несколько матерных эквивалентов). Он целуется с Кагеямой, лежа на полу его дома. Он целуется с Кагеямой, лежа на полу его дома, позади них открытая дверь, на улице +5, ветер, переменный дождь, прохожие и… господи, почему они не попробовали это раньше? — Моя комната наверху, — информирует Кагеяма, когда все-таки отрывается от Хинаты. Глаза у него черные, бестолковые, блестят в полутьме. — Я ничего не знаю, — информирует его Хината в ответ. И, эй, это важная информация, Кагеяма, слушай внимательно — приходится схватить его за подбородок и силой развернуть к себе. — В смысле, вообще ничего. И не умею. — Я тебя научу. — И еще я бета. В смысле, даже если я очень за — а я очень за, перестань хмуриться, — я все равно не смогу столько, сколько тебе надо. — Ты же не собираешься уйти сейчас? — Не собираюсь. Просто хочу, чтобы ты знал. Вверх по лестнице они поднимаются целую вечность: у Хинаты дрожат колени, у Кагеямы заплетаются ноги, как они вообще добираются до комнаты, ничего не разбив и никого не сломав, — самая большая загадка мироздания. — Я много читал, — говорит Кагеяма и, вытянув руки вверх, вытряхивается из толстовки и футболки разом (куртки они разбросали по всей лестнице и где-то там же остались кроссовки, а также носки Кагеямы). Хината залипает сначала на этом движении, а потом на открытой шее, которая оказывается прямо перед глазами. — Я тебе буду говорить, ты только не уходи, я один не спра-а-а… Темная вена на вкус оказывается крепко соленой, до горечи, нервно бьется под языком. Хината трогает ее губами и языком, собирая непривычный запах, чужую нервическую дрожь, пока Кагеяма не застывает в руках, вытягиваясь в струнку и запрокинув голову. Сердце пропускает удар. — Эй, — Хината гладит ладонями влажные выпирающие лопатки, осторожно целует нежную выемку между ключиц и отчаянно, до сдавленного стона хочет увидеть выражение лица Кагеямы в этот момент. — Ты как? — Я, — кадык скользит по напряженному горлу вверх-вниз, когда Кагеяма гулко сглатывает. — Я как будто вообще не об этом читал. — Не помогает? — Вообще нет. — Блин, что делать? — Ну, кое о чем я позаботился. — Ну? — У меня есть эти… резинки. В смысле, резинки? То есть прям резинки-резинки? Те самые, которые нужны, чтобы… Кагеяма опускает лицо и заглядывает Хинате в глаза. Бьющий из окна свет фонарей обводит белым контуром его шею, линию плеча, напряженные мышцы рук. Едва-едва можно разглядеть, как горят его скулы, и у Хинаты сводит живот, когда Кагеяма, весь взведенный, такой невозможно красивый, пододвигается ближе и обнимает за спину открытыми ладонями, как маленький ребенок. — Мне тоже страшно, — делится он на ухо, и Хината впитывает, запоминает этот шепот всем собой, потому что вряд ли Кагеяма еще хоть раз ему покажет настолько обнаженного себя. — Очень страшно. И стыдно. И ты можешь уйти, я не обижусь, это честно. Но я очень хочу, чтобы ты остался. Пожалуйста. Нет никакой проблемы, напоминает себе Хината. И сейчас совсем не время, чтобы выдумывать ее на пустом месте. — Суга-сан говорил, что ты хреново разбираешься в людях. Хочешь секрет: ты в них вообще не разбираешься. *** За окном уже начинает светлеть, когда у Кагеямы звонит телефон, и они случайно сносят его на пол. Включается автоответчик, кто-то что-то говорит терпеливым женским голосом, но Хината совершенно не разбирает слов. Он устал. Нет, не так — он измотан в край, в груди горит, а бедра болят при любой попытке пошевелиться. — Еще, — Кагеяма стонет и запрокидывает голову, трется затылком об измочаленные простыни. — Еще, пожалуйста, еще. Хината лежит на нем сверху и трахает тремя пальцами, потому что двигаться целиком у него просто нет сил — это Кагеяма омега и вообще конь по части выносливости, а некоторые тут, на минуточку, умеют уставать. — Я не могу, правда, — Хината трогает губами выгнутую шею, и растертые губы тут же начинает печь от соли. Слова выходят едва слышными, потому что он с непривычки сорвал себе все горло, но Кагеяма все равно слышит и тихо скулит в ответ. Ему мало, конечно, ему мало, но ведь Хината предупреждал, что у бет не бывает гормонального взрыва, позволяющего трахаться всю ночь, на что он рассчитывал? На что он надеется сейчас? Хината ловит взгляд Кагеямы (плывущий, нездешний; красные белки, огромные дыры зрачков) и понимает: ни на что он не надеется. Он просто хочет, открыто, много, пока этот страшный первый голод не уймется, и не знает, куда себя от всего этого деть. Три пальца входят по самые костяшки, раздвигаются внутри, и Кагеяма с хриплым криком кончает, уже который раз за сегодня. Сперма пачкает живот, стекает по влажной коже и собирается под поясницей, пропитывая простынь, бедра у Кагеямы тоже все мокрые, но это удивительным образом не кажется противным. Хината пытается представить себя с другой омегой — вся эта смазка, голод в глазах, растертые губы и бесконечное «дай-дай-дай», — и Хината больше не пытается представить себя с другой омегой, спасибо большое. — Давай еще раз? — спрашивает Кагеяма, приоткрыв глаза. — Ты как? У него снова стоит, но он пока не выгибается (пока еще нет), только требовательно трется о бедро и живот Хинаты и блаженно вздыхает, стоит провести ногтями у него за ухом. Ему нужен альфа, с тоской понимает Хината. Альфа, который не будет без сил валяться полночи, а сможет дать ему столько, сколько он хочет, без передышки, жарко, быстро, много. Хината пытается представить Кагеяму с другим альфой — кем-то высоким (еще выше Кагеямы), терпеливым, выносливым, с умелыми руками и целой пачкой статей в голове на тему — и это выходит так легко и правильно, что у Хинаты соленый ком собирается в горле. И он больше не пытается (не пытается, не пытается, хватит уже!) представить Кагеяму с другим альфой. Хината приподнимается на локтях (руки ноют от чрезмерной нагрузки, но во всем теле просыпается какая-то злая сила, которая толкает и толкает вперед), приставляет член к мокрому раскрытому входу, надавливает, отступает и одним движением проталкивается внутрь. Кагеяма всхлипывает, закусив указательный палец, и сцепляет ноги у него на пояснице. На каждом толчке он закатывает глаза и тихо что-то воет — совершенно упоительная картина, Хината будет дрочить на нее до самой смерти, пока смерть не разучит его. — Как же ты пахнешь, — голос у Кагеямы хрипит и срывается, ресницы мокрые, по бедру под ладонью катаются короткие болезненные судороги. — Если бы ты знал, как ты пахнешь, я думал, с ума сойду. Правильно, в общем-то, думал. Хината, вон, уже сходит: ему тоже мерещится запах, густой, горячий, невыразимо сладкий, от которого все тело горит. В горле нарастает звук, огромный и дребезжащий, как зеркало — Хината прижимается губами ко рту Кагеямы и кричит, чувствуя, как крик обдирает глотку, выворачивает наизнанку, и это так больно, не только ему больно, ведь Кагеяма кричит тоже. Огромные удивленные глаза в розовом зареве рассвета кажутся сиреневыми, сказочными. Хината успевает удивиться собственной наивности (да, Злобношима, он не такой наивный, как… а, впрочем, иди к черту), отводит челку со лба Кагеямы и отрубается. *** Утро, судя по оттенку неба за окном, начинается после обеда и состоит целиком из дурных ощущений: затекла спина, от усталости онемели бедра, а руку отлежал кто-то неудобный и ужасно тяжелый. Да еще и не повернуться никак, потому что… Как это? — Как это? — транслирует Хината вслух глухим каркающим голосом (настоящий ворон). Кагеяма ворчит и пытается перевернуться на спину, но хрен ему, потому что Хината прижимается к нему сзади и никак не может отодвинуться из-за вполне себе не-бетского узла. Узла, который мешает выскользнуть из Кагеямы и лечь удобно. И поверить в реальность мешает тоже, да. Вопреки голосу Кагеямы, который выдает такое привычное: — Чего орешь, придурок? — что становится просто смешно. Хината целует выступающий верхний позвонок и прижимается крепче, устало вздыхая. Если придется так вкалывать во время каждой течки, то Хината, пожалуй, не согласен: что, если после такого он не сможет нормально прыгать (о господи, его бедра!) и его выгонят из основного состава и больше не возьмут на игры... Хотя кого он обманывает — ни за что он не откажется от такого Кагеямы, сонного, теплого и ворчащего, даже если бедра (все еще о господи) потом придется согревать компрессами. Прежде, чем снова уснуть, Хината отправляет сообщение маме («Ночую у друга, извини, что не предупредил»), тренеру («Простите, извините, я не специально») и даже успевает получить ответы, которые показывают, что мама с тренером разобрались и без него. Крайне довольный собой, Хината убирает телефон на стол, обнимает Кагеяму покрепче — тот ворчит, но позволяет, — и закрывает глаза. Последняя мысль, догоняющая его перед сном, — про то, что нужно бы заказать еды и попросить лекции за сегодняшний день. А еще — что скучные книжки на тему теперь все же придется купить. Ну блин!