Лабиринт

— Что это такое?       Спрашивает золотой мальчик, носящий тяжелую фамилию в форме имени на узких плечах под дорогим пиджаком, указывая одним лёгким кивком головы на незаконченный чертёж на столе. Он не показывает пальцем и не подходит ближе. Лишь смотрит с интересом на развёрнутый белый лист, пожелтевшие и обтрепавшиеся временем края которого говорят о его возрасте сильнее, чем пометка даты внизу. Сообщает ли эта внимательность в глазах и мимике Брюса об истинном интересе, или это вежливый предлог воспитанного человека начать разговор?       Ему сегодня справили семнадцать. На сцене, в окружении пары трупов и одного психопата, под угрозой лишения жизни. Ему сегодня подорвали мир с беззаботностью нажатия кнопки детонатора. Он стоит в убежище Джеремайи Валески, рассматривая его работы с увлечённостью к каждому штриху. Это странно.        Джеремайя обходит стол, разгребает с чертежа транспортиры, циркули и карандаши, использовавшиеся для корректировки, подзывая Брюса подойти ближе. — Я придумал это довольно давно, мистер Уэйн, — раскрывает старые раны и семейные тайны с необычной лёгкостью, будто, наконец, дышит свободно впервые за много лет недостатка кислорода. Говорить правду, оказывается, не так уж трудно, — когда был ребёнком.       Брюс пальцем копирует одну из граней, хмурясь. Джеремайя находит его сведённые в немом вопросе брови очаровательными. — Это, — начинает Брюс, поднимая глаза с чертежа на стоящего рядом, — убежище.       Не предполагает, не выносит на суд догадки или вероятности, а убеждает в своей правоте. Ему сегодня справили семнадцать, разве не должен мальчик проводить эту ночь в компании своих близких друзей? Джеремайя не спрашивает, что он здесь забыл.       «Что вы здесь забыли?» — кажется, вопрос скоро сорвётся таки с его губ бумажным журавликом и сгорит от стыда, столкнувшись с отголосками смущения в беспристрастном «Извините». Формулировка не кажется Джеремайе излишне грубой или откровенной, наоборот. Такая постановка интересующей проблемы пребывания юного Уэйна в его подземной обители звучит в мыслях наиболее правильно. Вид Брюса — немного поникшая голова и затуманенный какими-то неозвученными дилеммами взгляд. Будто действительно потерял что-то и стремится вернуть. Осматривает каждую деталь в комнате, остановившись на пару секунд у графина с жидкостью цвета смолы, бросив быстрый взгляд на Джеремайю, словно укоряя.       В планах на ночь Джеремайи было очень банально и очень по-взрослому напиться, надеясь, что повышенный градус разъест клубок сомнений в мозгах. Позволит абстрагироваться от мысли, что его брат, которого он боялся большую часть своей жизни, от которого загородился толстыми стенами и дорогими системами безопасности, один вид которого заставлял чувствовать панику и страх, мёртв. Определённо Джеремайя не должен радоваться этому факту. Но он солжёт, если скажет, что вид бездыханного Джерома на покорёженной машине не заставил тяжёлые тиски на шее разомкнуться, позволяя, наконец, дышать.       Вместе с невероятным облегчением появилась пустота. Джеремайя будто покинул тюрьму, в которой томился декадами, всё желая выйти, вкусить свободы, и вот после долгожданного освобождения не знает, как быть дальше. Ведь его смыслом тогда было избегание Джерома всеми силами и ресурсами, а сейчас он чувствовал себя актёром, слова которого закончились, но выпускать со сцены не желали.       Стекло стакана с виски уже холодило руку, когда камеры на улице показали подъезжающую к убежищу Джеремайи машину. Распитие алкоголя пришлось отложить. Особенно, когда из машины вышел знакомый силуэт Брюса Уэйна. Первое время Джеремайя только смотрел, сжимая стакан в ладони, как тот, озираясь, подходил ко входу в бункер. Брюс не выглядел встревоженным или напуганным, что принесло какое-то подобие облегчения. Он звал его своим тихим и уверенным голосом. Сначала эгоистичная идея не впускать незваного гостя почти нашла своё развитие, но… Словно читая его мысли, Брюс повернул голову, глядя на него точно через голубоватый экран. Джеремайя не смог отказать этому решительному напору, нажимая кнопку открытия дверей. — Не все люди обладают необходимыми средствами, чтобы приобрести жилье. В детстве наш цирк много путешествовал по стране. Я видел много людей, у которых не было ничего, даже крыши над головой. Мне было жаль их. И я придумал построить сеть убежищ по всему миру, чтобы люди, которым некуда идти, могли пойти туда, получить помощь, еду, одежду. — Вы были очень добры, — тихо замечает Брюс. Поправляется, — и сейчас тоже. Но жить в убежище постоянно — это удручает. Словно вы всё время бежите от чего-то.       Джеремайя неловко и быстро улыбается одними уголками губ, стараясь скрыть за этим горечь. — Да, я понял это потом, когда стал чуть старше. В подвалах плохой климат, мало свежего воздуха и солнечного света. Не самые лучшие условия для жизни.       В его убежище совсем не холодно и не сыро: Джеремайя зарабатывает достаточно, чтобы позволить себе такую систему отопления.       По позвоночнику протягивается дрожь и холодок, заставляющий нервно дёрнуться, когда Брюс находит его руку своей и сжимает. Ладони Уэйна сухие и жесткие на ощупь, нет юношеской мягкости кожи или дрожания пальцев. Уверенный жест, каким обычно обмениваются при знакомстве, но он более интимный, чем приветственное рукопожатие. У Брюса непроницаемая для чтения эмоций маска, в то время как Джеремайя успевает нахмуриться, поражённо выдохнуть через рот, спешно облизать губы, попытаться спросить, но спотыкается взглядом о спокойное и сосредоточенное лицо. Точеные линии скульптуры в художественном музее, неживой и твёрдый как камень. Дотронься — порежешься острыми гранями, обожжёшься о лёд равнодушия. Только рука — рука тёплая, как чашка остывающего чая. Брюс Уэйн держит его за руку, и это кажется до странности нормальным.       Непонимание в мыслях Джеремайи скоро выльется в соответствующий вопрос.       Прикосновения ему не неприятны, просто… Просто он борется с желанием впустить пальцы в рыжие, тщательно расчёсанные волосы, разметать их тусклыми всполохами погасающего костра. Снять очки, надавить пальцами на переносицу, мотая головой как болванчик. Он просто не понимает. — Мистер Валеска, вам больше не нужно бежать, — отстранёно говорит Брюс. Медленно поворачивается. Ему сегодня справили семнадцать, он не должен смотреть вот так — так безразлично и так мёртво. — Вы всегда можете покинуть это убежище. Не от кого прятаться.       Вашего брата сейчас вскрывают в готэмском морге, а завтра мы с вами пойдём на кремацию. Хотите, я буду стоять рядом с вами как родственник, которым не являюсь, и осторожно положу руку на ваше плечо в напоминание, что мы всё ещё живы. Нужно убедиться, что этот монстр не восстанет и не придет ни по вашу душу, ни по чью-либо ещё. Вы знали моего отца, я — вашего брата. Мы почти семья. Я никогда не слышал о вас, Ксандер Уайльд, а вы — обо мне. «Ему сегодня справили семнадцать, » — рассеянно думает Джеремайя, когда Брюс за руку, как ребёнка, выводит его по лабиринту, следуя указаниям конструктора этого воплощения древнегреческого мифа. Лабиринт без минотавра. Лабиринт, построенный для защиты. — «Он не выглядит на столько. Внешне — да, но при общении с ним возникает чувство, что внутри кто-то гораздо старше.»       Брюс ведёт его за собой из лабиринта, в котором закупорился, как насекомое в янтаре, Джеремайя, оставляя взращенные из страха стены позади. Джеремайя грезил этим сооружением с детства, рисуя линии ручками на старых газетных листах, на вышедших из использования афишах цирка Хейли, на блокнотных страницах. Рисуя множественные повороты и бесконечные тупики, где только один выход — правильный.       Брюс ведёт его по потёмкам собственной души. Джеремайя с какой-то неопределённой ещё нежностью замечает, что Брюс допускает непозволительно мало ошибок, практически всегда выбирая верную дорогу.       Его темница — спасение — позади, как и лестница, и небольшой металлический контейнер, служащий маскировкой. Февральский ветер обдувает их, заставляя Джеремайю свободной рукой вслепую нашаривать и застегивать пуговицы на наспех надетой куртке. Чёрное пальто Брюса развевается от потоков воздуха. Красиво. Чёткий профиль на фоне лунной ночи, и складки ткани, что идут волнами за его спиной. — Зачем мы здесь? — шёпотом, словно деревья могли услышать их разговор и разнести шорохом листьев всему свету, спрашивает Джеремайя.       Ему не страшно. Даже если его ближе к полуночи застал непрошеный гость, который без ответов и объяснений взял за руку и потащил в неизвестность. Ему не страшно, ему как-то пусто.       Брюс молчит, и ночь не выдаёт своих тайн. Поднимает голову выше, вглядывается в развернутое черничное небо с сияющими каплями небесных тел за миллиарды световых лет от земли. — Мистер Валеска, вы давно смотрели на звёзды? Мне было бы приятно, если бы вы составили мне компанию.       Ответом служит вырвавшийся изо рта Джеремайи белый пар, когда он лишь выдыхает, не найдя слов.