with you, anywhere

чон хосок[3:22] чонгук попал в аварию ночью чон хосок[3:23] он ничего не помнит / — что той ночью случилось? даже если бы юнги знал, что случилось тогда, даже если бы он смог достаточно во всем этом разобраться, чтобы выразить это словами, он бы в любом случае не знал, как заговорить об этом. зажигалкой щелкает, позволяет пламени гореть ненадолго. — много чего, — все, на что хватает. ён снова пришла. слышен звук топота, когда она идет по полу, и редкий шорох, когда подбирает очередную пустую бутылку и кладет ее в пакет. юнги не просил ее делать это. он подумывал даже спросить ее, почему она продолжает приходить к нему, или просто сказать, чтобы прекратила, но юнги знает наперед, чем этот разговор закончится. она скажет: «ну, кто-то должен проверять, жив ли ты». или: «прекрати отталкивать людей». он щелкает зажигалкой, позволяет огоньку разжечься. юнги знает ее пару месяцев от силы, но она ведет так себя, будто они друзья уже на протяжении всей жизни. он не помнит, рассказывал ли ей о той ночи или о людях, которых видел в последний раз, хотя должен был. юнги уверен, что наделал кучу всего будучи пьяным. мин не помнит, да и не хочет вспоминать особо. — ты смотришь на пламя так, будто ждешь кого-то, кто бы задул его. он хмурится и смотрит, пристально так. она правда сказала: «ждешь кого-то». юнги в кулаке своем зажигалку зажимает и говорит: — почему ты до сих пор приходишь? очевидно не для того, чтобы составить мне компанию. он слышит ее тяжелое дыхание. — я бы хотела, чтобы ты перестал отталкивать людей, что любят тебя. юнги думает и не обращает внимания на надоедливый голос в своей голове, который твердит, что ён говорит не о себе. он тянется к пачке сигарет, лежащих на пианино, достает одну из упаковки. но когда кладет ее между губ, девушка вынимает сигарету. и это очень похоже на одного человека, что так же делал. жест лишь пробуждает в юнги раздражение легкое. — хватит курить, — она говорит, — и иди к нему. / — я буду скучать по этому месту, — чонгук сказал ему, и юнги не уверен, что он имел в виду: паршивый номер в мотеле, или эти улицы с магазинами дорогущими, или яркие слишком вывески неоновые, или что-то, что на их на кровати скрипучей. или еще что-то. или это все сразу. юнги издал смешок приглушенный и «почему?» спросил. — легко привязываюсь, — чонгук говорил это, пока носом утыкался юнги в шею — привычка такая сладкая больно, что невыносима почти. рука юнги на чонгуке. настолько заботливо, как будто чонгук — что-то хрупкое такое, хотя юнги знал, что он такой и есть, — когда приходит время уезжать, я чувствую себя… грустно немного. юнги бы не смог понять, потому что его не заботило привязываться к номерам мотеля, в которых никогда не оставались больше недели. может к завода развалинам у путей дорожных. может к побережью, немного совсем. но там место роли особой не играло. главное — жить моментом. туда нужно было с людьми приезжать. если бы юнги поехал к берегу моря сейчас, один, он бы посмотрел просто и подумал бы: «оно огромное слишком, и у меня песок в обуви.» и, вероятно, это является причиной, почему юнги думает об этом сейчас. почему он не с того ни с сего вспомнил те чонгуковы слова в кровати мотеля, в его кожу сказанные под оттенок розоватый, исходящий от мигающей из окна вывески неоновой. однушка, что сейчас юнги занимает, должна была быть их. по крайней мере в теории, по крайне мере здесь стоит пианино. предварительные планы. (— что, если бы мы жили здесь.) может потому, что чонгук хотел перестать грустить из-за тех мест, что покидает, хотел куда-то возвращаться. может почему-то еще. не так важно сейчас. сейчас это комната просто, которую пианино занимает да парень, который на нем играет, и это не мелодии даже, а что-то ближе к воспоминаниям. каждый звук, что юнги вытягивает, печалью наполнен, и он ненавидит его, в тот момент, обнаженное сердце. / в конечном итоге — он идет в больницу. ну или что-то вроде этого. отвратительная желтая стальная лавка в конце коридора у стены палаты — все, на что он способен. на самом деле, он его не видел, но чонгук тут, за парой стенок буквально, и юнги не может разобраться в событиях той ночи, однако он уверен в том, что чонгук сейчас здесь, есть и его вина. дверь приоткрыта. иногда заходит и выходит медсестра. она спрашивает юнги, мол, он здесь, чтобы увидеть кого-то? юнги трясет головой. бессмысленно сидеть тут. но по крайней мере, тот факт, что он здесь, удерживает его от занятия чем-то еще. по крайней мере, сейчас он ближе, чем был месяцы назад, без возможности достаточно сблизиться, чтобы испоганить что-то еще, без возможности видеть чонгука, что будет смотреть на него как на незнакомца. иногда, когда он откидывается к стене и закрывает глаза, слушает тихое электрическое жужжание, отдаленный звук приборов, он почти слышит голос. всегда поющий. но юнги знает, что это не больше, чем плод его воображения. часть его задумывается, может чонгук знает, каким-то образом, где он. или знает парня, кто просто сидит в коридоре все эти дни. задумывается, может у чонгука есть это зудящее чувство, будто он знает кого-то. знал. задумывается, может чонгук помнит кого-то, кто был влюблен в него. до сих пор влюблен. времена сбивают с толку, но они простые очень, в каком-то смысле. чонгук в его прошлом, настоящем и будущем. даже сейчас. и не имеет значения, что произойдет с этого момента. даже, если он не хотел. даже, если он уже чонгуку не принадлежит. / когда чонгук сказал я буду скучать по этому месту, мысль, что в голове юнги промелькнула, была та, что с чонгуком место — не просто место, это что-то большее. так чонгук из всего делает нечто большее. делает юнги чем-то большим. пианино не просто пианино. это место встречи, где две разных совершенно души встречаются, воедино сливаются и запутываются друг в друга. эта однушка не просто квартира. или просто. но она могла бы стать домом. / юнги не удивляется совсем, когда намджуна видит. он удивляется лишь тому, как этого раньше не произошло. это мог бы быть любой из них, но может быть и правильно, что намджун первый. много лет назад намджун и был первым, кого он увидел. так знакомо, до боли. как совершенно различно, в то же время. похоже на разные версии одной и той же истории. прошли месяцы. последний раз, когда юнги его видел, у намджуна руки все в крови были, и он звал тэхеново имя так, будто извинялся, так, будто умолял, будто оно значило все. «ты нашел его», - юнги почти спросить хотел, а потом чуть ли не засмеялся, потому что несмотря на всю серьезность вопроса, несмотря на то, что это, блять, не смешно совершенно, это бы звучало как очень плохая шутка. намджун не выглядит удивленным, когда видит юнги, или не подает виду. он лишь садится с юнги рядом. так, будто это уже не первый раз, как они встречаются после тех событий. так, будто они уже были здесь раньше. это дежавю, причем странное очень. потому что если бы юнги мог полностью доверять сознанию, которое ему не принадлежит, кстати, то, он уверен, они бы с намджуном никогда не оказались здесь вместе. — ты заходил? — юнги спрашивает, и в то же время говорит киму, что сам нет. намджун смотрит на него долго. — да. он восстанавливается, — он говорит. юнги слышит но перед тем, как он сказал это, — но он ничего не помнит. и тогда он говорит «прости» — я знаю, — юнги отвечает, его руки кулаками на подлокотниках. возможно он надеялся. может нет. он не знает, что чувствует. если бы неудобная желтая больничная лавка было эмоцией, то, вероятно, именно это. / он уходит из больницы, чтобы выпить с намджуном где-то через дорогу. ему это нужно, намджун сказал. на его костяшках шрам, белая линия на смуглой коже выделяется. напоминание, словно пианино для юнги. юнги смотрит на шрам, когда намджун накрывает стакан рукой. и если бы намджун заметил, он просто бы не сказал ничего. они не так много разговаривают. даже не спрашивают друг друга как дела. может это странно. может нет. в общем, юнги думает, нет нужды спрашивать об этом. — ты видел остальных? — юнги спрашивает, оставляя здесь несказанным. — они все уже приходили, — намджун ему говорит, — все по одному, кроме хосока и чимина. юнги не осмеливается думать даже о том, как эти двое прилепились вместе. юнги скучает по сигаретам своим жутко. он рассеянно рыщет в кармане, по привычке, хотя знает, что с собой их нет у него, а если бы и были даже, ни одну бы не зажег. намджун хлопает по его плечу, и, когда юнги разворачивается, протягивает леденец. это тоже таким знакомым кажется, и юнги думает, что это и раньше случалось… может и по-другому немного. но намджун никогда не курил. это все в его сознании смешивается, и он вздыхает просто и берет леденец. / если он никогда не вспомнит меня снова— что тогда? — тогда, возможно, это и к лучшему. — для кого? — ён спрашивает. юнги играется с зажигалкой, — юнги. ты всегда будешь ждать кого-то, чтобы он задул пламя. ну — да. он знает и живет с этим. наверное живет. / если бы они могли вернуться в прошлое, то в каком моменте бы очутились? обратно к тому моменту, до того, как тэхен подобрал ту пустую банку из-под пива? до того, как сокджин нанес первый удар? обратно к тому дню у моря, этот момент, что, спустя столько времени, постоянно выделяется в памяти юнги, возможно годами позолоченный немного, но все еще остается тем, о чем он вспоминает, когда думает о счастье? но изменило бы это что-то? что бы что-то исправить, юнги думает, нужно вернуться намного раньше. сквозь года, назад к тем железнодорожным путям, развалинам какого-то завода, что послужили началом для всего этого, что стали их местом. по крайней мере, на долгое время. назад, до того, как пальцы тянутся, чтобы вытянуть сигарету из губ юнги. так эксцентрично, неожиданная дерзость. и юнги обернулся, чтобы увидеть парня со слишком-большой ухмылкой, слишком-большими глазами, слишком очаровательными во всех смыслах, держащего сигарету между большим и указательным пальцами. юнги видел его не впервые, но сейчас они заговорили в первый раз. — курить — плохо, — чонгук сказал, и то, как сияли его глаза, убеждало юнги в том, что говорил он не о курении точно. — назови хоть одну вещь, которая не навредит тебе, — глумился юнги тогда и уже не мог отвести глаз. месяцы пройдут, и чонгук будет держать юнги за руку, проводить пальцем по венам, будто они — реки, и скажет: вот это. но тогда, все, что он делал, так это просто прокручивал сигарету в пальцах, глаза вниз опущены, будто внезапно он потерял уверенность. но он, казалось, набрал ее снова, потому что его глаза снова на юнги смотрели. и было противоречие где-то в его немного нахальной улыбке и в его глазах, что были более нервными и надежды полными. он сказал: — свежая ночь. без запаха этих штук. юнги выдохнул в каком-то подобии смешка. в мыслях: что за скотина. потому что это именно то, о чем он думал. он был без понятия, почему его сердца биение ускорилось внезапно, или почему он не мог взгляда отвести, или почему он повернулся к парню и сказал: — меня юнги зовут. обратно, до этого момента. / недели в месяцы превращаются. он идет в больницу, встречается со всеми, потому что этому суждено было случиться. каждый по-одному, никогда вместе, но как намджун сказал, кроме хосока и чимина. он все еще не спрашивает их об этом, хотя интересно ему очень. было ли это по своему желанию, или же вещи просто случились так? меньше ли это ранит или больше? говорили ли они об этом вместе? они заходят. а юнги нет. они всегда немногословны. несмотря на все, что случилось, не так много вещей, о каких можно говорить. не сейчас. может быть потом. может. — намджун все еще ищет тебя, — юнги говорит тэхену тихо, не в прямом смысле, он вообще не знает в каком смысле, но в тэхене щелкает что-то, и он глаза опускает так, как будто сам знает. — но разве мы все не ищем чего-то, — он говорит, и юнги знает точно, было время, когда тэхенова улыбка не была грустной такой, но не помнит так хорошо, чтобы представить. в другой день чимин мягко спрашивает: — может, ты хочешь, чтобы мы рассказали ему про тебя? — рассказать ему что? — юнги рассматривает руки на своих бедрах, пальцы сжимаются и разжимаются, — что я — тот, кто что-то значил для него когда-то? что я проебался сам и проебал нас? что из-за меня он был на той улице тогда? — что ты любил его, — чимин говорит об этом так, будто это и есть что-то простое, — что ты любишь его до сих пор. что он делал тебя счастливым, и ты делал его счастливым. если бы они могли вернуться к тому моменту назад— — нет, не говори ему про меня. / он дважды видел их всех, но сокджина лишь раз. он приносит цветы, пастельно-голубые, и, не то что бы это что-то значило, но юнги считать их начинает. один, два— — прости, — сокджин говорит, а юнги забыл где он, смотря на старшего. меня тоже / это не твоя вина / за что? каким-то образом, ни одно из этих слов не говорит юнги. каким-то образом, он может лишь пялиться и глотать громко, в то время, как его сердце ритм отбивает где-то у ребер, и не знает точно, что вызвало этот новый уровень беспокойства в его груди. все извинялись. за то, что чонгук ничего не помнит, за то, что случилось той ночью. но сейчас все отличается и, юнги не может сказать, даже ценой своей жизни, почему чувствуется так, будто сокджин говорит о чем-то другом. ким смотрит вниз. — хотя бы он жив, — он говорит, и, в принципе, мог бы сказать это больше сам себе, чем юнги, но в том что-то щелкает. в следующую секунду, он стоит на его туфлях, кулаком едва касаясь сокджиновой рубашки, прижимая его к противоположной стене. сокджин ударяется о нее так сильно, что фоторамка на стене шатается. — не неси хуйню, — юнги рычит, — не приуменьшай это до хотя бы он живой. он не помнит. сокджин молчит. он еле моргает, когда юнги толкает его к стене. ким не уронил цветов даже, смотрит на юнги, смотрит просто – устало. юнги один дышит тяжело, а кулак сжимает его рубашку. сокджин поднимает веки медленно. — я не это имел в виду, — он говорит, и это действительно звучит как извинение, — прости меня. он не пытается отойти от стены, ждет просто, когда юнги отойдет. плечи мина опущены. он отпускает сокджинову рубашку. — я знаю, — он бубнит, — просто… нервы ни к черту. прости. он не смотрит на сокджина, но чувствует его взгляд на себе. тогда ким поднимает цветы выше, так, юнги снова видит их. — пойдешь со мной? — сокджин спрашивает. у юнги в груди тесно. он сглатывает. — не могу. сокджин не настаивает, просто принимает ответ. он идет к двери, и юнги уходит с его пути. — я позабочусь о том, чтобы он знал — его любят, — сокджин говорит. юнги разворачивается увидеть его широкие плечи, как он открывает дверь. ким оставляет дверь приоткрытой. юнги слышит, как сокджин разговаривает с кем-то там. он не задерживается здесь, чтобы послушать голос чонгука. он просто уходит, проходя дежурную медсестру, которая стала свидетелем всего происходящего, и, наверно решила вызвать охрану. проходит до самого конца коридора, интересуясь отдаленно, может он паникует, может что-то еще, его легкие, кажется, кислородом не заполняются, хотя он вдыхает. здесь лифт впереди, он нажимает на кнопку самого нижнего этажа. его горло горит, он на грани того, чтобы блевануть. или разрыдаться. не уверен, что именно. он выходит через главный вход, затем проходит еще немного, до того, как его горло перестает гореть. проверяет карманы. машинально. все, что в них лежит — ебаный леденец, что намджун дал ему. он водит по нему пальцами так, будто это какой-то знак, чтобы напомнить ему — это не сон. к тому времени, как он на лифте поднимается обратно, дверь закрыта снова, и сокджина больше нет. он не увидит его еще долгое время. остатки того чувства задерживаются в его груди, и он задает вопрос логичный вполне — что это, блять, было. почему чувствуется так, будто он изменился больше всех за то же количество времени. ловит себя на мысли, что не хочет даже знать. / первый раз чонгук сказал, что любит его под мостом, со сбитым дыханием и завышенным адреналином. они долго бежали, отделившись от остальных после первого перекрестка. — я люблю тебя, — он сказал, прерывисто дыша, его пальцы поверх рубашки юнги, а спина утыкалась во влажную стену, — так сильно. ужасное счастье разъедало его изнутри. он напоминал себе, что это просто то, что ты говоришь когда ты задыхаешься и под адреналином. но тогда чонгук сказал ему это снова, часами позже в номере мотеля, после медленного спонтанного танца с юнги, они однозначно не были запыхавшимися после бега тогда, это был другой вид сладкого, головокружительного чувства, вызванного чонгуковыми пальцами между его, его запахом, шампунем с экстрактом сосны, и ноткой одеколона юнги тоже, и его губы почему-то всегда чувствовались на вкус немного слаще. чонгук сказал ему это снова, и юнги понял, что он имел в виду каждое слово. понял, когда посмотрел на него в первый раз и подумал: я влюблен в тебя. это было месяцы назад. / — почему ты идешь? — ён трясет головой, — если ты не— — он не помнит, — юнги говорит, и это второй раз за неделю, когда слова находят свой путь из его глотки. он не хочет повторять, ведь это очевидно, но ён продолжает спрашивать, — он не помнит меня, окей? это так. хватит об этом. зачем ранить нас еще больше? резким движением руки он скидывает нотные листы со стойки. они падают. бесшумно. рассеиваются по полу. юнги продолжает срываться, но никто не срывается в ответ. и это неприятно. (возможно, ему бы стоило спросить: кому я сейчас причиняю боль?) — тогда, — ён тихо говорит, — почему ты идешь? что, ты думаешь, случится? что ты хочешь, чтобы случилось? юнги вонзает зубы в нижнюю губу так сильно, что из нее теперь сочится кровь. я хочу — я хочу. если бы они могли вернуться в прошлое, юнги бы вернулся в тот момент, перед тем, как заговорить с чонгуком на тех путях. перед тем, как тянущиеся пальцы вынимают сигарету из его губ, перед тем, как юнги перестал контролировать свое сердце. (перестал — у него не было ни малейшего шанса). он бы вернулся именно в тот момент из-за эгоистичных и бескорыстных причин одновременно: он бы увидел чонгука, просто еще раз. увидеть его так, как в тот день, до того, как это все случилось, до того, как юнги случился с ним. до того, как они узнали, как выглядят запыхавшимися после бега, или с кровью на лице, или как разваливаются на простынях грязного номера в мотеле. он бы хотел думать, что он принес чонгуку не только несчастье. что он делал его счастливым. здесь. было бы хорошо, называть это место домом. но с такими людьми как они, все всегда заканчивается разбитой посудой и кровью на асфальте. но чонгук заслуживает другой концовки. лучше. юнги хотел бы увидеть его еще хоть раз. и потом он бы просто ушел. это не то, чего он хочет, а то, что бы он сделал. убери хоть одного из них из этого уравнения, ничего бы не случилось так. не было бы побережья – да. но и не последовало бы ничего дальше. семь минус один равно ноль. он идет потому, что привязан к чонгуку так же, как чонгук привязан к местам. он идет потому, что не знает, как не идти. хватит об этом. / недели в месяцы превращаются. а те в еще больше месяцев. и тогда— юнги идет в больницу, и дверь открыта. так же, как и окно. белые занавески на ветру развеваются. на койке никого. (ясно). на прикроватной тумбочке лепестки. пастельно-голубые. и, не то что бы это что-то значило, но юнги считать их начинает. один, два- ветер поднимает их в воздух, в воздух, и прочь уносит. нежно-голубые лепестки по полу разбросаны и, почему-то, это знакомо так выглядит, что глаза режет даже, юнги голову склоняет, он думает, что, вероятно, в ту ночь тоже были цветы. или нет. то так давно было. юнги слышит чонгуков голос где-то у себя в голове, и было бы ложью сказать, что он вообще покидал его рассудок. я буду скучать по этому месту – – когда приходит время уезжать, я чувствую себя… грустно немного. «я скучаю по тебе», — юнги думает в пустой палате. на время это кажется таким простым. он позволяет себе пройти весь этот путь в больницу и сейчас просто стоит в дверном проеме. напротив лепестки раскиданы по полу, и развевается светлая тюль. — простите, — он спрашивает мимо медсестру проходящую, — где пациент из этой палаты? — вы немного опоздали, — она выдавливает из себя улыбку, — его недавно выписали. хорошо, юнги опоздал больше чем на «немного». но он порядке. юнги либо скажет об этом вслух, либо промолчит. он не помнит, возможно никогда больше не вспомнит, но он будет в порядке. сейчас — что сейчас? юнги не уверен. «сейчас» очень похоже на «раньше», он предполагает. чаще он встает и чувствует, будто у него слишком много пустого места. в квартире, в груди, во всем, что делает. больше мелодий, что его пальцы никогда не забудут, даже если бы он захотел. больше игр в то, будто он гоняется за чем-то. за памятью, за прошлым, за парнем, за любовью. гонится или пытается удержать. или пытается отпустить. прямо сейчас его для чонгука не существует. чонгук не был на берегу моря, или под тем мостом, или в тех номерах мотеля, в которых они танцевали медленно, у него нет ничего, что случилось потом. в некотором роде это считается пощадой. это шанс, чтобы просто уйти, как он и хотел. шанс, чтобы сделать что-то правильно, хоть раз. кому я причиняю боль сейчас? никому. или никому, кроме себя. равносильно. кажется, пришло время уезжать. и юнги грустно. он думает, что наконец понимает. / последний раз, когда чонгук говорил ему, что любит, был той ночью, за несколько часов перед аварией. но юнги, очевидно, узнал об этом только после. в нем был адреналин и отсутствие дыхания тоже, но в другом, более ужасном количестве. чонгуковы кулаки сжимали юнги рубашку и лбом он утыкался в его грудь, юнги помнит, как думал о том, как хотел просто выбраться из его хватки, потому что он любил чонгука так чертовски сильно и не мог смотреть на то, как тот страдает, не мог выдержать того, что он сам и был тем, из-за кого чон страдал. он сказал ему тогда: «отпусти меня». но чонгук лишь сильнее сжал его, и юнги толкнул его, надеясь, что он наконец сдался. но чонгук не сдался. он сказал юнги, что любит его, и тогда мин ударил чонгука в лицо _только юнги заслуживает этого удара_ / хотя юнги постоянно искал сигареты, он не курил неделями. он бы сам себе соврал, притворяясь, что на это есть другая причина, но правда была в том, что чонгук ненавидел этот запах, и было бы не совсем правильно прийти в больницу с пропитавшейся в одежду вонью сигарет. не важно сейчас, или важно, юнги думает, и в его груди так пусто, но это и есть правда. он тянется за упаковкой, что на пианино лежит, кладет сигарету между губ, но зажигалку не может найти. и в это время примерно стучит кто-то в дверь. юнги, честно, не имеет желания ее открывать. ён стучит тихо, а она единственная, кто сюда приходит. так что за дверью либо она, либо какой-нибудь торговый агент, что ходит от двери к двери, предлагая свои безделушки. в любом случае, он не был в настроении для второго. однако стуки не прекращаются, и юнги бросает поиски зажигалки, раздраженно шагая к двери. сигарета все еще зажата между его губ. это не ён. и не продавец. сигарета почти падает, но пальцы дотягиваются до нее, не давая ей упасть. прошли месяцы. прошла вся жизнь. чонгук смотрит на сигарету между его указательным и большим. как будто он не знает, зачем потянулся за ней. как будто это было чем-то на подобии мышечной памяти. как будто это уже случалось раньше. тогда он смотрит на юнги, и на секунду лишь юнги думает: «может». думает: «пожалуйста». но из взгляда в чонгуковы глаза может сразу же сказать, что тот не помнит. — ты, — чонгук говорит, тихо и мягко, таким голосом, который никак не перестанет преследовать юнги, — ты был в больнице. / по полу разбросаны листы с нотами. мебель не на своих местах. под столом целая коллекция пустых бутылок, всего не перечислишь. здесь был бардак и тогда, когда чонгук был тут в последний раз. заклеенные окна и пыльные полы, мусор, который никто не убирал. чонгук проходит по комнате, ступая так осторожно, как будто пол вот-вот провалится под ним. его взгляд скользит по квартире, не упуская ни единого угла, а юнги смотрит только на чонгука. как и когда они встретились в первый раз и до сегодняшнего дня, юнги не может отвести от него глаз. он стоит все еще, пока чонгук по комнате расхаживает. не зная что делать с его руками. не зная что делать с его сердцем, которое, кажется, его покидает. возможно, он должен был думать, что это другой человек, не тот парень, с которым он побывал в бесчисленном множестве номеров в мотеле, кто знает его ближе, чем все остальные, кто является причиной того, что он играет на пианино. но нет. чонгук — это чонгук, привязанный к этой однушке юнги. и он не может думать иначе. юнги смотрит на него и видит мальчика, который проводил пальцем по его веснушкам и называл их звездами, кто первый поцеловал его там, у заброшенного завода, застенчиво, неловко немного, но искренне зато. и это все заставляет юнги страдать как никогда раньше. — я был здесь раньше, — чонгук говорит, неуверенно немного, но это все еще утверждение, нежели вопрос. юнги закрывает сразу глаза. а когда открывает, чонгук смотрит на него. — да, — он шепчет. чонгук закусывает губу, смотря на юнги, отчаянно ища что-то. так он смотрел на него все время, как пришел. будто не совсем его знает, и это… разбивает юнги сердце сильнее, чем он представлял. — я был здесь раньше. с тобой, — он настаивает, как знает, что дотрагивается до чего-то. дыхание юнги сбивается. его сердце, к ребрам прижатое — безжалостно. — да, — он говорит, и его голос ломается немного. воспоминания проносятся в его голове, словно плотину прорвало, и юнги желает, что бы все это остановилось, потому что чонгук сейчас на него по-другому смотрит, но этого все еще недостаточно для того, чтобы в юнги поселилась стойкая, мучительная искорка надежды. чонгук просовывает руку в карман джинс. то, что он достал – зажигалка. нерешительно он протягивает руку с ней юнги. — это твое, — он говорит, — да? тут была бумажка с адресом. твоим адресом. юнги думает: «ён». она единственная, кто знала его, у кого был его адрес. — оставь себе, — он сказал неожиданно для себя, юнги не знает, был ли в этом какой-то смысл, но чонгук руку убирает — зажигалка пропадает в его ладони — и смотрит вниз, будто это не просто зажигалка. юнги думает… думает. может у чонгука есть какая-нибудь память, что-то типа странных воспоминаний, остатков запахов. или того, как он задувает пламя, как он привык делать, когда юнги был неспокоен. он не знает, чонгук не говорит. когда чон поднимает глаза, они ложатся на пианино. юнги смотрит на него, как он подходит к нему медленно и даже осторожно. касается дерева кончиками пальцев. он поворачивается, его глаза со звездами в них, и чонгук выглядит таким, таким печальным. — пожалуйста, — он говорит, — сыграй для меня. пожалуйста. чонгук садится рядом с ним на стул, и это. боже. по-другому и одинаково одновременно. одинаково, одинаково, одинаково. юнги вздыхает тяжело, и играет потом. мелодию, но не его, а этого парня, рядом с ним что сидит. мелодия, что больше на воспоминание похожа. третья рука ложится поверх клавиш. пальцы нажимают на клавиши, и чонгук добавляет свою часть, немного совсем, кусочек, но этого достаточно для того, чтобы заставить воздух застрять где-то в горле юнги. чонгук убирает руку после сыгранной части, и юнги почему-то продолжает играть. он играет так долго, как может. до того, как совсем клавиши не видит. тогда он прекращает играть, убирает руки с пианино и утыкается в них лицом. юнги наклоняется, его локти на бедрах. и он плачет. он и раньше плакал, но так сильно как сейчас — никогда. на его плечо опускается рука. осторожно и решительно вместе с тем. — прости, — чонгук говорит, — прости меня, прости меня— пальцами он цепляется за ткань рубашки юнги. лицо его все еще в руках, но он трясет головой сильно, резко. — нет. не извиняйся, — он отвечает, голос его ужасный и хриплый, — тебе не за что просить прощения. он слышит, как чонгук вздыхает. — я знаю эту мелодию. я знаю это и я знаю это место, и я… я знаю тебя. я точно знаю, что помню тебя. в больнице я постоянно рисовал человека одного. и это был ты. юнги изо всех сил пытается взять себя в руки, вытереть слезы, но это все бесполезно. его лицо бесконечно мокрое, его руки мокрые. он поворачивается к чонгуку — он все еще так близко к юнги — и видит, что его глаза тоже наполнены слезами. капельки не падают еще, и чонгук пытается сморгнуть их. — почему это чувствуется так… — чонгук не заканчивает. его рука на своей же рубашке кулак сжимает, — почему это чувствуется вот так? юнги смеется, этот хриплый звук все-таки больше походит на смех, потому что до сих пор плачет, потому что нет ничего смешного, но потому что: — даже сейчас, когда ты не знаешь меня, все равно плачешь из-за меня. когда чонгук моргает, слезы падают не прекращая. юнги видит почти, как чон распознает его, до боли близкое, но все еще не достаточное. — я любил тебя, — чонгук говорит, расставляя слова между рыданиями, и спрашивать не перестает: да? да? прошедшее время словно нож вонзается в его сердце. юнги закрывает глаза еще раз. «да, ты любил», — юнги думает, «не так ли? я хотел, чтобы ты пришел и не хотел этого одновременно, не мог выбрать ответ все это время, но ни один не имеет значения, ведь ты уже здесь, в любом случае». он не отвечает, да и не должен, в принципе. чонгук плачет. тихие, невыносимые рыдания. когда он смог освободить свое лицо, он посмотрел на чонгуковы красные глаза, лицо с невысохшими слезами. он красивый. — я любил тебя, — он говорит, но ложь это. всякое он совершал, но чонгуку не врал никогда. исправляет, — я люблю тебя. все еще. / чонгук его имени даже не помнит, но говорит: — я любил тебя. и я буду любить тебя снова. и юнги совершает все ту же ебаную ошибку снова. он не говорит ему не приближаться. — я причинил тебе боль, — он говорит, но это не то. слабая, жалкая попытка, что означает, что он надеется на то, что это никак не повлияет на решение чонгука остаться. надеется, что чонгук останется. — тогда, в этот раз, — чонгук говорит, ресницы опущены, касаются тыльной стороны кисти. пальцы поверх вен как реки. по-другому, но одинаково. юнги больно, больно, — не делай так. — из-за меня ты несчастлив, — юнги говорит с закрытыми глазами, и когда чонгуковы пальцы на нем, это становится единственной вещью, на которую он может обращать внимание. — но еще ты делал меня счастливым, — чонгук говорит, и юнги глаза открывает, потому что чонгук не помнит, откуда он знает, — я знаю. просто это. прямо сейчас. сейчас я чувствую себя счастливее, чем за весь день. я не могу это объяснить. не знаю почему, правда. это просто… чувство, что из-за тебя возникает. — какое оно? — юнги шепчет. чонгук облизывает губы. — как будто я дома, — он отвечает. / чонгук остается. он остается потому, что хочет, и потому, что юнги не может себя заставить оттолкнуть его. потому что он все еще, спустя все это время, не научился перестать быть таким эгоистом. у него был шанс уйти, он пытался уйти, но чонгук, как обычно — упрямо и неуклонно — держался за него. и сейчас — сейчас. чонгук пропадает на полдня, а возвращаясь, держит в руках рюкзак полный одежды. они спят на скрипучей кровати юнги и это. по-другому, но одинаково. юнги прижимается к стене настолько близко, чтобы избежать прикосновений. по-другому. в итоге, юнги, не в состоянии уснуть, смотрит на чонгука какое-то время, все еще не до конца веря, что он здесь. они будто притягиваются друг к другу, просыпаясь с переплетенными конечностями. одинаково. чонгук знает его имя, но он не уверен, помнит ли он его сам, или же увидел на счетах, раскиданных на кухонном столе. в какой-то момент, чувствуется, что они, возможно, могут больше никогда не увидеть друг друга снова, все вместе. но тогда они встречаются, и юнги интересно, может это каким-то образом связано с чонгуком. они не планировали этого, это просто случается, как будто они все подумали о той заброшке. он идет по путям с чонгуком, и тот держит его за руку так невесомо, что больно почти, ладонь к ладони. он любит держать юнги за руку, проводить минуты, изучая ее, переплетая со своей, поглаживая пальцем вены и линии на пальцах, и юнги позволяет ему делать все, что тот только захочет. он не уверен, в том, помогает ли это вспомнить что-то. может быть. а может и нет. иногда у чонгука бывают проблески памяти. места вспоминает, по большей части. он помнит развалины этого завода и море. — ты всегда привязывался к местам, — юнги говорит. и во взгляде чонгука прочитать можно: «я знаю тебя. я точно знаю, что знаю тебя». он смотрит и так отчаянно пытается это сказать, что юнги хочет даже сказать, что все в порядке. хотя он не знает насколько это «в порядке». и есть вероятность, что к чонгуку память полностью никогда уже не вернется. он составляет законченные изображения из его наблюдений и историй, которые он слышал. более точное изображение. может быть, в результате оно окажется настолько хорошим, каким бы было, если бы было воспоминанием. может быть. костер горит уже. они видят его сияние в сумерках, расхаживая по развалинам. чонгук держит юнги за руку, сжимая ее немного сильнее, и юнги позволяет ему. казалось, что все ждали, чтобы прийти сюда и замкнуть круг, возможно это они ждали. юнги предполагает, что странные вещи случились за это время. очень странные. сейчас — не так, как раньше. как могло бы быть по-другому, хах. они разные люди, стали немного старше и имеют сейчас даже больше шрамов. некоторые из них не увидишь на теле. для некоторых из них, возможно для всех них, юнги не сомневается, они идут даже глубже. они все здесь видели друг друга в самые худшие моменты, и юнги не уверен, куда он может уйти отсюда. чонгук отпускает его руку, когда они садятся. того ужасного дивана, который раньше был здесь, теперь нет. да и вообще все место выглядит по-другому, так что они просто садятся на то, что видят — на землю, на обломки цемента — но чонгук остается прижавшимся к юнги, будто тот — что-то, что позволяет чону чувствовать себя в безопасности. юнги начинает думать, что они не только не разговаривают о той ночи, а намеренно избегают разговоров о ней. может быть, никто из них не может разобраться в этом настолько хорошо, как юнги. может быть все они, в глубине души боятся того, что может открыться, если они будут думать об этом более усердно. и почему-то это становится нормальным. прямо сейчас им нужно время, чтобы все уладить, чтобы снова узнать себя и друг друга. чтобы простить себя и друг друга. и двигаться дальше. все вместе, если это возможно. они разговаривают на другие темы. намджун уволился с заправки. чимин и хосок живут вместе, этажом выше их танцевальной студии. тэхена опять арестовали за граффити. сокджин говорит: «ничего особенного со мной не случалось». они обмениваются взглядами, и юнги может с точностью сказать, что все уверены в том, что сокджин врет, но никто ничего не говорит. сокджин уже забыл про тот случай в больнице, не то что бы это было тем, что злило его в первую очередь. — со мной тоже ничего особенного не случалось, — юнги плечами пожимает, когда его очередь приходит, и это более менее похоже на правду, потому что единственная вещь, которая с ним случилась сейчас сидит рядом с ним. хорошо, он не может сказать, что не пил слишком много, но он думает все же, что мир не рухнет, если он не будет делиться с ними всеми подробностями. чонгуковы глаза задерживаются на каждом их лице, и юнги притворяется, что не замечает, что они остановились на его профиле дольше, чем на остальных. кто-то принес пива. его хватит на всех, и это даже нисколько не удивительно. юнги идет помогать намджуну достать банки. — он никогда не забывал тебя, — намджун говорит, протягивая ему банку, тихо, но достаточно, чтобы юнги услышал, — не совсем. после того, как все побывали у него, он спросил у меня: «разве не должен ли еще кто-то прийти?» юнги сглатывает. он видит чонгука боковым зрением. он сидит у огня, слушая бредни хосока. — но он не помнит тоже, — мин говорит, — он знает, что я — кто-то, кто был с ним, но не знает, что я за человек. о чем он думает, но не говорит: «что, если он не полюбит меня в этот раз?» — но даже если так, — намджун говорит, — он нашел свою дорогу обратно к тебе. когда юнги смотрит на него, ким улыбается, и все его ямочки и тени на щеках хорошо видны в свете от огня. выглядит пугающе немного. — ты нашел тэхена? — юнги спрашивает перед тем, как вернуться к остальным. это может прозвучать глупо, потому что вот он — тэхен, сидит прямо здесь, и тычет веточкой в огонь, создавая искорки, но намджун знает, что имел в виду юнги. намджун кидает быстрый взгляд на огонь. — может быть, — он говорит, его улыбка хоть и неуверенная, но полная надежды все-таки, — я.. все еще в поисках. его шрамы с тэхеновыми совпадают, и почему-то юнги уверен — они еще найдут друг друга. это неизбежно. чонгуку не было восемнадцати, когда они делали это впервые. хотя он и сейчас несовершеннолетний, это никогда не имело значения, в любом случае. — один раз ты блеванул на путях, — чимин рассказывает ему о том первом разе, чонгуковы глаза сверкают, — и после этого юнги не давал тебе пить еще о-очень долго. — я не помню, а значит не было, — щеки чонгука вспыхивают, и он прижимается сильнее к юнги. в этой фразе абсолютно ничего смешного, но сейчас они все смеются. чонгук улыбается своей улыбкой, обнажая свои передние зубки. у юнги сердце побаливает может из-за любви, может из-за чего-то другого. на это есть множество причин, на самом деле. они поцеловались здесь впервые, ночью, которая не отличалась ничем _всем_ от этой. юнги интересно, может различия — то, за чем так гоняется чонгукова память. то, как его взгляд скользит по остальным ребятам, губы медленно накрывают губы юнги, а глаза широкие, будто он видит что-то кроме кирпичных стен. его рука находит руку юнги снова, берет ее небрежно, пальцем большим вверх-вниз водя по всей ладони, и делает он это так непринужденно и рассеянно немного, будто действиям своим отчета не дает. юнги сильнее сжимает пальцы на чонгуковых, поднимает руку к своим губам, и касается мягко, оставляя короткий поцелуй на тыльной стороне. просто так. он захотел просто. чонгук кладет голову к юнги на плечо и не отпускает его руку. костер затихает. тэхен больше не тычет туда веточкой и просто смотрит на оставшиеся угольки. разговор затих тоже. — должны ли мы разойтись? — сокджин говорит. но никто не спрашивает куда. / — воспоминание или сон? иногда юнги говорит «сон». потому что он не помнит, что они были в темной комнате посреди шторма с горящей картиной. иногда он опускается щеками на колено, смотрит на чонгука искоса и говорит «воспоминание». тогда чонгук будто загорается, потому что он помнит что-то похожее на то, как они распыляли краску себе на руки и на одежду или номер в мотеле, свечами лишь освещенный. иногда. иногда юнги не уверен. — все мы, в пикапе черного цвета на берегу моря? — воспоминание. — горящий музыкальный магазин? — сон. — зеркало разбитое нами… во время драки. пальцы сжимают и разжимают простынь. — воспоминание, — он подтверждает. переворачивается лицом к чонгуку. чон лежит, и он, кажется, замер весь и на него смотрит еще. — ты бросил меня, — и это даже не вопрос. «нет» почти выскакивает из его рта. — я не хотел, — он говорит. потому что это правда. чонгук утыкается лицом в подушку. юнги так сильно хочет коснуться его, пропускать волосы через свои пальцы, проводить тыльной стороной вниз по щеке, но он не уверен, имеет ли на это право. — почему ты не пришел ко мне в больницу? — чонгук спрашивает даже тише, чем раньше. у юнги сердце сжимается, — мне сказали, что есть кто-то еще. но ты никогда не приходил. и юнги не знает как объяснить, как он думал, чонгуку будет лучше; то, что чонгук смотрит на него как на незнакомца убивает его; то, что он пытался дать чонгуку какое-то подобие шанса начать все заново, без всего того, что произошло после побережья. — я никогда не переставал любить тебя, — то, чем он заканчивает. чонгуковы глаза — безграничные галактики. / когда они приезжают к морю, смеркается. но в воде отражаются звезды, звезды и луна, так что на горизонте совсем не темно. они вываливаются из пикапа, сокджин немного сдержаннее, чем год назад. немного только. намджун спотыкается о свою же ногу и уже падает почти, как тут оказывается сокджин — держит его за локоть. здесь все еще есть причал и древняя, в доисторическое время построенная, вышка. картинка прорезает юнги — кто-то взбирается на самый верх, но он не уверен, воспоминание ли это или… что-то еще. это проходит так же быстро, как и началось. что-то на подобие помех. чонгуковы пальцы касаются к его. — ах, - чонгук говорит, — в последний раз… в последний раз было солнечно, да? юнги улыбается. — в последний раз был вечер, — он подтверждает. не кажется, что чонгук помнит что-то кроме этого. он хмыкает, и юнги обращает внимание на его пальцы между своих, ветерок, дующий с моря прямо на его лицо, и шум на фоне, состоящий из звука волн, прибывающих к берегу, разговору их друзей и редким смехом, ступни на песке. темное море сияет вместе со светом звезд, и у юнги вдруг возникает странное желание сравнить с этим чонгуковы глаза. он испускает тихий смешок, но чонгук поворачивается к нему, спрашивая: — что? юнги просто мотает головой. это вроде тех противных стихотворений, которые его заставляет писать никто иной как чонгук. только редко он сам говорит об этом. юнги не может сказать, что все хорошо, что то, что они возвратились сюда что-то исправило; вероятно, нет, не исправило, не исправило все, еще, но… чувствуется, как будто это старт чего-то. и, по ощущениям, чего-то очень хорошего. — вот этот, - сокджин тихо говорит, — наверно этот раз оказался не таким плохим. он смотрит на участок, полный песка, на чимина, танцующего у самого края воды, хосока, что уже по колени в море. намджун и тэхен ушли далеко отсюда и стоят сейчас, держа что-то в своих ладошках, и юнги просто интересно, как они додумались ловить крабов в это время – ночь же. он смотрит на профиль сокджина — он все еще кажется юнги странным, вселяет в него тревогу, но это, в прочем, быстро проходит. юнги все еще не может подобрать слова. он задумывается снова, что случилось с сокджином за это время. но решает все же, что тот сам все расскажет, когда придет время. если оно придет. — о чем ты? — он спрашивает, и сокджин поворачивается к нему, улыбается. — что мы, возможно, будем еще счастливы. / — я целовал тебя на заброшке. был дым… от костра, не от сигарет. — воспоминание. — я целовал тебя здесь, на этой кровати. — сон. — нет, не сон. юнги выдыхает шумно, когда чонгук падает перед ним на колени, смотря на него, сидящего ногами крест на крест на кровати. — чонгук, — он говорит, как будто предупреждение. как будто что-то другое. — хен, — чонгук говорит, и его пальцы находят свой путь к коленям юнги, неуверенно оставляя их там. он облизывает губы, и юнги следит за каждым его движением невольно, себе не подчиняясь, — я помню… как целовал тебя раньше. я помню…. вещи… я хотел бы, хен, позволишь мне? легкий румянец на чонгуковых щеках. он на юнги все еще смотрит, ищет что-то. юнги прикладывает руку к груди, не совсем отталкивая его. боже. только он знает как оттолкнуть чонгука, когда это приводит к переломанным костям. — я даю тебе шанс уйти, сейчас, — юнги говорит и, может поклясться, — слышит что-то похожее на безысходность в собственном голосе, — ты не обязан только потому, что мы так привыкли. я сделал тебе больно. и если ты уйдешь в этот раз, поверь, я не буду винить тебя. когда чонгук стонет громко, это кажется юнги таким, таким знакомым, что старший почти смеется, почти плачет. — я не хочу уходить, хен, — чонгук говорит, сжимая колени юнги сильнее, — я просто хочу вспомнить. немного про то, как он это сказал: это все больше и больше, и больше походит на того чонгука, которого юнги знал. но это все равно, почему-то, казалось невыносимым. чонгук придвигается ближе. рука юнги на его груди уже совершенно бесполезна. потому что он ему позволяет. — это ни…— юнги начинает, когда чонгук опасно близко, — из-за этого ты не вспомнишь сразу же. это ничего не изменит. — ты правда думаешь, что это — единственная причина, по которой я хочу поцеловать тебя? — чонгук закусывает губу. выглядит так, будто ему больно. хотя им всем больно сейчас. чонгук накрывает руку юнги своей и скользит вниз по груди, до того, как не найдет сердца. тихо, — чувствуй мое сердце, хен. — быстрое, — юнги бормочет что-то. что он думает: чонгук. что он думает: живой. — оно помнит, — чонгук говорит, и когда юнги смотрит на него, чонгуковы глаза в слезах, блестят, — оно никогда не забывало. юнг— юнги руками дотрагивается до чонгуковых плеч, его шеи, щек и целует его. чонгук дышит робко в губы мина, и, почему-то, юнги думает о его запахе. шампунь с экстрактом сосны. немного одеколон юнги. ничего не изменилось. ничего не изменилось. он долго не отстраняется. дышит. держит лицо двумя руками, держится за него, как всегда держался: как будто он что-то хрупкое, что вот-вот разобьется, хотя он всегда и был таким. чонгуковы пальцы в кожу юнги впиваются, он звук издает, хныканье, и юнги придвигается к нему, осторожно губами к чонгуковым прижимается. целует его медленно и нежно, будто в первый раз. заботливо и тягуче, но вместе с тем с напором немного, и юнги чувствует, что он бы в любую секунду в прах превратился. его трясет, может. или чонгука. обоих наверно. чонгук забирается на кровать, и юнги садится по-другому, освобождая для чонгука место, позволяет ему прижимать себя к нему, а чонгуковы пальцы на плечах юнги, крепче его рубашку сжимают. юнги отстраняется, но не надолго, не может потому что, его губы все еще чонгука ощущают, руки на его лице, за подборок держат. во второй раз юнги целует чонгука именно так, как любит чон: медленно и глубоко. языком внутрь проникает и проводит им везде, заново изучая его. чонгук стонет приглушенно в поцелуй, большой палец юнги поглаживает его от слез влажные скулы. юнги может тоже плачет. не уверен. о чем юнги думает: «чонгук на вкус все еще как что-то сладкое»; «ощущение такое, будто он пришел домой». но в основном это лишь: «чонгук, чонгук, чонгук». / юнги не будет с ним спать — некомфортно, потому что чонгук все еще не помнит, хотя чонгуковы руки уже свободно блуждают по телу юнги, даже если он говорит юнги: «мы можем, хен, если ты хочешь, я с тобой себя безопасно чувствую»; и юнги ему отвечает: «я всегда хочу тебя», но это означает, что он забирает что-то не его – но он спит с ним, не вжимаясь в стену, а к чонгуку ближе, грудь к груди, чонгуково дыхание на его шее. — я люблю тебя, — юнги говорит ему — не сдерживается в этот раз. чонгук поднимает голову, на него смотрит, глаза большие и бездонные будто. он рот открывает, чтобы воздуха в легкие набрать, но юнги головой трясет, — не отвечай, — он сглатывает, улыбается немного, — скажешь, когда вспомнишь меня. я просто хотел, чтобы ты знал. чонгук моргает медленно. пальцы юнги нежно чонгуковы волосы перебирают. — я пытаюсь вспомнить, — он шепчет, пальчиками упираясь куда-то в ребра юнги. старший опускает свою голову, мягко к себе притягивает, губами касается чонгукового лба. — все в порядке, — он говорит. да, возможно, все действительно в порядке. / он составляет законченные изображения из его наблюдений и историй, которые он слышал. более точное изображение. и, вероятно, этого достаточно. вероятно. / ён больше не приходит, потому что появился чонгук. и юнги не уверен, что это значит. возможно то, что он наконец-то сделал ее счастливой. или себя счастливым. навязчивый голос в голове твердит, что она никогда не была реальной. но это странно, и юнги опровергает это с конечно она была настоящей, здесь есть улика, но здесь он запинается, потому что это не так правдоподобно, и у него, на самом деле, нет ни одного доказательства. ни номера телефона, ни фотографий. (более того. то, что количество пустых бутылок никогда не уменьшалось, хотя она постоянно складывала их в пакеты). но эта ситуация с зажигалкой? это все закончилось в больнице, но когда юнги сейчас задумывается об этом, он предполагает, что, возможно, сокджин вынул ее из кармана, когда юнги прижимал его к стене. он помнит, как рыскал в карманах, не находя ничего, кроме того леденца на палочке. это, должно быть, притянуто за уши, но опять же, сокджин не раз давал понять, что знает больше, чем все они. и если бы это оказалось правдой, юнги был бы не удивлен. и его, должно было бы это волновать. его следовал бы волновать тот факт, что его мозг придумывает нового человека. следовало бы, но юнги наплевать. чонгук остается у него. они спят на кровати юнги, играют на пианино. они готовят в крошечной кухне, и чонгук рассказывает юнги, что рецепт этой соевой пасты ему рассказала мама— — я знаю, — юнги говорит. — а, конечно, — на щеках легкий румянец, и юнги улыбается, надеясь, что его улыбка не выглядит слишком грустно. кладет руку на чонгуков затылок. простое, успокаивающее касание, большим пальцем медленно водит по волосам. они целуются, иногда, у стола или на кровати, и юнги всегда первый, кто отстраняется. это не то… к чему они привыкли. но чонгук никуда не уходит, и юнги не в той ситуации, чтобы просить о большем. иметь чонгука близко, как сейчас — и так, то, чего юнги не заслуживает. / юнги играет; все та же мелодия, та, которую чонгук помнит тоже, но он думает, что мог бы написать что-то новое. они могли бы. дождь бьет по окнам. он думает, что сейчас конец лета. ровно год прошел, как он получил то сообщение от хосока. юнги чувствует рядом чонгука и двигается на стуле. чонгук садится, но не играет, просто смотрит на юнги. старший играет до того, как чувствует губы чонгука на своем плече, на его голой коже, где спадает растянутая футболка. что-то знакомое в этом поцелуе. чонгуковы губы медлят, и в кожу он говорит: — что, если бы жили здесь. юнги медленно убирает пальцы с клавиш и поворачивается лицом к чонгуку, встречается с ним глазами. вздыхает. он не уверен, что именно изменилось. но что-то точно. прошли месяцы. вся жизнь. юнги знал что ответить и держал это все время: — с тобой хоть на край света последний раз он говорил это вслух, но сейчас шепот – все, на что он способен. чонгук выдыхает шумно. — знаешь, что я сказал тогда? — он пальцами хватается за край футболки юнги, подсознательно, — не потому что я хотел домой. ты уже был моим домом. это место… я хотел просыпаться с тобой каждое утро и оставаться в постели просто потому, что нам не нужно было торопиться выезжать из мотеля. я хотел готовить с тобой в нашей кухне, и я хотел, чтобы ты делал мне блинчики, потому что ты говорил, что хорош в этом. и, возможно, я хотел завести собаку. или кошку — что ты хочешь. я хотел жить с тобой. у юнги не было шанса ответить, потому что чонгук уже склоняется к нему, губами находя губы старшего. он, может быть, опять плачет. — юнги, — он говорит, говорит так, будто это не просто имя, которое он увидел на счетах, а так, будто у этого имени есть своя история, как будто это что-то значит, как будто это значит все. сердце юнги цветет, бьется, хотя и может в любой момент остановиться. в этот раз все не так как в прошлый — слишком осторожно. сейчас тот диссонанс звуков пианино, на которое чонгук падает, утянув за собой юнги. руки покрывают каждый сантиметр его кожи под рубашкой — жалкая попытка стать ближе. режущий ухо звук каждый раз, как юнги двигается над чонгуком, но даже это звучит как самая прекрасная музыка вместе с чонгуковыми вздохами и стонами. «кровать», юнги думает о ней, шепча это куда-то в кожу чонгука, только ради того, чтобы напомнить ему о постели. но чонгук не намерен куда-либо передвигаться, но также, хотел ли он позволять юнги убирать свои губы с его груди, со внутренней стороны бедра? нет. и это совершенно точно нормально. второпях, нетерпеливо. факт того, что они отказываются оторваться друг от друга делает это еще хуже, факт того, что чонгук, по большей части, сидит на скользких клавишах, делает это хуже, но это все равно лучше, чем отлично, когда юнги берет его в руку, и чонгук льнет ближе, его голос в ухо юнги – самая прекрасная песня, что он когда-либо писал. юнги соединяет их губы, целует его безостановочно, глотая звуки, что издает. это все месяцы, когда он скучал, по чонгуку тосковал, это каждый раз, когда он играл печальную мелодию, каждая минута, проведенная за стеной палаты в больнице. чонгук кончает с дрожащими бедрами и с пальцами, что впиваются в плечи юнги до синяков, и с именем юнги на губах, будто это могло бы быть единственной вещью, которую юнги слушал бы всю оставшеюся жизнь. и, знаете, он был бы не против. / позже, этой же ночью, когда они добрались до кровати, юнги разбирает чонгука на кусочки таким способом, который, как он все еще помнит _ всегда помнил_, доставляет чонгуку неимоверное удовольствие. чонгука трясет, он извивается под юнги, и старший восхищается тем, как прекрасен и как эфемерен чон все снова и снова. юнги перемещается губами ниже, на внутреннюю сторону бедра, не успокоится, пока не исцелует каждый сантиметр влажной кожи. он двигает пальцами внутри чонгука просто так, а чон взвывает и сам просит прикосновений. — юнги, — чонгук выдыхает, руками тянется к старшему, и юнги без возражений позволяет чону оказаться сверху, целует губы, от которых веет сладостью, он не может здраво рассуждать, а его мозг не воспринимает ничего кроме чонгука. когда юнги похоронен в чонгуке, кажется, что он может рассыпаться на крупицы, столько времени прошло, и хотя юнги не забудет никогда, это подавляет. то, как чонгуково сердце колотится в том же ритме, как и сердце юнги, тяжелое дыхание – звуки, которые чонгук издает, говорят старшему, что он не единственный, кто скучал. руки чона на спине, впиваются слегка в кожу, и юнги вдыхает запах шампуня с экстрактом сосны, пота, его одеколона и чонгука. юнги входит в него медленно, глубоко остается в нем, и чонгук двигается вместе с ним, руки обвиты вокруг старшего, чтобы быть еще ближе, кожа к коже. это прекрасно. это все, что сейчас существует. некоторое время спустя — часы или больше, чем часы, вероятно, уже настал следующий день, юнги без понятия — они завернуты в простыни, уставшие и выдохшиеся, но юнги такой полный… он счастливый. мин может поклясться богу, он может сгореть от любви, что его переполняет. — скучал по тебе, — чонгук шепчет куда-то в шею, пока юнги кончиками своих пальцев, будто перышками, чертит невиданные прежде узоры на плече чона. — ты меня не помнил, чтобы скучать, — юнги говорит со сдавленным смешком. — я всегда помню каково это — скучать по тебе, — чонгук отвечает, носом утыкаясь в ключицу старшего. юнги закрывает глаза, думает: «боже». думает: «в этот раз. я сделаю все, чтобы быть с тобой, в этот раз». сейчас они наконец-то здесь. немного поздно, и путь их лежал сквозь множество препятствий. но они здесь, и сейчас – дома, юнги думает. сейчас это дом. сейчас им всем нужно двигаться дальше. вместе… вместе. попытаться все сделать правильно. в этот раз. сейчас: чонгук говорит, что любит его. и это в настоящем времени.