***
Аня была права — первый раз её ударила я. Класса с третьего они доводили меня. Оскорбляли и издевались. Аня и две закадычные подружки — Марго и Настя. Высмеивали мою старенькую одежду и стоптанную обувь. Пока форму носили, это было незаметно, а когда отменили… У меня из новых вещей только карандаши в пенале были. Одежда ношеная от маминых подруг. Куклы — подарки от соседки. Она домработницей у богатых работала, и те старые игрушки своих детей отдавали. Я и мама были из породы, что называется — голь перекатная. История, как мир, известная. Папа ушёл, бросив жену, трёхлетнюю дочь и собственную парализованную мать. Алименты? Да-да — каждый месяц по пачке денег. Нет, вру! Два раза присылал. На две шоколадки хватило. Мама смеялась. Когда слёз уже нет, остаётся смеяться. Потом Аня назвала маму проституткой. Она наговорила много непонятных, взрослых слов, но что такое проститутка я знала. Моя мама проституткой не была. И я ударила Аню. Если бы знала, чем всё обернётся — промолчала бы, стерпела очередное унижение. Но я не выдержала. И пожалела. Били часто и много. Никогда не трогали лицо, били по животу, по груди, по спине… Но и этого им было мало. Затаскивали в пустую раздевалку, один раз облили волосы клеем, в другой разрезали ножницами единственную красивую кофточку. Потом деньги небрежно бросили. Мол, тебе не только на обновку, но ещё и жрать полгода на эти деньги будете. Маме я не жаловалось, только бабушке говорила. Она отвечать мне не могла, только кривила рот и плакала вместе со мной. У меня каждое утро с молитвы начиналось, я Бога просила, чтоб сегодня пронесло, чтоб хоть на один день в покое оставили. Много было издевательств — устанешь перечислять. Закончилось всё в восьмом классе. Тогда меня подкараулили у дома и толкнули в лужу. Не лужа, а целый прудик грязной, ледяной воды. Выйти не позволяли, спихивая назад, и я тряслась от холода и плакала, а они веселились. У них ведь не было ко мне ненависти, это… просто было весело. Наверно, очень весело. Но компании молодых парней, что шли мимо, это весёлым не показалось. Меня вытащили, накинули чью-то куртку и довели до дома. Как позже я узнала, двое из тех мальчиков нравились Насте и Ане. Там, около лужи, от обоих парней они много о себе услышали нового. Только не того, что им хотелось. Обе красные стояли и губы дрожали. Обругай их какая-нибудь проходящая мимо тётка — было бы всё равно. Но услышать от красивых парней, что ты мерзкая тварь, наверно, было обидно. Больше меня не трогали. Я словно невидимкой для них стала…***
Аня трещала всё время, не давая вставить слова, и я, оглушённая, послушно за ней волоклась. Опомнилась в машине. — Ты же выпила… — Ой, я тебя умоляю! — засмеялась Аня. — Ну как маленькая, честное слово! Снова болтала, не умолкая. Для чего она тащит меня к себе — было непонятно. Похвалиться богатством, чтоб доказать, что когда-то была права, что я так и останусь нищей неудачницей? Это и так понятно было. А я завистливой никогда не была. Но я ошиблась. В квартире у неё роскошно. Видеть такое по телеку — это одно, а сидеть в мягком кресле, в окружении дорогой мебели, картин и прочей красоты — совсем другое. Аня бегала между комнатой и кухней, таскала тарелки с деликатесами и ругалась: — Катька, стерва, выходной взяла. — Катька? — Домработница, сучка. То мать у неё больна, то сын простыл. Ни чёрта не делает, только жалуется. Я б её турнула — Витька не разрешает. Это муж мой, — пояснила Аня. — Жалеет всё. Прикинь, нам ровесница, а выглядит на пятьдесят… Тощая, страшная! Как штаны свои наденет, чтоб полы мыть — я на её жопу смотрю, аж жуть берёт. Кто такую уродину трахает? Ей самой платить надо за секс. Готовит говно! Витька жрёт и хвалит — идиот! Я только в ресторане ем. Итальянскую кухню люблю. Ты любишь? Та-а-ак… что пить будешь? — Чай. Аня засмеялась: — Чаю и дома попьёшь. И началось… Вино красное, вино белое… Я качала головой, и в результате мне сунули рюмку с чем-то сладким, тягучим и мерзким. Я глотнула и, отставив рюмочку, сделала вид, что поглощена фруктами и шоколадом. Аня успела переодеться. Голубой костюм сменила на бежевое платье. Я аж рот разинула: — Красивое какое! — Да ты что! Это домашнее, вместо халата. Подожди — сейчас ещё покажу… Следующий час я смотрела содержимое Аниных шкатулок. Повергло в шок. Зачем такое количество — спрашивать стеснялась. После драгоценностей мне устроили показ шуб, а затем фотографий. Горнолыжные курорты, яхты и золотые пляжи… в общем, скучно, и я искала предлог, чтоб смыться. Но Аня не пускала, трындела, словно прорвало её. Сама она пила мартини, брала оливку, надкусывала, посасывала и клала обратно. Болтала про дачу, где дымит один из каминов, и что в Европу в этом году она лететь не хочет, выкладывала какие-то сплетни. Мельком обмолвилась о дочери. Я встрепенулась: — Она в школе? — В Англии учится, — скривилась Аня. — Сюда возвращаться не хочет. Совсем иностранка стала. Но что я всё о себе-то? Ты как? — Хорошо. — И всё? А по-подробней? — Муж врачом в детской поликлинике работает, сын школу заканчивает, дочка в садике. По Аниным глазам видно было, что ей глубоко наплевать и на мою семью, и на меня в частности. Но головой кивала и с преувеличенным интересом спрашивала: — В садике, да? А сколько ей? — Четыре. — Какая прелесть! А я думаю всё-таки поехать на Гоа. А ты как считаешь? Ну, я и ответила: — Что делать-то там будешь? Напиваться в отеле? Давно пьёшь, кстати? Аня подняла брови и с фальшивым изумлением спросила: — С чего это ты взяла? — Время только двенадцать часов, а ты бутылку уже ополовинила, и ни разу не закусила толком. Вон вчерашняя бутылка стоит. От мужа ты и не прячешь — ему на тебя наплевать. Я от общих знакомых знаю, что у него молоденькая любовница, и вот с ней-то он на Гоа и полетит. Дочь твоя в Англии, как ты говоришь, и мама ей на хрен не нужна. И ты здесь напиваешься от тоски, безделья и одиночества. У тебя даже подруг нет, иначе ты бы в жизни меня не позвала и не метала бы тут икру передо мной. Она пошла пятнами, воздух ртом захватала, а я продолжала: — Сколько я мечтала в детстве, как стану богатой, а вы, наоборот, обнищаете! Как я буду мимо проходить, бриллиантами сверкать и асфальт полою соболиной шубы мести. Рядом мужик такой, брэдопитистый, и сзади личный водитель сумки несёт. И вы смотреть будете, грызя от зависти заплатки на локтях, и благодарить, когда я вам царским жестом красную бумажку на бедность брошу. Не вышло! Муж у меня на голливудскую звезду не похож — и слава Богу! Он простой и такой замечательный мужик. Я живу от зарплаты до зарплаты — нищебродка, как принято у вас говорить. А ты по-прежнему красива и богата. И подружки твои бывшие — Ритка с Настей, что тоже любили надо мной поглумиться за компанию — они тоже богаты. Ритка пьёт, как и ты, потому что родить не может и страдает от этого, а Настя катается по своему особняку на инвалидной коляске, с тех пор, как с лошади упала. Аня сидела с вытаращенными глазами, но перебивать не пыталась, а меня несло, как лодку по бурной реке. — Зато богатые! И красивые все трое. Я по салонам не хожу — у меня есть крем «Детский» и шампунь «Яичный». По-простому всё. Сейчас по делам своим побегаю, домой приеду и картофельную запеканку с фаршем сделаю — сверху сыром посыплю. Мои обожают. Муж вечером с работы придёт, сын из бассейна, и Данку из садика приведёт. Будем ужинать, а потом чай со сгущёнкой пить, играть в «Монополию» и хохотать над какой-нибудь дурацкой комедией. А в выходные на дачу. На электричке, конечно — машины у нас нет. И камина на даче нет — печка есть. Ещё сад огромный, и в нём ёжиков целое семейство — только успевай под ноги смотреть. Вечером ещё орава соседей придёт, с гитарой и наливкой ежевичной, домашней. Вот её я выпью немного, а не этого шоколадного пойла. А ночью мы с мужем будем любить друг друга в крошечной мансарде. Там жутко скрипучий диван, и мы занимаемся сексом на полу, на старом одеяле, чтоб детей не разбудить, и только потом перекладываемся. Будем шептаться и хихикать полночи. А ты будешь пить. И всё, что у тебя есть — это твои цацки, которыми не перед кем хвалиться, и фотки первых супружеских, тогда ещё счастливых лет, с которыми ты беседуешь, когда пьёшь. Это и есть твои друзья и вся твоя жизнь. Я вздохнула и махом допила мерзкий ликёр: — Не такая вышла развязка, как я хотела, но так даже лучше. Ему, — и я показала пальцем вверх, — лучше знать, как вас наказывать. Я ожидала, что она развизжится и вышвырнет меня из квартиры, но Анна не шевелилась. По щеке медленно поползла чёрная от туши слеза. Она сидела сгорбившись в своем огромном кресле, в дорогущем платье, и капала чёрными слезами в бокал тончайшего хрусталя. Я смотрела на неё, а видела себя, такую же — жалкую, сгорбленную, несчастную, стоявшую перед тремя нарядными и красивыми девочками. И ждущую — что они придумают на этот раз. Даже немного жаль её стало. Но не так, как жалеют людей, попавших в несчастье, когда хочется обнять, утешить и думать, чем можно помочь. Просто было жаль одинокую, никому не нужную бабу. — Пойду, пожалуй, — и я поднялась. — Спасибо, как говорится… И пока.