on the way home

Был апрель — весна окончательно вступила в свои права. Семенящие за грязным окном верхушки деревьев были покрыты молодой зеленью. А небо… Небо было голубое-голубое и девственно-чистое, как только выпавший снег. Тот самый белый, мягкий снег, на который боишься ступить. Лиза вовсю морщила нос, из-за подступившей аллергии и все сильнее куталась в ветровку из полиэстера — возле окна продувало, но она не могла оторвать взгляд от такой цветущей природы. Ей вспомнился Питер — дождливый, со слякотью и морозами, с сильным, пробирающим до костей, ветром. Ей вспомнился туман над Невой. Но это был другой Питер, — весенний. Такой родной, но одновременно чужеродный. Волшебный. Именно от такого вида улыбка делалась еще шире, а глаза сияли еще ярче. В душе пробуждалась вера в чудо. Детское, невинное чудо. Оно селится в каждом человеке, стоит тому увидеть развод мостов на любимой реке Лизы. А белые ночи… За эти три года Санкт-Петербург стал ее настоящим домом. Не Чайковский — Питер. Лиза любила поезда. Она любила ездить именно в них. За ту симфонию, которую издает поезд, проезжая по рельсам, то легкое колыхание, из-за которого тянуло в сон, тот особый уют купе — вот за что этот транспорт был самый лучший. Девушка сильнее прижалась носом к окну — они приближались к ее дому. Сердце защемило сильнее, а ладони предвкушающе сжались в маленькие кулачки. Ожидание. Такое тягучее, слишком медлительное слово, длинною в вечность. Длинною в это расстояние между городами. Она не была здесь три недели. А точнее, двадцать четыре дня. Пятьсот семьдесят часов, пятьдесят минут. Она не была здесь бесконечное количество времени. Она вечность не видела самого дорого человека в своей жизни. Именно двадцать пятого марта, в восемнадцать тридцать, она села в поезд до Чайковского и в последний раз увидела то родное лицо с веснушками на курносом носе. А сейчас, этот человек, наверняка скуривал от такого же ожидания, что окутывало и Лизу, уже пятую сигарету, придерживая ее дрожащими длинными пальцами. Она четко представляла, как будет поругивать Даню за эту его вредную привычку, а он будет отмахиваться о нее, говоря что вот-вот бросит. Но это все потом. А пока только равномерно покачивающийся поезд. Девушка судорожно втянула воздух — ей не хватало этого парня. Даже его вредной привычки, храпа по ночам, из-за которого она часто просыпалась, пустых бутылок из-под алкоголя на кухне — не хватало. Она скучала, скучала не по нему — за ним. За его крепкими объятиями, нелепыми комплиментами перед сном, несуразными движениями рук. Она скучала за его задумчивым взглядом сквозь нее. И по их уютным вечерам, перед телевизором с чаем, скучала. Как там пелось в той детской песенке? Вертиться быстрей Земля? Ее Земля уже как полтора года крутилась вокруг одного единственного человека. И да, они тоже встретят Смерть воочию, и их, как и других, не станет. Но то, что никогда не умирает, то, что продолжит существовать, прожив не одну тысячу лет и покорив абсолютно каждое людское сердце, останется навсегда. Потому как любовь вечна. Как горы, море и ветер. Как солнце, что светит все так же ясно. Она вечна, как люди. Пока есть люди — есть и любовь. Есть маленькие дети, есть ее родной Питер, есть чудо! И ее чудо, все четче виднелось на горизонте, с сигаретой в длинных пальцах и под аккомпанемент скрипящих тормозов. Лизе оставалось только расслабленно прикрыть глаза и откинуться на сидении: совсем скоро она спрыгнет на перрон и побежит в раскрытые, крепкие объятия самого родного человека. Она облегчено прижмурится, возможно, пустит одну скупую, «мужскую» слезу. И поймет: она без него никто.