Господин президент

— Майкл, — окликнул юноша панибратски. — Господин президент, — поправил он. Рори секундно смутился и продолжил говорить. Что-то про внутреннюю политику, про объединение протестантов и католиков в президентской республике Ирландия. «Майкл». Он назвал его Майкл. Его никогда не звали так в детстве. В приюте было много мальчишек с таким именем, право носить полное имя закрепил за собой кто-то из старших детей, и Майкла все звали Майк. Без фамилии. В детстве у него были жесткие рыжие волосы и острый подбородок. Он провел ладонью по своей лысой голове, потер одутловатые щеки. Время не щадило его. Время, боевые раны, и жизненные потери. — Ма... Господин президент? — он опять соскользнул в воспоминания, не слушал. А Рори старался, убеждал его в чем-то, уже перескочил на определение цен на бензин в следующем, 1953 году. Резвый мальчик этот Рори Каллахен: стоял на вытяжку, как бывалый солдат — ему было всего тридцать пять лет, но он воевал в Большой войне. В дверь просунулся светловолосый секретарь, тоже из молодых, сказал почтительно: — Ваш врач, сэр, пришел пораньше. Рори Каллахен не сумел скрыть тревогу в глазах. Совсем молодой еще, слишком открытый. Доказывал ему тут, что надо быть мягче во внутренней политике и прекратить «затягивать гайки». Не знал, что тут и спорить не о чем: господин президент поддерживал его во всех начинаниях. Рори волновался за него. Хороший мальчик. Будущий преемник. — Ты уж прости, Рори, — улыбнулся он ему искренне, — придется сделать перерыв. Утром поговорим, хорошо? Рори кивнул и вышел из кабинета. Кабинет. Теперь у него был свой кабинет: настоящий, с резной дубовой мебелью и зеленой лампой на столе. Как в той библиотеке, где он прятался от смотрителей, будто вор, и взахлеб читал что-то необыкновенное, несбыточное, биографию Наполеона, например. Он засмеялся. Вспомнил момент остро и ярко. Все прошлое теперь казалось более четким, чем моменты настоящего. Он был президентом уже пять лет, а лучше помнил мерзлую картошку на ужин сорок лет назад, чем недавнюю встречу с испанским послом. Президент тяжело поднялся из кресла. Оперся на трость, все равно покачнулся и схватился второй рукой за край стола. Фотография в рамке слегка подскочила от резкого движения. Он оперся бедром об стол, взял фотографию в руки, протер ее краем пиджака, как делал это каждый день последние пять лет. Это была их единственная фотография вместе. Из тех времен, когда их нельзя было знать в лицо, когда они были революционерами.Темный и светлый, складки на лбу и настороженный взгляд у обоих. Фотография черно-белая, пожухлая, с загибами от частого ношения в кармане. Майк и Питер. Раньше их имена всегда звучали парно. Питер. Его имя было редким в тот год и предыдущие года, потому оно было целым, не укороченным. Ему было семь, когда он попал в приют и Майкл взял его под свое крыло. Он потом не мог объяснить почему. Почему злой и боевой, как уличный пес, мальчик взял шефство над тихим и робким новичком? Что поразило его тогда в нем? То, что он не кричал, когда его били старшие? Но в приюте мало кто кричал из-за такого, всех жизнь побила. То, что был красив, как ангел? Так тогда еще эта красота не проступила, спряталась в худом теле, затаилась змеей в спячке. Да и красота — плохая разменная монета, бесполезная, особенно в приюте. То, что он посмотрел на него, но даже взглядом не попросил о помощи? Потому что у него не осталось даже надежды? Наверное, из-за взгляда, да. Питер посмотрел на него с земли, закрывая голову руками, а ноги поджимая к животу, таким привычным жестом, что Майкл, который всегда игнорировал такие потасовки, скользил по ним равнодушным взглядом и считал тех, кого избивают, слабаками, этот Майкл внезапно ощетинился, показал зубы и отбил Питера у троих старших ребят. С того дня они и стали не разлей вода. Срослись. Майкл был худым и жилистым, невысоким, крепким, с лицом, изрезанным морщинами, которые от возраста только разглаживались. У него были: свирепый вид, сильная обида на жизнь и задатки лидера. Питер был тих и покладист, чувствителен сверх меры, вечно искал во всем справедливость, всегда перевязывал и обрабатывал раны, всегда был правой рукой, всегда — опорой. Он был добрым, Питер. Такими не должны становиться дети, прошедшие через то, что выпало на их долю. Но он был таким. Светлым изнутри. Темноволосый, кареглазый, с чистым лицом, которое никогда не портили юношеские угри, он стал очень красивым в юности. Из-за этого им пришлось вынести кратковременный период насмешек. Майк убедил всех в необоснованности домыслов. Питер долго лечил его сбитые костяшки. Про Наполеона он узнал, когда драил полы в зале. За что-то их двоих наказали. Майкл как всегда быстро и ловко мыл шваброй студеный каменный пол, а Питер сидел у окна, чтоб не мешаться, и рассказывал ему прочитанные книги. Так они делили занятия. Он любил читать, Питер. В тот раз Питер рассказал ему про Наполеона. — Что-что? — переспросил Майкл, забыв про швабру. — Простой солдат стал императором? События столетней давности сильно потрясли его. Так сильно, что он захотел все это в своей стране, с собой во главе. Они сбежали из приюта, вступили в какую-то паршиво организованную группировку «Ирландия для ирландцев». Постепенно Майкл преобразовал ее под себя, сделал настоящей боевой единицей, с которой власти вынуждены были считаться. Не обычные головорезы, а объединенная Ирландская революционная армия. И Майкл был во главе её, а Питер — второе лицо. Многим в армии это не нравилось: Питера считали слишком мягким, слишком слабым, слегка юродивым и не от мира сего. Он словно сдерживал ярость Майкла, приводил его в чувство, когда глаза застила кровавая пелена. Майкл не гнушался убийств. Они были редкими, вынужденными, но первое убийство он совершил раньше, чем распробовал женщину. Питер же не убивал, не прелюбодействовал, не грешил. Чистый ангел, называл его Флаэрти, один из начального командного состава, и презрительно кривил губы. Майклу в лицо такое не говорили. Питер по-прежнему лечил ему сбитые руки. Раз у них был тяжелый момент в отношениях, когда Майкл влюбился. Сильно, но быстротечно. Тогда и армия, и лучший друг чуть отодвинулись в сторону. И Питер переждал это время. Тихо, хмуро, тяжело. Майкл расстался с той девушкой. Трезво выбрал свой жизненный путь, который жены не предусматривал. На время стал менять девушек как перчатки. Предлагал и Питеру тоже. Однажды снял на улице двух подруг, и, пока он сам развлекался с одной, Питер болтал с другой, просто разговаривал о разном. Больше Майкл его в это не втягивал. Не хочет — не надо. Да и блуд быстро сошел на нет, просто был такой период. То, что Питер самый важный для Майкла человек, поняли все, когда того похитили. Про похищение строили домыслы. Питер пропал в нехорошее время, после ссоры, нескольких людей из ИРА поймали. И одна из теорий гласила, что он — предатель. Многие в ближнем кругу Майкла ухватились за эту мысль и внушали ее ему. Майкл бушевал, отказывался верить, и плохо было тому, кто попадал ему под горячую руку в тот момент. Никто не мог его успокоить, вразумить. Тогда то и поняли ценность Питера. Даже Флаэрти, который недолюбливал Питера больше всех. Питера нашел Томас Холланд, мальчишка 12 лет, сын лесничего. Он охотился в лесу, пока отца не было, услышал грузовую машину, а спрятавшись, увидел, как из нее выбросили тело. Он рассказывал потом, как те люди в военной форме смеялись, курили, оглядываясь по сторонам. Выли волки. Поздняя осень — голодное для них время. Поначалу Томас подумал, что выкинули труп, но тело застонало. И когда грузовик уехал, Томас бросился к еле живому человеку, перетащил в сторожку отца, уложил на голые доски. А потом пошел в бар, где нашел Тимоти Мэхи, про которого подозревал, что тот состоит в определенной организации. Тимоти вывел его на улицу и чуть об стену не пришиб, подозревая в мальчишке шпиона. Но подумав, сложив два и два, кинул весточку дальше. И Майклу сообщили, когда они сидели большой восьмеркой в сарае и смотрели на карту, решая, где будут резать полицейских дальше. В сарай зашел пришлый, сказал, выкручивая кепку в руках, что, возможно, нашли Питера, возможно, он еще жив. И Майкл застыл статуей, а потом, не слушая никого, особенно обеспокоенного мыслями о ловушке Флаэрти, ринулся за тем человеком. Когда он влетел в ту сторожку, кто-то из сочувствующих их движению уже оказал первую помощь. Майкл только благодарно кивнул ему, а потом указал головой на выход. И дождавшись, когда тот уйдет, рухнул на колени около лежанки из досок и табурета. У Питера было фиолетовое лицо, глаза — щелки, хриплое дыхание со свистом и ни одного ногтя. Ноги и руки переломаны, чтоб ни ползти, ни ходить не мог, волков в том месте было много. Майкл плакал тогда долго около кровати и все повторял «я не верил, не верил», хотя мысль-сомнение была, они ведь ссорились перед его исчезновением: Питер был против его кровавых методов. Майкл не мог его коснуться, не сделав больно. Он сидел рядом, читал ему по памяти книги, делал все манипуляции, которые разрешал доктор, поил, кормил с ложечки. А когда Питер смог говорить, то первое, что прохрипел, было «Я тебя не выдал». Майкл кивнул, отложил тарелку, вышел на улицу, где яростно раскидал всю поленницу, засадив себе кучу заноз. Постепенно Питера приняли все из большой восьмерки, так Майкл называл будущий кабинет министров, ближайший командный состав. Не могли не принять. Ту фотографию они сделали как раз после того ранения. Майкл хотел, чтоб у него была его фотография. И ничьи доводы его не остановили. Питер не протестовал, просил только, чтоб фотографий было две. Но тут уж все взъерепенились. Сошлись на одной фотографии, но их обоих. — Господин президент? — доктор смотрел на него, как человек, повторяющий одно и то же не первый раз. Он кивнул, отошел от стола, фотографию не убрал. Чувствовал, что отвоевался. Пришло время. Доктор уже давно говорил, что он держится на одном упрямстве. Но ему нужно было найти преемника. Рори подходил на сто процентов. Поэтому президент и расслабился. Ему было всего пятьдесят три года, но его тело давно превратилось в развалину. На обгоревшем черепе волосы почти не росли, а там, где сохранились, он срезал пучки волос под ноль. Тело стало грузным от малоподвижного образа жизни, но как тут будешь двигаться, когда кости ломаны не один раз и каждый раз ноют к дождю, а дождь в Ирландии постоянный? Когда Большая война повторилась, Питер пошел воевать. Майкл пошел вслед за ним. Они воевали рядом с ненавистными англичанами, защищая свою землю от врага большего, чем могли представить, прошли всю войну без сильных ранений. В том здании, в самом начале новой мирной жизни, они тушили пожар. Взорвался снаряд, мирно пролежавший около дома несколько лет. Здание накренилось, кто жил там — высыпали наружу. Но не все, Питер сверился со списками, пересчитал всех по головам, обреченно качнул головой. И Майкл кивнул в ответ. Так повелось — они не проходили мимо беды. И уверовали в свое бессмертие. Удача так сильно любила их, что они перестали бояться. Хотя нет. Они всегда боялись только друг за друга. Питер нашел ребенка в углу: грязный, в лохмотьях, не понять, мальчик или девочка, не понять возраст. По спискам звался Томас, как его давний спаситель, по возрасту — восемь лет. Питер направил мальца к выходу, того потряхивало от голода, от дыма. Нужно было проводить, но он не видел Майкла, а без него он бы не ушел. Питер оглядывался, смотрел по сторонам. Потому и не увидел падающую балку, услышал только отчаянное «Берегись!», а потом его откинуло в сторону прицельным толчком сильных рук. Питер впечатался в горящую стену, стукнулся головой. Ногу все-таки задело, он с трудом вытащил ее из-под горящего дерева, пополз к Майклу, не обращая внимания на боль. Майкл лежал на спине и смотрел на его приближение. Отблеск огня плясал в его глазах, делая взгляд сияющим, горящим. Рыжие волосы переливались в свете пламени. — Успел, — выдохнул Майкл, глядя на него, и улыбнулся. Так и застыл с улыбкой на лице. Вечные морщины на лбу разгладились. Питер подполз к нему, встал на колени, прижал его голову к груди и все звал «Майк, Майк, Майкл», заклинал его очнуться, баюкал голову. Сухие рыдания ломали грудную клетку. Пахло кровью и обгоревшей плотью. Он бы и сгинул там, вместе с ним. Но за ним пришел Флаэрти: застыл, ошарашенный осознанием утраты, выдохнул потрясенно «Майкл». Флаэрти дал ему несколько минут, а потом потянул вверх. — Майкл, — позвал он его, и тот вначале не понял. Его имя Питер. Майкл умер. — Майкл,— повторил Флаэрти, вкладывая в это имя что-то. Питер стоял, шатаясь, Майкл лежал у его ног, балка почти переломила его надвое, придавив у живота. Лужа крови текла к его ногам, пачкая ботинки. Тело было не вытащить: здание уже трясло. — Уходим, — потянул его Флаэрти. Питер поцеловал кончики своих пальцев, приложил их к глазам друга, те закрылись, словно кукольные. Флаэрти вытащил его на себе. Здание рухнуло почти сразу, как они вышли. Голова кружилась, ноги подламывались, по лицу струилось что-то неприятно густое, не кровь. Физическая боль не ощущалась. Он был пустыней, выгоревшей и бесполезной. Он должен был остаться внутри, с Майклом. — Майкл, — тряхнул его Флаэрти. Кто-то подбежал к ним, кто-то из своих, из большой восьмерки. То был Доггерти, руководитель Северного отдела. Он слышал, как Флаэрти назвал его, недоуменно посмотрел на них обоих, потом перевел взгляд на рухнувшее здание и стиснул челюсти. — Майкл, — сказал он и кивнул Питеру. Они все признали его. Все, кто знал, как выглядел Майкл вживую. Таких было мало, а их дело было слишком большим, чтобы терять лидера на последних метрах марафонского забега. Имя Майкла Шеннона было у всех на слуху. Он стал легендой. Он стал символом. Он стал надеждой ирландского народа. С Майклом Шенноном готовы были вести диалог, Майкла Шеннона уважали. Он выгрыз это уважение, отвоевал. Его имя стало стягом, под который были готовы встать все: и католики и протестанты, и ирландцы и англичане, и бедные и богатые. Питер понял это. Осознал, что у него остался долг, незавершенное дело. И тоже кивнул, соглашаясь. Про внешность Майкла люди знали только, что он рыжий. Питер стал брить голову, ту ее необгоревшую часть, которая давала пучки волос. Никому не показалось это странным. Когда его называли Майклом — ему нестерпимо хотелось обернуться, проверить присутствие друга за спиной, понять, что он не один. Облегчением стало, когда он стал президентом. Можно было ввести строгое и официальное обращение. Кабинет министров это понял. Майкл не дураков набрал. Он действовал так, как, верил, делал бы на его месте Майкл. Правил жестко и целеустремленно, отсекал сантименты. Не время было. Он построил все, что они планировали построить вместе. Довел корабль их мечты до конечного пункта. Очень долго искал, а потом растил преемника. А теперь все, можно было уходить. Доктор осмотрел его в соседней с кабинетом комнате, в его спальне. Он жил и горел на работе. Почти все из большой восьмерки женились, обзавелись семьями, тот, кто это не сделал — обходился любовницами. Один он был одинок, как луна на небе, работал от зари и до полуночи. Доктор ушел от него настороженный, смотрел на него, как Рори, предчувствуя беду. Господин президент сел на кровать. Он выполнил все дела, подписал все бумаги, оставил безупречный архив документов после себя. Завещание и рекомендации на должность нового президента. И письмо для Флаэрти, который он знал, будет против назначения, там он коротко написал, что «Рори — это сплав Питера и Майкла в наших лучших проявлениях, направляй его». Он лег на кровать не раздеваясь, закрыл глаза, приложил руку к сердцу. Там в кармане пиджака лежала сложенная фотография. Флаэрти успел вытащить ее тогда из кармана Майкла, и Питер был ему за это благодарен всю жизнь. Он знал, что его время пришло. Чувствовал дыхание смерти, узнавал ее поступь. Три раза Майкл спасал его от нее. В приюте, когда Питер чувствовал ее холодные губы на своем лице, знал, что следующий удар ботинка в голову выбьет дух из его тщедушного тела. Именно тогда Майкл бросился на старших мальчиков и раскидал их, как бешеный зверь. Потом, когда его пытали неделю, выбивая всю правду, он отчаянно боялся сболтнуть лишнее в бреду. И когда его выкинули почти мертвого на съедение волкам, он цеплялся за жизнь, силой воли удерживал ее в своем теле, чтобы просто сказать Майклу, что это не он предал его. Мысль о Майкле удержала его в живых. А потом сам Майкл выцепил его у смерти, заменив собой. Три раза смерть приходила за ним, три раза Майкл вставал у нее на пути. Теперь его не было. Некому было заступиться, да и незачем. Гостья была долгожданной. Он верил: на той стороне его давно ждут.