О двух неудачниках замолвите слово

Если бы Лу Хань имел право голоса, то записал бы Сычена на танцевальный. Во-первых, танцы маленькой омеге подходят больше, чем шахматы, во-вторых, танцевальные классы проводят в двух шагах от почтовой конторы, где служит Лу Хань. Это избавило бы его от необходимости трижды в неделю палить бензин, чтобы добраться до школы какой-то там математики, при которой устроили шахматный клуб для всезнаек. Сычен, будучи королем всезнаек, в свои семь с половиной правом голоса, в отличие от Лу Ханя, обладает, потому выбирает шахматы, чем изрядно портит вроде как любимому дяде жизнь. Хань в очередной раз жмет на клаксон, но колымага, плюющаяся выхлопами ему в лобовое, с места не сдвигается. Лу Хань ненавидит вечерний трафик больше, чем собственную жизнь, а это, надо сказать, ненависть того уровня, о которой даже Гиммлер, глядя на евреев, не мог подумать. Мобильный попикивает входящим, и Лу Хань, чертыхаясь, лезет в задний карман джинсов. Он в сотый раз зарекается покупать джинсы на размер меньше нужного и совать телефоны туда, куда их совать не стоило бы во избежание подобных казусов. На экране высвечивается фотография угрюмого Сычена с Бубликом на руках. Бублик — той-терьер карамельной окраски — глядит на Ханя с укором, и Хань торопливо отвечает на звонок. — Ты где? — лепит в лоб Сычен; на заднем фоне слышится гул вечерней улицы и чей-то голос. Голос Лу Ханю незнаком, и он начинает паниковать. Если Сычена похитят, Тао вскроет его консервным ножом, а Кайе продаст его органы на черном рынке с пятидесятипроцентной скидкой: чтобы еще больше унизить ханево достоинство. — В пробке застрял, — лепечет Хань, воочию представляя, как его почки уходят две по цене одной. — Буду через двадцать минут. Учитель Ву рядом? Дай мне с ним поговорить. — Учитель Ву полчаса, как свалил домой. Я тут один. И ко мне пристает какой-то странный рыжий тип. Говорит, что может отвезти меня домой. Я пригрозил, что вызову полицию, но, кажется, он мне не поверил. Звонить в полицию? Хань смотрит на свое побледневшее отражение в боковом зеркале. Рыжие типы, пристающие к семилетним омегам, и полиция в одном предложении повергают его в состояние, близкое к предынфарктному. Колымага снова пыхтит натужно и продвигается на три метра вперед. Лу Хань с третьей попытки попадает по газам, удобней перехватывает руль и, прочистив горло, говорит: — Дай мне рыжего типа. В трубке слышится возня, шумит ветер, а затем незнакомый голос говорит: — Аллё. — Слушай, ты: не знаю, что у тебя там на уме, но если с моим малым что-то случится, я найду тебя и вскрою консервным ножом. Секунду из динамиков доносится лишь рокот заводящегося мотоцикла, а затем рыжий начинает ржать, как тварь. — Блин, да я в школе этой работаю, — отсмеявшись, говорит он. — Кружок веду. Увидел, что мелкий беспризорничает, ну и спросил, не нужна ли помощь. Мало ли. Район у нас нормальный, но дорога рядом, ну и... Пробка продвигается еще на пару метров, и впереди показывается поворот, который, если память Лу Ханю не изменяет, приведет его куда надо. — Я скоро буду, — бурчит он и, наплевав на правила дорожного движения, заезжает на тротуар, чтобы после свернуть в проулок. — Ну ок. Я так понимаю, мне посидеть с малым? — У меня имя есть! — слышится совсем рядом. — Ой, ну извиняюсь. — Хам. — Это у вас, погляжу, семейное... Лу Хань бросает что-то вроде “да, было бы круто” и отсоединяется. Ему и двух рук мало, чтобы ехать прямо, а не навстречу ближайшему столбу. Водитель он не то чтобы паршивый, но когда перенервничает — соображает туго. А туго соображающий Лу Хань — оружие массового уничтожения. До школы он, все же, добирается без происшествий и сразу видит Сычена в компании рыжего типа. Сходу даже не скажешь, альфа или омега: ростом помельче Ханя будет, лохмы шикарные настолько, что даже дикий предгрозовой ветер не способен превратить их в кипу соломы (как это обычно бывает с Ханем), а лицо красивое, как у куколки. Такого завернуть в пиджачок от “Прада” и выставлять рядышком с каким-нибудь мерсом, чтобы неудачники вроде Ханя глядели на него и подыхали от зависти. Хань, поскуливая про себя, выбирается из машины и волочит упакованные в дешевые драные джинсы ноги к лавочке, на которой со всеми удобствами устроились Сычен и рыжий. Сычен первым замечает Ханя и закатывает глаза. — Ты опоздал на три минуты. — Он тычет круглым розовым пальцем в пластиковые часы с ромашками — подарок Ханя, за который Сычен постоянно его подначивает, — и качает головой. — А если бы меня в самом деле похитили? — Во-первых, мне так повезти не может, во-вторых, я же сказал, что торчу в пробке. — Это не оправдание. Ты должен был оставить машину и бежать ко мне. — И где бы я потом искал машину? — То есть, машина тебе дороже родного племянника? — Племянник мне достался бесплатно, а на машину я пахал три года! Рыжий держится еще секунд десять, откидывается назад и, едва не падая с лавки, гогочет так, что с цветущего за его спиной персика слетает стайка перепуганных воробьев. Хань глядит в его раззявленный рот и ничего — вот абсолютно — смешного не находит. У него тут вся жизнь перед глазами промелькнула, и перспектива пойти на органы в обозримом будущем нарисовалась как никогда ясно, а он ржет. И ржет, скотина, так, что даже разозлиться на него как следует не получается. Смех его такой же рыжий и залипательный, как и сам он, а на рыжих, как известно, обижаться в принципе невозможно. Мелкие розовые пальцы возникают у Ханя перед носом и начинают звонко щелкать, заставляя отлепить от рыжего взгляд и вернуть его обладателю пальцев. — Ты домой меня везти собираешься? Мне еще уроки делать: в отличие от некоторых, я планирую поступить в университет. Хань прикусывает кончик языка и сует руки в карманы джинсов, чтобы не влепить Сычену оплеуху. За такое Тао, конечно, не вскроет его открывашкой, но пиздюлей отвесит нехилых. Тао, может, и младший брат, но Хань живет в его квартире и кормится из его холодильника, а это весомый повод быть всегда и во всем правым. — В жизни не встречал таких борзых карапузов, — подает голос рыжий и встает с лавочки. Делает он это вовремя: Сычен терпеть не может, когда кто-то насмехается над его возрастом, что чревато травматическими последствиями. — Насколько мне известно, — тянет Сычен, — лица, не достигшие четырнадцатилетнего возраста, к уголовной ответственности не привлекаются. Так что, если я вскрою кого-нибудь консервным ножом, мне ничего не будет. — Да я пошутил, мелкий. — Ты это зря: он скорпион по гороскопу. — Хань сгребает Сычена в охапку и тянет к машине. — В общем, спасибо, что выручил. Буду должен, все дела. А пока спасу тебе жизнь. Заталкиваться в машину Сычен не хочет, но Лу Хань, знающий мелкого засранца как облупленного, таки утрамбовывает его на заднее, пристегивает поясом безопасности и скоренько запрыгивает на водительское. Рыжий, вскинув на плечо рюкзак с яркими нашлепками, шагает в сторону жилого массива. Когда Хань выруливает на проезжую, он оборачивается и одаривает его улыбкой, от которой бесстыдно пылают уши. В этот миг Хань понимает, что рыжий — альфа. Очень и очень шикарный альфа.

***

Рыжего звать Ким Минсоком, он студент художественного колледжа, а по вечерам учит малышню рисовать в кореле. Кайе с ним пару раз пересекался, когда отвозил Сычена на шахматы, но ничего толкового о нем рассказать не может. Лу Хань и не допрашивается — не хватало еще, чтобы зять что-то заподозрил. Хотя, пытается Хань убедить себя, и подозревать-то его особо не в чем. Ну спросил, что за тип спас его внутренние органы, что тут такого? Как будто он раньше не интересовался альфами. Просто так. Ему практически тридцать — не тот возраст, когда можно вляпаться по самые не балуй с первого взгляда. Кайе ничего не замечает — когда альфы видели что-то дальше собственного чл... носа? — зато Тао сразу понимает, что с Ханем что-то не так. — А ну колись, куда уже встрял? — требует он, когда они после ужина совместными усилиями моют посуду. Хань едва не роняет мочалку и делает лицо кирпичом, благо, опыт у него богатый: он три года прожил в одной комнате с О Сехуном — обладателем черного пояса по созданию на своей роже выражения похуизма восьмидесятого уровня. — С чего такие выводы? Я из дома не выхожу. — Сычен говорит, ты строил глазки рыжему типу, который хотел его похитить. — Да не хотел он его похитить, бога ради. — Значит, строил. Жизнь тебя ничему не научила... Лу Хань смотрит на Тао свирепо. Вот надо ему все испортить, а? Об ошибках молодости — она, в общем-то, была одна, но ее оказалось достаточно, чтобы изговнять Лу Ханю жизнь, — он старается не вспоминать, но Сычен-то в кого-то удался, и этот кто-то сейчас пытает Лу Ханя взглядом, сжимая в руках полотенце с розовыми хрюшками. — Ничего я ему не строил. Наоборот, грозился вскрыть консервным ножом. Тао выразительно вздыхает. — Минхёку ты тоже кой-что грозился вскрыть, и что? Лу Хань морщится. — То когда было. И вообще, прикажешь мне до конца своих дней забирать из школы твоих детей? Может, я своих хочу. — Уже дохотелся. Во-первых, ты абсолютный лох во всем, что касается отношений с альфами, во-вторых, тебя все время тянет на мудаков, в-третьих, ну он же студент! Сколько ему? Девятнадцать? Двадцать? Паспорт свой давно видел? В тридцать годков на школьников заглядываться — себя не уважать. Что он тебе даст? — Хороший секс? Знаешь ли, в моем возрасте таким не разбрасываются. — Последние слова Хань бурчит себе под нос и с остервенением трет тарелку пенной мочалкой. В его жизни секса вообще как такового не было — не считать же те десять минут с Минхёком сексом? — да и последствия его оказались не самыми приятными, но Лу Хань это пережил, а вот Тао не смог. Для него, пятнадцатилетнего, случившееся с Ханем стало огромным потрясением. Бедняга Кайе изрядно потрепал себе и всей таовой родне нервы, доказывая, что он не ублюдок и настроен более чем серьезно. Он обхаживал Тао полтора года и только после свадьбы с горем пополам уложил в койку. Об их первой брачной ночи еще долго ходили легенды. Бён Бэкхён, бывший у Тао шафером, поведал подробности всем, кто хотел их знать. Лу Хань вот не хотел, но Бэкхён не был бы собой, если бы не влил эту — на его взгляд, определенно важную — информацию Ханю в уши. — Знаешь, технический прогресс не стоит на месте, и теперь, чтобы получить хороший оргазм, не обязательно связываться с малолетними альфами. — Я все расскажу твоему мужу, так и знай. Тао никак на это не отвечает, а следующим вечером Лу Хань находит на своей подушке школьную тетрадь с Эльзой на обложке. В тетрадь размашистым детским почерком — так в их семье пишет лишь Тао — занесены всевозможные сведения о Ким Минсоке. Ему вот-вот исполнится двадцать, он студент второго курса местного колледжа, где изучает графический дизайн; после пар подрабатывает преподавателем на полставки. У Минсока есть свой сайт, где он под ником “Сюмин” выкладывает фан-арты и комиксы по “Гарри Поттеру” и “Фантастическим тварям”. Минсок оказывается лютым шиппером драмионы и грейденсов, и на его сайте зарегистрировано более пяти тысяч человек. У Минсока есть свой собственный фан-клуб в Инстаграме и на Фейсбуке, и Хань торчит там до глубокой ночи, изучая все, что фанаты накопали на Сюмина. Тао, видать, почерпнул сведения из этого же источника, но до деталей не дорывался, а вот Хань меры не знает. К часу ночи он скачивает все части “ГП”, чтобы быть в теме, и на следующее утро, зевая так, что Чондэ, который оформляет посылки за соседним столом, жертвует ему свой кофе из Старбакса, принимается за чтение. В первой половине дня клиентов обычно мало, а вот к четырем народ подтягивается. К тому времени Хань добивает половину “Философского камня” и начинает искренне надеяться, что Минсок не создает арты с пометкой 18+. С одной стороны — ну блин, это же детская книга о детях! — с другой — Минсок, поди, рисует свои артики по последним частям, где все центральные персонажи достигли возраста согласия и... Боги, Лу Хань впервые в жизни чувствует себя настолько педонуной, что хочет выпилиться с планеты на ближайшее навсегда. Может, будь ему двадцать, он бы воспринял это проще, но ему нифига не двадцать, а без месяца тридцать, а это не тот возраст, когда омега может течь по фанфикшену о школоте. Омеге вообще положено течь по другим причинам, но Хань всегда был омегой так себе и изменять этому не намеревается. К концу рабочей недели он добивает “Дары смерти”, а в субботу заваливается перед ноутбуком с ведром клубничного мороженого и пересматривает все фильмы серии подряд. Сычен, который заглядывает в комнату, дабы убедиться, что Хань еще жив, незаметно присоединяется к нему и портит все впечатление от фильма, когда начинает комментировать провисы в сценарии и отсутствие логики в действиях некоторых персонажей. Больше всего он бесится из-за маховика времени, но Хань не настолько интеллектуально подкован, чтобы понять причины его негодования, и потому выталкивает малого за дверь, запирается на ключ и конец досматривает в гордом одиночестве (что его очень даже устраивает). Как он регистрируется на сайте Минсока и делает свой первый заказ на арт-бук с “Фантастическими тварями”, Хань сказать не может, но день, когда Ким Минсок объявляется на пороге почтовой конторы, чтобы отправить Ханю его заказ, помнит отлично. Льет дождь, и яркая оранжевая толстовка Минсока промокает до нитки. Когда он входит в контору и стаскивает с головы капюшон, Хань, до этого активно работающий челюстями над бутербродом с отбивной и огурцом, роняет телефон. Тот, благо, падает ему на колени, экраном вниз, спасая Ханя от очередного позора (Ким Минсок никогда не узнает, что Хань только что смотрел бук-трейлер к его новой рисованной истории). — О, привет. — Минсок, к превеликому ужасу Лу Ханя, его узнает. Улыбается, гад, до резвых чертиков в красивенных глазах и игриво дергает бровями. Хань ненавидит свою жизнь еще больше, потому что лицо у него в майонезе, а от рук, которыми он должен принять посылку, воняет огурцами. Минсок против огурцов явно ничего не имеет, потому без опаски берет бланк и, поглядывая на Ханя с ухмылочкой, его заполняет. Хань нервно сглатывает, когда принимает бланк вместе с упакованной в картон посылкой и видит в строке получателя свое имя. Вероятность того, что Минсок узнал, что его фанат Лу Хань и дядя злющего карапуза из шахматного клуба — один и тот же человек, очень мала, но Ханю все равно не по себе. Он дрожащей рукой взвешивает посылку, карандашом заполняет все, что нужно, и пробивает квитанцию. Посылка идет за счет получателя, так что Минсок должен вернуться за деньгами, и Ханя это отчего-то несказанно радует. Правда, в следующий раз он постарается не жрать при Ким Минсоке бутербродов с майонезом, да и вообще со жрать пора завязывать: с такими темпами жопа перестанет помещаться на стуле до тридцатилетия Ханя, а ожиревший омега на четвертом десятке даже гормонально нестабильного подростка не возбудит. Минсок забирает чек, сует его небрежно в карман толстовки и, оглядевшись по сторонам, спрашивает: — Как поживает маленький садист? — На днях осознал, что ненавидит Гарри Поттера. Минсок коротко хохочет. — А я люблю Гарри Поттера. Ну не самого Гарри, а вселенную. — Мне больше “Фантастически твари” нравятся. — Дай угадаю: любишь животных? — Предпочитаю харизматичных мужчин за сорок с роскошной сединой в волосах. Минсок опирается о стойку локтями и сквозь стекло глядит на Ханя. Взгляд пристальный и определенно заинтересованный. — Чем занимаешься после работы? Ну кроме как выгуливаешь собственного обскура? — А что? — С Ханем в жизни никто не флиртовал, и он понятия не имеет, как должен себя вести. Обычно он альфам хамит и угрожает, но с Минсоком это явно не прокатит. Он щурит лукаво глаза, а полный, порочно-алый рот чуть изгибается: не улыбка, а соблазн в чистом виде. Лу Хань хочет застрелиться. — Да вот выдался свободный вечерок. Думаю, чем бы таким интересным его занять. — Хочешь сказать, что я интересный? — Ни один омега не угрожал вскрыть меня консервным ножом. Да, я считаю это определенно интересным. Чондэ за перегородкой давится кофе и, зажав рот ладонью, убегает на склад. Из-за неплотно прикрытой двери доносится его смех вперемешку с кашлем. Минсок и бровью не ведет. Он настолько уверен в собственной неотразимости, что кладет большой и толстый на любые обстоятельства. — Ну так что? — Он придвигается к стеклу вплотную, и Лу Хань нервно сглатывает. У Ким Минсока веснушки, которых он в первую их встречу не приметил, на носу и круглых скулах, и открытие это делает Ханя слабым в коленках. Он мысленно благодарит высшие силы за то, что сидит, и тянется за ручкой. Зачем она ему — сам не знает, но чувствует острую необходимость ее сцапать. Минсок следит за его движением взглядом и облизывает губы. У Лу Ханя в животе пчелиный рой играет марш Мендельсона и взрывает петарды, и сидеть становится еще хуже, чем стоять. Хань только чудом не падает лицом в стол и визгливым фальцетом сообщает, что полностью свободен: хоть сейчас бери под ручку и веди в ЗАГС. О последнем он, конечно же, умалчивает, и Минсок, довольно улыбаясь, говорит, что будет ждать его у конторы в семь. Хань невольно глядит на часы, убеждается, что сейчас лишь начало второго и лихорадочно вспоминает, не заперт ли выход со склада. Сбежать кажется единственным возможным вариантом спасти те жалкие крупицы гордости, которые еще не растоптало семейство Ван и Бэ Минхёк со своим юродивым папашей. — Не прощаюсь. — Минсок салютует ему, натягивает капюшон на мохнатую рыжую голову и убегает в дождь. Лу Хань таки падает лицом в стол, лбом приземляется прямехонько в остатки бутерброда и громко стонет. Ему так себя жалко, что хоть сейчас в петлю, но где-то на складе бегает Чондэ, а он парень сердобольный — удавиться так просто не даст: сначала нотацию прочтет, а после примется выискивать в онлайн-магазинах подходящие для такого дела веревку и мыло. Поэтому Хань, поныв для приличия с полминуты, берет себя в руки и тянется за посылкой. Мысленно дает себе зарок сегодня же расплатиться с Минсоком и осторожно, чтобы не повредить книгу, вскрывает картонную упаковку. — Круто, — тянет за спиной неведомо откуда взявшийся Чондэ и запихивает в рот пирожок. На страницы арт-бука сыплются слоеные крошки. Хань шипит гадюкой и принимается сдувать их с превеликой осторожностью. Рисунки в самом деле крутые. Хань завидует Минсоку по-хорошему — за ним никаких талантов отродясь не водилось, — и думает, может, и себе каким-нибудь хобби обзавестись? Крестиком там вышивать или фики писать. С последними не должно возникнуть сложностей: жизнь у Ханя такая убогая, что хватит не на один ангстовый супер-макси. За такими мыслями проходит день, и Хань опомниться не успевает, как стрелки часов переваливают за семь. Дождь льет безостановочно, и Хань надеется (на самом деле, нет), что Минсок не явится. Минсок, конечно же, торчит под дверью. Вымокшую толстовку он сменил на косуху, и это в тысячу раз хуже. Ибо альфа в косухе — это как заварное пирожное в последний день диеты. Лу Хань мысленно прощается с честью и кивает — открыть рот и заговорить он не в состоянии — на припаркованную на другой стороне улицы машину. Уже в салоне Минсок задает вопрос, которого Лу Хань боится услышать от альфы больше всего. — Ты прости за нескромность, но тебе сколько лет? — спрашивает он, оглядывая расставленные по приборной доске снежные шары на липучках, а у Ханя окончательно отсыхает язык. Он прочищает горло, но это не шибко помогает. — Просто понять пытаюсь: то ли работникам почты так хорошо платят, то ли тебе не двадцать. — Через неделю будет тридцать, — хрипит Лу Хань и заводит двигатель. Челюсть Минсока отвисает в эффектном слоу-мо. — Врешь, — тянет он и неверяще пялится на Лу Ханя. Хань бы рад сказать, что да, чутка приврал, чтобы поглядеть, как твоя челюсть падает на колени, но жизнь к нему все еще жестока и несправедлива, потому он говорит, как есть: — Могу права показать, если не веришь. — Не верю. — Взгляд Минсока становится хитрющим, и Ханю бы вовремя понять, что к чему, но он не понимает и без задней мысли лезет в бумажник за водительским удостоверением. Минсок глядит на него с минуту, а потом тянет нараспев: — Ну и как, понравилась книга? Лу Хань, сосредоточенно сдающий назад, не сразу понимает, о чем Минсок говорит, а когда понимает, — едва не переезжает укутанного в желтый дождевик велосипедиста, так невовремя вырулившего из-за припаркованного рядом семейного фургончика. — Господи, кто тебе только права выдавал? — Минсок в последний миг выкручивает руль, и велосипедист остается жив. Его смачная ругань слышна даже сквозь шум дождя. — А кто под руку такое говорит? — К Лу Ханю возвращается голос, и вопрос его звучит громче, чем хотелось бы. Истерично так, с драматическим надрывом. — Не думал, что ты настолько впечатлительный. Лу Хань передразнивает его и крепче сжимает руль. — Куда ехать-то? — К школе. И ты не ответил на мой вопрос. Лу Хань глядит на него осуждающе. — Ты с какой луны свалился? Не задавай омегам вопросы, на которые они не хотят отвечать. — Да мне просто интересно: я никогда со своими фанатами лично не встречался. — Высажу на ближайшей остановке. — Лу Хань включает режим “лучшая защита — это нападение”. Он чувствует себя голым и совершенно беззащитными и подумывает выброситься из машины на полном ходу. — Я пошутил. Или ты тоже по гороскопу скорпион? — Овен-телец. — Одна фигня. Какое-то время они едут молча. Лу Ханю неловко, потому что, бога ради, ему тридцать, а он катает на машине двадцатилетнего пацана, а Минсок, видать, обдумывает, каким бы вопросом окончательно его добить. — Вот здесь налево, — говорит Минсок, когда они проезжают школу. Лу Хань повинуется и выруливает к довольно живописному гардену. Чтобы обзавестись здесь жильем, нужно прилично впахивать. Или иметь обеспеченных родителей. Ханю и с тем, и с другим не повезло, потому он живет с братом и его семейством в панельном домике доисторической постройки и о впечатляющих видах из окна может разве что мечтать. — Вот там парковка. — Минсок указывает на въезд в подземную парковку, прегражденный шлагбаумом. Лу Хань не удивляется, когда Минсок извлекает из рюкзака пропуск. Из парковки они поднимаются в сад. В широком канале плещутся карпы; деревья, растущие по обе стороны от него, выступают живым куполом, так что дождь здесь практически не ощущается, но желающих прогуляться все равно нет. Лу Хань чувствует себя идиотом, вышагивая рядом с малолетним альфой, но это, в общем-то, его естественное состояние, поэтому он скоро привыкает. Сует руки в карманы своей заношенной джинсовки и глубоко вдыхает переполненный озоном воздух. Где-то цветут нарциссы, а совсем рядом на каменные плиты дорожки свои мясистые лиловые лепестки роняет магнолия. Два безумно сладких аромата кружат голову, и Лу Хань перестает соображать окончательно. — И все же, понравился альбом или нет? Лу Хань вздрагивает и недовольно поджимает губы: он только поверил, что в его жизни может случиться нечто сказочное, как его в очередной раз впечатало мордой в реальность. — Ну это очевидно, не находишь? — Он косится на Минсока, но тот смотрит так, что Хань понимает — от ответа не отвертеться. — Если бы не нравилось, не стал бы заказывать. Или, думаешь, я у каждого артера в фандоме альбомы покупаю? — Не думаю. — Минсок пожимает плечами; кожа его косухи приятно скрипит. — Но мог бы и похвалить. Знаешь, альфы любят, когда их хвалят. — Да уж знаю. — Лу Хань фыркает и переводит взгляд на канал. Карпы подплывают к краю, надеясь на угощение. У Ханя в карманах ничего, кроме ключей и жвачки, нет, так что он виновато улыбается рыбам, но те продолжают выжидающе пялить на него свои золотистые глаза. — У тебя кто-то есть? — Поздновато ты спохватился. — Знаешь, в наше время муж и дети никого не останавливают. — Слушай, как-то криво ты заигрываешь, не находишь? — Лу Хань встает посреди аллейки и в упор глядит на Минсока. Происходящее даже ему кажется нелепым. Впрочем, он тут же находит тому объяснение: ему тридцать, и у него никогда не было отношений; Минсоку — двадцать, и опыт у него тоже, в виду малолетства, небогатый. В итоге все идет вкривь и вкось, и больше напоминает сцену из дешевого европейского кино, когда и актеров набирали с улицы, и сценарист работает за бутылку водки, нежели на нормальное свидание. Впрочем, на ненормальное свидание это тоже не очень-то похоже. — Окей, твоя взяла. — Минсок поднимает руки. — Ты слишком взрослый для обычного пикапа. — То есть, возраст имеет значение? Я могу ехать домой? — А хочешь? — Минсок прячет руки в карманы куртки, и Лу Хань наконец-то замечает, что не один он нервничает до ужаса. — Не знаю, — говорит он и подступается ближе. — Ты очень красивый. Прям реально очень. А я блядские фанфики рисую. — Минсок разводит руками: мол, ну и кто из нас неудачник? Хань все еще считает, что он, но немного успокаивается. — Ладно, давай сделаем вид, что мне двадцать два, и мы только что познакомились. Минсок смеется звонко, и на этот раз смех его Ханя не раздражает. В груди словно оттаивает что-то, он вдыхает глубоко и улыбается неуверенно, но искренне. — Вообще, я надеялся, что дождь закончится, мы погуляем немного, а после я приглашу тебя к себе на скромный студенческий ужин, покажу рисунки, ты впечатлишься и позволишь себя поцеловать, — признается Минсок. — Если ужин готовил ты, я, пожалуй, и впрямь впечатлюсь. Минсок все еще улыбается, и Хань улыбается в ответ уже смелее. Порыв ветра тревожит кроны молоденьких акаций; они гремят на ветру и трепещут, будто вывернутый наружу зонт, и Ханю за шиворот сыплется дождь вперемешку с прошлогодними цветами. Он визжит дурниной и едва не ныряет в канал. Минсок ловит его за ворот куртки, дергает на себя, и это даже романтично, но у Ханя по спине течет ледяная вода, а в горле колотится сердце, что немного портит момент. Он ежится в объятиях Минсока, ибо его ладонь припечатывает футболку к мокрой коже, вывернуться из его рук пытается, но Минсок неожиданно для Ханя не отпускает. Обхватывает за пояс крепче, вжимается всем телом и, глядя на губы, говорит: — Ты всегда такой неуклюжий или это мое очарование кружит тебе голову? Лу Хань закрывает глаза и молится всем богам, чтобы ниспослали ему мозги. Ибо только безмозглый идиот (которым Лу Хань и является) мог согласиться на подобную аферу. Ему же не семнадцать, вашего ж папу, лет, чтобы так проебываться. Почему из всех альф вселенной он должен был вляпаться в этого? Почему из всех альф вселенной именно этот должен был залипнуть на него? Почему им не стал учитель Ву или какой-нибудь сорокалетний женатый бизнесмен, которому кризис среднего возраста нехило ударил по мозгам и яйцам? Он бы знал, что сказать и где полапать, чтобы Лу Хань почувствовал себя красивым и желанным, а не… Лу Ханем. — Знаешь, когда ты молчишь, ты мне нравишься больше, — тянет он обреченно и открывает глаза, чтобы посмотреть на Минсока. Минсок, не дурак, понимает, что опять облажался, вздыхает и выпускает Лу Ханя из объятий. — Проводить тебя до машины? — спрашивает он и неловко переминается с ноги на ногу. Лу Ханю его жалко, но себя он жалеет больше, потому качает отрицательно головой и собирается уже уйти, когда Минсок преграждает ему путь. — А я овен по гороскопу, знаешь, а овны — те еще бараны. Если мы что-то там себе нарешали, то с места не сдвинемся. Так вот, я решил, что ты должен мне ужин. За альбом. Честная сделка. — Давай лучше деньгами? — Только жалкий кретин променяет ужин с таким омегой на какие-то там деньги. — Ладно, этот подкат засчитываю. Будь Хань поумнее, настаивал бы на деньгах, но как-то так сложилось, что настаивать он не научился, а красивые альфы, все же, на дорогах не валяются. Тем более альфы, готовые сварганить ради него ужин и на автобусе, в дождь, припереться в задницу мира, чтобы его на этот ужин пригласить. Пускай и неловко, но все же. Хань и так, по правде говоря, не умеет. Минсок живет в однушке на двенадцатом этаже. Двери кухни выходят в сад, в котором Лу Хань бы не отказался провести медовый месяц. В саду обустроено место для отдыха, но дождь все портит. Хать готов и на мокром шезлонге под суданской розой поваляться, но Минсок накрывает стол в гостиной-спальне-студии, и это тоже ничего так. Стены комнаты сплошь увешаны рисунками. Одни в рамках, другие — без. Лу Хань прикипает к ним намертво и не реагирует даже на запах тушеного мяса и свежезаваренного кофе. — Я бы хотел тебя нарисовать. — Минсок подкрадывается со спины, укладывает подбородок Ханю на плечо и бесцеремонно облапывает бока. От Минсока едва уловимо пахнет нарциссами. Запах для альфы сладковат, но Ханю нравится. Он позволяет ладоням Минсока опуститься на бедра, и вздрагивает, когда к заду притираются очень даже крепкими бедрами. Хань не особо-то помнит, как там у Минхёка с этим обстояло дело, он вообще тот паршивый сентябрьский вечер помнит, словно с хорошего бодуна, но стояло у Минхёка основательно, а вот Минсок пока держит себя в руках. Это обнадеживает. — Мы договорились об ужине, не больше. — А поцелуй? — Минсок нагло тычется в ханеву шею носом, щекочет ее коротким жарким дыханием. — Наглеешь. — В щечку? — В попе слипнется. — Ну хоть за ручку подержаться? — Ты меня сейчас за жопу лапаешь. Минсок фыркает ему в ухо и — гад бессовестный, сволочь бессердечная — проходится губами по шее. У Лу Ханя колени обмякают, подгибаются, как в самом сопливом из фанфиков, которые он успел прочесть, и только жесткая хватка на бедрах не дает ему сползти по Минсоку на пол. — Дрожишь. — Минсок целует его плечо, и от этого делается так жарко, что Хань, кажется, тает сразу и всюду. Он зажмуривается, сминает пальцы Минсока безжалостно, отодрать от себя пытается, но Минсок лишь шипит и смеется ему в ворот рубашки и трется пахом о задницу. — Да что ты себе позволяешь, а? — Хань со стоном вырывается из стального захвата, в два прыжка добирается до двери и уже оттуда глядит на Минсока. — Не знаю. — Минсок добредает до дивана и валится на него лицом вниз. — Когда ты рядом, я хреново соображаю. — Я рядом третий раз в твоей жизни. И в первые два ты соображал получше. — Это ты так думаешь. И насчет первого, и касательно второго. — То есть? — То есть, я как бы работаю в школе, где твой племяшка в шахматы играет. А ты забираешь его трижды в неделю. Думаешь, я тебя ни разу не видел? — Минсок приподнимается на локтях и с укором глядит на Ханя. — Мне пришлось ему заплатить, чтобы он тебе позвонил и сказал, что я пытаюсь его украсть. Или, блин, ты в самом деле решил, что он меня впервые в жизни видит и не знает, что я реально хочу помочь? Хань в самом деле так решил, но признаться в этом стыдно. — То есть, ты сейчас... ну, признаешься, что запал на меня хрен знает когда и... — Что-то типа того. Я знаю твое имя, твой возраст, место жительства и работы. Я даже про того мудака знаю и про... ребенка. — Минсок отводит взгляд и садится прямо. — И поначалу мне казалось, что это будет просто. Ну я же не мудак, в конце концов. И я тебе понравлюсь, потому что я всем нравлюсь, и мы начнем встречаться, а потом... потом все будет классно и вообще. Но когда ты вот так рядом, мне хочется застрелиться от твоей охрененности. — Ну знаешь, мне тоже частенько хочется из-за себя застрелиться. — Лу Хань криво усмехается и подходит к дивану. — Тебе явно обо мне рассказывали неправду. Во мне нет ничего охрененного. Ну кроме машины. Машина у меня клевая, а я — не очень. — Это из-за того мудака? — Минсок поднимает на него глаза. — Из-за него ты считаешь себя никого не достойным? — Нет, из-за него я считаю себя глупым и наивным. Все остальное... Знаешь, я даже ребенка не смог выносить, а это... ну для омеги это довольно... хреново. Конечно, врачи говорили, что это даже не ребенок — десять недель всего-то, но все эти десять недель он был частью меня, а потом его не стало. Мне семнадцать было, но даже тогда я понимал, насколько это паршиво. Родители, конечно, рады были, что все так получилось: мне не пришлось бросить школу, им не пришлось растить еще одного ребенка, и я порой тоже думал, что так лучше, но на самом деле это нихрена не лучше. И вот теперь мне практически тридцать, и у меня нет ни альфы, ни детей, даже угла своего нет. Я живу с младшим братом и вожу его ребенка на шахматы. Печально, не находишь? — Ну да, есть такое дело. Но я все равно не понимаю, почему ты поставил на себе крест? Разве врачи сказали, что у тебя больше не будет детей? Или что все альфы — козлы? Твой же брат нашел нормального, почему ты не можешь? Чем ты хуже? Хань пожимает плечами. Это сложно объяснить, тем более — двадцатилетнему альфе. “Двадцатилетний альфа” берет его за руку и тянет к себе на диван. — Я, конечно, не лучший вариант, но... Я в самом деле классный. Вот увидишь. Я сам готовлю, убираю, стираю, рисую как боженька и неплохо на этом зарабатываю. И детей обожаю, иначе стал бы их учить? А еще человек, который любит “Гарри Поттера”, не может быть плохим. Это научно доказано. — Кем? — Я на гугл похож? Доказано — и все. Неужели сложно поверить на слово? Лу Хань смотрит на него и улыбается. Возможно, ему впервые в жизни повезло. Возможно, Ким Минсок на самом деле классный. И ему нравится Лу Хань. Вместе со всем тем дерьмом, что случилось в его жизни. С майонезом на роже и пахнущими огурцами руками. И даже Сычен ему, походу, нравится, а за такое вообще сразу сотня плюсов в карму идет. — Надеюсь, ты сейчас думаешь о том, что я, гад такой, воспользуюсь ситуацией и тебя поцелую, потому что я в самом деле воспользуюсь и... Хань накрывает его рот ладонью и качает головой. — Ты когда говоришь, совсем не классный. Минсок жестом застегивает рот на замок и выкидывает ключик куда-то за спинку дивана. Хань убирает ладонь, и Минсок тут же его целует. Хань от неожиданности валится на спину, и Минсок, гад эдакий, пользуется-таки ситуацией и разваливается на нем со всеми удобствами. Весит он, не смотря на свой рост и комплекцию, нехило, и Хань крякает задушено, но выбраться из-под него не пытается. Ему, на самом деле, очень нравится чувствовать на себе его тяжесть, да и целуется он поистине божественно. Хань млеет и позорно течет, но и это его заботит в последнюю очередь. Он с запозданием думает, что от него до сих пор пахнет огурцами, и что целоваться с огуречной грядкой не шибко приятно, но Минсок, по всему судя, ничего против не имеет. Его язык нагло хозяйничает у Ханя во рту, и Хань окончательно утрачивает связь с той крохотной частью своего “я”, которая отвечает за разум. Минсок отстраняется первым, с щемящей душу нежностью целует Ханя в щеку и перетекает в другой конец дивана. — Не позволяй альфам пользоваться ситуацией. Даже если они такие офигенные, как я. Я, конечно, ничего без твоего позволения не сделаю, но на всякий случай... Вдруг стану распускать руки раньше срока — дашь по яйцам. И не стесняйся. — Минсок дышит тяжело и говорит с охренительной хрипотцой в голосе, и Хань, чей мозг окончательно вытек через задний проход, с трудом понимает, о чем он вообще говорит и зачем вообще это делать, если можно — и нужно! — его целовать. Желательно, не только в губы. — Ты уже плывешь. — Минсок качает головой, быстренько наполняет стакан минералкой и сует его Лу Ханю в руки. — Давай до дна. Хань послушно пьет, и это в самом деле немного помогает. Он понимает, что только что — опять — едва не дал малознакомому альфе, после чего десять минут не может отлепить от лица ладони. Ему так стыдно, что хочется нырнуть ласточкой с двенадцатого этажа. — Это потому, — говорит Минсок и гладит его утешительно по голове, — что у тебя давно никого не было. — У меня вообще никого не было. Не считать же те десять минут с Минхёком реальным сексом? Я даже не понял, что это было. Мне кажется, ему бы и двух минут хватило, чтобы кончить, но я постоянно ерзал и из-под него выползал, так что... Боже, зачем я все это тебе рассказываю? — Говорю же: я всем нравлюсь. Люди считают меня надежным парнем и делятся со мной самым сокровенным. — Может, надо было на психолога идти? — Художник всегда немного психолог. Как иначе рисовать людей? Лу Хань заглядывает Минсоку в глаза и не видит там ни насмешки, ни осуждения. Он действительно считает происходящее нормальным. И то, что у Лу Ханя к тридцати годам никого не было, и то, что он делится этим с альфой, которого бы хотел в свою жизнь. Хотя бы на чуть-чуть. Чтобы почувствовать, каково это — быть как все. — Знаешь, если мы сейчас переспим, я не буду жалеть, — признается Хань и даже не краснеет. — Зато я буду. У меня, знаешь ли, на твой счет другие планы. И первый наш раз я немного иначе себе представлял. Мне хочется хоть немного тебе понравиться, а на это нужно время... — Я вообще-то твой фанат. — Это не то. — Минсок улыбается, но Хань остается серьезным. — И я немного в тебя влюблен. На самом деле — много. И последние недели жутко из-за этого страдаю. — Я рук не чувствую... — Минсок вскакивает с дивана и, встряхивая ладонями, принимается нарезать круги вокруг стола. Забытый всеми ужин постепенно остывает. — Тем более, если ты в меня влюблен, я не могу все испортить. Я пишу романтические истории и рисую по ним комиксы. Я не могу просто взять и... Если это твой первый настоящий раз, я... Господи, я словно в голимый йашкин фик попал. Какой идиот придумал этот сюжет? — Жизнь? — Хань поджимает под себя ноги, пристраивает на коленях подушку и тащит со стола пиалу с оливками. Минсок, завершив очередной круг, валится рядом с ним на диван и запускает руку в пиалу. Нагребает оливок и запихивает их в рот. — Мы ш тобой, — шамкает он, — такие неудашники. Быть вмеште — наша шудьба. Хань лбом утыкается ему в плечо и глупо хихикает. Он никогда не был на свидании и всегда представлял их, как нечто романтичное и ванильно-сахарное, но то, что сейчас происходит между ним и Минсоком, ему нравится в разы больше. А ваниль и сахар лучше оставить для торта. Когда Минсок снова его целует, от них обоих разит оливками. Это не многим лучше огурцов и майонеза, но Ханю все равно нравится. 19-20 апреля, 2018