Звуки музыки

Весенний солнечный день откровенно радовал душу… Но и это не помогало Гермионе Грейнджер, стоящей в холле Малфой-мэнора и нервно прижимающей к груди свой небольшой кожаный портфельчик, прогнать невольную дрожь. Сказать по правде, оказаться в этом доме еще раз ей хотелось меньше всего на свете. Уж слишком страшными, слишком неприятными были воспоминания о своем первом пребывании здесь. Но… делать нечего: встреча с Люциусом Малфоем стала для нее самой настоящей необходимостью. Этой встречи Гермиона добивалась уже давно, но старший Малфой, ведущий после войны одинокий (почти отшельнический) образ жизни, упорно отказывался отвечать на все ее просьбы. Оказавшись в отчаянии, Гермиона решила рискнуть и просто заявиться к дверям поместья Малфоев. Да, конечно, это было грубо, почти неприлично, и она прекрасно осознавала сей печальный факт, но осознавала и другое: ничего более приемлемого судьба ей предложить не сможет. Это уж точно! Обнаружив ее на пороге, домовой эльф пришел в ужас, но ворота, тем не менее, открыл. Правда, тут же сообщив, что хозяин вряд ли обрадуется незваной гостье. Безусловно, его пламенная речь никак не могла изменить ситуацию, поскольку Гермиона упрямо настаивала на своем: ей нужно повидаться с мистером Малфоем! И уходить она просто не собиралась. В конце концов, Люциус Малфой был единственным человеком, который мог помочь ей. И сколь сильно бы Гермиона не сторонилась его, не испытывая (совершенно заслуженно, кстати) никаких теплых чувств к этому человеку, она собиралась продолжать преследовать Малфоя, пока тот не согласится встретиться. Посмотрев на гостью так, будто собирался проклясть, эльф позволил ей пройти в дом и повел в самую его глубину по длиннющему коридору с множеством больших дверей из красного дерева. Наконец Гермиона увидела его. То есть сначала она увидела голову, склоненную над пергаментом. Люциус Малфой сидел за причудливо украшенным столом и быстро-быстро писал что-то. Продолжая строчить, он даже не поднял на Гермиону глаз, и она оказалась вынуждена стоять и ждать, поскольку ушлый домовик, сообщив о ней, тут же благополучно улизнул. — Чего такого чертовски важного вам нужно, если решили вторгнуться в мою личную жизнь и нарушить границы частной собственности, требуя встречи со мной? — наконец сердито буркнул Малфой. — Прошу прощения за мою дерзость, мистер Малфой, но я несколько раз пыталась увидеться с вами… — начала Гермиона, на что тот отбросил перо и поднял глаза. Нельзя сказать, что Малфой был рад увидеть ее, уж это Гермиона прочла в его глазах совершенно точно. Более того, если б взгляды могли убивать, то, скорей всего, она б уже лежала на здешнем ковре эдакой скромной кучкой пепла. — Хм… Мне казалось, что отсутствие какой бы то ни было реакции на ваши попытки ясно говорит о том, что я не заинтересован в разговорах, — несколько хамовато огрызнулся он. — Но вы же не знаете, зачем я хотела встретиться! — воскликнула Гермиона и даже шагнула к столу, надеясь, что сможет убедить его выслушать, прежде чем выгнать прочь. — Мне все равно, — равнодушно бросил Люциус. Конечно, Гермиона знала, что убедить его хотя бы поговорить с ней будет очень и очень нелегко. Ведь за годы, прошедшие после войны, Люциус Малфой и впрямь стал отшельником. Вскоре после долгожданного оправдания всей своей семьи и, собственно, после случившегося следом развода он устранился от общественной жизни, заперся в поместье, нигде не бывал и занимался исключительно своими делами, контактируя с волшебным сообществом по минимуму. Поначалу это удивляло, но потом все привыкли и решили, что он полностью погряз в собственном разочаровании и решил нести свой позор в гордом одиночестве. Поэтому-то Гермиона и не удивилась его нескрываемой нелюбезности. Она ж и впрямь нагло нарушила его одиночество. — Мистер Малфой, я учусь в аспирантуре университета Мерлина… — начала Гермиона, не обращая внимания на его равнодушие. — И это… меня тоже не волнует, — закончил за нее Люциус. — И работаю над большой монографией о зачарованных музыкальных инструментах, — Гермиона сделала вид, что не услышала его, и продолжила: — А конкретно, о тех чарах, что могут влиять на состояние и поведение человека. Вот уже несколько лет я изучаю их особенности. — Мисс Грейнджер, с какой же это радости меня должно волновать, чем вы там занимаетесь, стесняюсь спросить? — поинтересовался Малфой, уставившись на Гермиону и сложив перед собой руки. Девчонка безумно раздражала. Вообще говоря, он никогда не считал, что отчаянная храбрость заслуживает уважения. Впрочем, как и других сильных чувств. — Думаю, вы знаете, что зачаровывать музыкальные инструменты запретили более ста лет назад. И, как говорят, все известные предметы оказались уничтожены. Однако ходят слухи, что некоторые из них все же до сих пор существуют, просто принадлежат частным коллекционерам... — Гермиона отважно взглянула в его лицо. — Ходят слухи, мистер Малфой, что один такой инструмент имеется у вас в поместье. Губы Люциуса дрогнули от удовольствия. «А она настроена серьезно…» Честно говоря, он немного удивился, когда увидел Гермиону Грейнджер у себя на пороге. В последний раз Люциус лицезрел ее в зале суда, сразу после войны. И тогда молоденькую грязнокровку еще вряд ли можно было назвать женщиной. «А теперь ей уже больше двадцати пяти... Помнится, она ровесница Драко. Хотя… выглядит, надо сказать, чуть более зрелой. И видимо, по-прежнему остается самой умненькой ведьмой своего возраста. Хм… Не писаная красотка, конечно, но весьма хорошенькая. И даже следит за внешностью, хотя и не особо обращает на нее внимание». Он продолжал скользить взглядом по невысокой хрупкой фигурке. Волосы мисс Грейнджер выглядели, как и раньше, неуправляемыми, то бишь, представляли собой копну густых кудряшек, правда, сегодня прихваченных широким ободком. И не зря! Благодаря этому оказалось открыто лицо, и Люциус мог видеть ее глаза, показавшиеся ему вдруг поистине невероятными. Глубокого янтарного цвета, обрамленные густыми темными ресницами… их взгляд, казалось, сочетал в себе древнюю мудрость, невинность и толику изощренной, едва уловимой язвительности. Особенно, когда она смотрела на него. — Вы должны знать, что не стоит доверять досужим сплетням… — продолжая наблюдать, Люциус откинулся на спинку кресла. Мисс Грейнджер явно нервничала, но все еще была настроена достигнуть желаемого результата. — Мистер Малфой, поверьте, для меня это очень важно. Скажите правду: у вас есть такой инструмент? — смело спросила она. — Как вы сами сказали пару минут назад, мисс Грейнджер, эти предметы запрещены, а, следовательно, владение ими нарушает закон. С чего бы мне признаваться в том, что имею у себя в доме то, за что меня могут наказать? Неужели я похож на идиота? — с легкой иронией спросил наконец Люциус и ощутил, как настроение слегка приподнялось от предвкушения некоей игры. Слишком давно он не общался с женщиной, которая чего-нибудь хотела от него. — О, нет! Я не хочу навредить вам ни в коем случае. И никому не расскажу об этом. Просто хочу увидеть это чудо и… узнать о нем все то, что знаете вы. Я могу поклясться какой-нибудь магической клятвой, если хотите… — последние слова прозвучали умоляюще. Казалось, она все-таки побаивается, что Малфой выставит ее вон. — И вы пойдете на это? — он сардонически приподнял бровь. — Да. Я клянусь, что никакая информация о зачарованных инструментах, полученная от вас, никогда не причинит вам вред. И я ни за что не свяжу ничего из того, что узнаю, с вашим именем. По комнате прокатилась осязаемая волна магии, которой, казалось, были пропитаны сами стены старинного поместья, и Гермиона поняла, что ее обет принесен и принят. Малфой же откровенно удивился, что мисс Грейнджер рискнула зайти настолько далеко. Поначалу (когда она только пришла со своей странной просьбой) он даже решил, что Гермиона каким-то образом хочет отомстить ему. Ну, например, за то, что с ней происходило в его гостиной много лет назад. Но теперь… «Мда… Похоже, я недооценивал ее. Возможно, она вообще простила меня». Но вслух лишь тихо произнес: — Хорошо, пойдемте со мной, — а потом поднялся и, обогнув стол, направился к двери. Гермиона сразу обратила внимание, что он возвышается над ней еще больше, чем его сын. Правда, одевался теперь Люциус более небрежно, чем раньше. Сегодня на нем были какие-то простые невзрачные брюки и светло-серая рубашка с обычными пуговицами. Слегка приподнятые манжеты которой чуть оголяли его предплечья. Волосы старшего Малфоя выглядели по-прежнему длинными и невероятно светлыми. И с того места, где стояла Гермиона, не виднелось никаких признаков седины. Лицо его было довольно моложавым, с несколькими морщинками в уголках глаз и вокруг рта, которые придавали вид твердый и решительный, а не стареющий. В целом, Люциус Малфой, конечно, всегда был невероятно красивым мужчиной, даже с его уродливой историей. Она вышла из кабинета и последовала за ним по длиннющему коридору. Потом они свернули в следующий коридор, который перетек, казалось, в какой-то нескончаемый лабиринт. Гермиона шагала и шагала, загипнотизированная движущейся перед собой мужской фигурой, и неожиданно поймала себя на мысли: «Черт! По-моему, я слишком долго была одна… Так нельзя. Еще не хватало возжелать бывшего Пожирателя!» Наконец Малфой остановился и, толкнув стеклянные французские двери, прошептал заклинание, от которого в комнате раздвинулись все шторы. В музыкальный салон (а это был именно он) сразу же хлынул поток яркого весеннего света. Они вошли внутрь. Рядом с большим мраморным камином располагались несколько викторианских диванов и стульев из темного дерева с белой обивкой. Но глаза Гермионы расширились, когда она увидела огромный рояль. Он был белым, с нежным еле заметным узором, украшающим крышку. На музыкальной стойке лежало несколько листов пожелтевшего пергамента с нотами, а на самом краю стоял маленький метроном. Табурет, притулившийся у рояля, был увенчан подушечкой из белого атласа, чтобы соответствовать остальной мебели в комнате. — Это Бёзендорфер Империал 1878 года, привезен из Вены, — с полуулыбкой произнес Люциус, когда Гермиона благоговейно приблизилась к роялю и пробежалась пальцами по крышке. — С ручной росписью. Он был подарком для моей бабушки. — Потрясающий рояль… — хрипло прошептала пораженная Гермиона. — И на нем до сих пор можно играть? Люциус наклонил в знак согласия голову, а затем присел на табурет. Слегка согнув пальцы и положив ногу на педаль, он заиграл. Причем, с легкостью, которая по-настоящему удивила ее. Ловкие пальцы, казалось бы, едва касались клавиш, когда мягкая, текучая мелодия наполнила воздух. Словно завороженная, смотрела Гермиона, как он играет — глаза Люциуса были прикрыты, а голова еле заметно двигалась в такт музыки. На губах у него была такая мягкая улыбка, что Гермиона почувствовала себя тронутой. Люциус Малфой выглядел сейчас не просто расслабленным, нет… Он выглядел почти счастливым. А Люциусу казалось, что он отпустил себя на волю, потерявшись в музыке, которая пришла к нему из самых далеких, самых чудесных воспоминаний. «Как же давно это было… Как давно я позволял себе это простое удовольствие — играть на рояле». Он не совсем понимал, что именно заставило его решиться сыграть сейчас. Кто знает… Быть может, ему захотелось показать этой настырной молоденькой грязнокровке, что есть в нем что-то другое… что-то большее, чем сущность бывшего Пожирателя Смерти. А может, самого обуяла незваная ностальгия. Но вот только… закрыв глаза, Люциус почти видел нотные записи, что неспешно танцевали у него в голове. И звуки чудеснейшей музыки текли из-под пальцев легко, ласково и как будто обволакивали душу. Когда же мелодия подошла к концу, он неожиданно ощутил себя родившимся заново и наполненным чем-то необъяснимым, но удивительно прекрасным. Люциус открыл глаза, чтобы заметить, как Гермиона приближается к нему. Защитная реакция сработала мгновенно: вскинув руку, он сразу же схватил ее за шею и поднялся с табурета. И тут же почувствовал, как судорожно сжимается эта тонкая, почти цыплячья шейка, как тяжело сглатывает Гермиона и как ее протянутая рука… легонечко касается его лба. Эта нежнейшая ласка почти сбила с ног, приведя в состояние ступора. Все еще держа ее за горло, Люциус непонимающе нахмурился. А Гермиона выглядела смущенной, но совсем не испуганной. Ее маленький розовый язычок медленно скользил по нижней губе, когда кончики пальцев касались его носа, потом линии скул и наконец дотронулись до неровного белого шрама возле самого уха. Никогда раньше Гермиона не замечала его, и подумала, что, наверное, горькая отметина появилась в последнюю войну. Губы Люциуса сжались в тонкую линию. Рука на мгновение чуть стиснула горло еще раз, а потом… Потом он внезапно привлек ее к груди и накрыл рот своими губами. Ни тогда, ни после Люциус не мог объяснить себе, что заставило его в тот момент поцеловать Гермиону Грейнджер. Знал только, что по-другому поступить не мог. Рука скользнула по шее уже мягче, а другая обхватила Гермиону за талию, пока он безжалостно мучил ее неожиданно нежный и пылко отвечающий ему рот. Люциус словно грабил этот рот языком, жадно наслаждаясь его вкусом. И его ненасытность заставила Гермиону замереть, затаив дыхание и бездумно сжав его плечи. Ну не возникло у нее ни малейшего сопротивления, ни желания освободиться от объятий Люциуса Малфоя. «Может, я сошла с ума? — коротко мелькнуло у нее в голове. — Потому что… я не хочу. Не хочу больше быть в других объятиях. Только в его…» Их потребность друг в друге стала вдруг невыносимой, и Гермиона уже рвала пуговицы на его рубашке, отчаянно пытаясь поскорее расстегнуть ее. Дотронуться до обнаженной кожи Люциуса хотелось неимоверно. И он тоже не уступал в страстности, стремительно стаскивая с Гермионы одежду. Оставшись полностью обнаженной, она сбросила туфли на низеньком каблучке и мысленно возблагодарила теплую весеннюю погоду за то, что та позволила не надевать сегодня чулки. Сорвав наконец-то с себя рубашку, Люциус потянулся к полушариям груди: продолжая мучить поцелуями ее губы, теперь он принялся и за грудь, легонько сжимая, поглаживая или играя с сосками. Тяжелое дыхание, перемежающееся мучительными и сладкими стонами, рычанием Люциуса, всхлипами Гермионы — все это звучало в пространстве комнаты некоей эротической симфонией, что сопровождала их жажду. Гермиону ни капли не волновало, что обнаженной она стоит посреди музыкального салона Малфой-мэнора в объятиях одного из самых знаменитых Пожирателей Смерти. Все, чего хотелось, это хоть немного облегчить боль, сжимающую внутренности тугим узлом, и хоть немного погасить огонь, пожирающий ее изнутри. И вздрогнула, когда Люциус потянул ее за запястье и прижал ладошку к своему напряженному увеличившемуся члену. С губ обоих слетели глухие нечленораздельные звуки — это Гермиона обхватила его рукой и чуть-чуть сжала. У Малфоя перехватило дыхание: он ощутил, как мягкие тоненькие пальчики принялись расстегивать ремень, а потом и брюки. Как, покончив с этим, скользнули по его спине и опустились чуть ниже, на ягодицы. Звякнув пряжкой ремня, брюки сползли на пол, и Люциус понял, что ему ужасно хочется стащить с себя еще и носки с ботинками. И остаться совершенно голым, как и Гермиона. Но, черт возьми, как же не хотелось терять на это время. Он провел руками по ее спине, потом по изгибу талии… и, опустившись ладонями к бедрам, приподнял Гермиону. С трудом оторвав губы от его рта, она обхватила Малфоя ногами и поняла, что ее прижимают к боковой стороне рояля. Гермиона откинулась назад, на крышку инструмента, и крепко вцепилась в ее край пальцами. Их глаза встретились. Тяжелое, прерывистое дыхание почти оглушало. И, не отводя взгляда, Люциус начал медленно, мучительно медленно проникать внутрь. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, пока он овладевал ею, и весь мир будто сузился для них в одну единственную, но огромную как вселенная, точку — точку соединения двух тел, которые впервые познавали друг друга. Войдя полностью, Люциус стиснул челюсти и чуть качнул головой, а Гермиона ахнула от неожиданного, почти шокирующего удовольствия. Несколько мгновений, замершие, они были похожи на каменные статуи и просто продолжали глядеть друг на друга. Не понимая, как же дошли до такого. И еще не зная, что же это значит и будет значить для них. Гермиона почувствовала, как по позвоночнику пробежала легкая судорога, и как влагалище непроизвольно пульсирует, откликаясь на нее и на это вторжение. Казалось, Люциус тоже ощутил ее дрожь: он негромко зарычал, чуть вышел из влагалища и сразу же проник снова, но уже с большей силой. — Да… — прошептала Гермиона, все еще хватаясь побелевшими пальцами за край рояля. И это словно стало для Малфоя толчком. С силой схватив ее за бедра, он глубоко погружался в Гермиону, ни на миг не сбиваясь с мощного устойчивого ритма. Ее маленькая, но аппетитная грудь подрагивала от его толчков, и это сводило с ума. Не удержавшись, Люциус наклонился и, схватив один из сосков губами, вобрал его глубоко в рот. — О да! — выдохнула Гермиона, еще сильнее сжав вокруг него ноги. Каждое движение Люциуса, каждое его прикосновение, каждая следующая секунда близости — все это дарило ей радость. Бесстыдную и совершенно неожиданную плотскую радость. И Гермиона растворялась в ней, машинально продолжая гладить его по плечам. — Дотронься… — прохрипел он, — до своего клитора… Помоги мне! Хочу, чтоб ты кончила. Малфой приподнял Гермиону чуть выше, чтобы ей стало удобней. И она скользнула пальцами вниз, тут же закружив ими по влажному и горячему комочку. Теперь Люциус двигался быстрее и хаотичней — было понятно, что оргазм уже близок. Выражение его лица было сейчас почти диким, волосы беспорядочно рассыпались по плечам, а кожа стала влажной и липкой от пота. И все же он был прекрасен, так же как было прекрасно и происходящее между ними. — Боже мой… Я… Кажется я… — прохныкала Гермиона. — Скажи мое имя… скажи… — тяжело выдохнул Малфой, чувствуя, что мошонка сжимается и начинает пульсировать в предвкушении разрядки. — Люциус… О, боже… Люциус! — выкрикнула Гермиона и поняла, что выгибается на поверхности рояля в сильнейшем чувственном восторге. И это прозвучало в ушах Малфоя музыкой, как почти всё, что звучало в них сегодня, благодаря этой женщине. Он излился, словно поднимаясь на небо и одновременно спускаясь в самые темные глубины ада, чтобы отдаться на волю невероятного, ослепительного, непохожего ни на что другое блаженства. Еле удержавшись на ногах, поскольку колени подкашивались, Люциус уткнулся лицом в ее плечо и стал ждать, пока дыхание успокоится. Привычное здравомыслие постепенно возвращалось, он почти не верил, что только что занимался сексом с хорошенькой грязнокровкой, моложе его вдвое. Да что уж не верил. Он просто не понимал этого! Зато понимал другое… Что безумно соскучился (нет, не просто по сексу) по… жизни. По ее радостям. По вкусу. По мягкости и нежности, что может дарить жизнь. Ну и, конечно, по ощущению того, что под тобой лежит теплое и обнаженное женское тело. «Пусть и грязнокровное хоть трижды!» — Мерлин… теперь я понимаю, почему их запретили. Думаю, этот рояль зачаровали сильнейшим заклинанием похоти! — простонала Гермиона, отвлекая его от рассуждений. Чувствуя, как член слегка дернулся внутри нее, Люциус поднял голову. — Ошибаешься, — улыбнувшись, отозвался он и взглянул в изумленные глаза Гермионы. — Нет никакого заклинания похоти. Есть просто рояль. Обычный, хотя и хороший. Инструмент же, который ты искала, это арфа. Она стоит вон там, — и он подбородком указал на угол комнаты. А весеннее солнце все продолжало и продолжало ярко светить в широко распахнутые после многих лет окна… Примечание: Фирма «Бёзендорфер» была основана в 1828 году в Вене. Официальный поставщик инструментов к Австрийскому императорскому двору. Самой крупной моделью компании является «Бёзендорфер Империал», который до 90-х годов прошлого века был единственным концертным роялем с 97 клавишами. Имеет диапазон восемь октав.