Defective

Не очень-то и противно смотреть людям в глаза, оказывается, когда говоришь с ними — так даже проще концентрироваться на их зачастую бессмысленных словах. Не то чтобы Чонгуку не нравилось общаться, слушать и рассказывать что-то — Чонгуку люди не нравились. Хотя, интересно было всегда. Но вот что пытало, совсем не обидное, слегка задевающее с самого осознания того, как устроен мир, в который он закинут: ведь у каждого, у его друга из старшей школы Хосока, у кондуктора автобуса, который каждое утро подкидывает до школы, у учителя физики и у продавщицы в магазине — у них у всех разные. Красиво, когда их цвета различаются контрастно и ярко, и красиво, когда совсем немного. Красиво понимать, что через призму точно такого же сочетания радужной оболочки и зрачка смотрит на этот мир кто-то другой. Чонгук стоит перед зеркалом в очередной раз (не пытается уже высвечивать фонариком и фотографировать для сравнения и судорожного поиска признаков отличия), у него одинаковые. Одинаково ярко-темные с рыжеватыми прожилками и чёрным ободком радужной оболочки. Живые, измотанные юностью и прекрасные глаза. И то, что у него соулмейта нет, он уже как-то привык. — А так бывает вообще? — Хосок лениво и назло медленно переключает каналы, залипающая кнопка неохотно скрипит, Чонгука раздражает; и эта кнопка, и Хосок. Идиот. — Вот так, чтобы без избранного. Есть же такие, как ты ещё? — продолжает он, а Чонгук морщится, потому что тема его на восемнадцатом году жизни, ну, порядком утомила. Он игнорирует вопрос, отворачиваясь от Хосока, который с таким интересом и энтузиазмом смотрит (будто никогда прежде не спрашивал), подтягивает обветренные из-за прорезей на джинсах коленки к подбородку и снова пялится в мерцающий экран. У Хосока разные. Красивые. И один из них тепло-медовый. Чонгук не завидует. Каждый день осени начинается с щелчка зонтика, распускающегося над головой и защищающего от неприятно-морозящих каплей мороси. Проездной теряется где-то в постиранных с пальто салфетках, лежащих там со времён мироздания и в фантиках от маленьких кислых конфеток. Мешается все, и неудобный громоздкий рюкзак, болтающейся на одном плече, зонтик, как некстати наушники, цепляющиеся за все, из кармана сыпется все содержимое. Чонгук мешкается, чувствуя, как кончики ушей принимаются жгуче краснеть, наконец, запрыгивает внутрь автобуса. Снова обещает себе быть аккуратнее и организованнее. Снова стоя в узком проходе пихает не закрытый до конца мокрый зонт в расстёгнутый рюкзак, придерживает готовые вот-вот выпасть тетрадки и учебники. Чёртовы наушники, которые болтаются и вечно мешают. Чонгук едва не угождает по лицу какой-то даме, которая сидит, косясь на мальчишку. Нет, так точно больше невозможно. Но сил и смысла что-то менять?.. Они часто шутят что-то о том, что его вторая жизнь, его работа какая-то совсем не мужественная, но Чимин отмахивается. Вновь надевает белую накрахмаленную рубашку, крутится у зеркала, голова кружится от резковатого запаха стирального порошка, шампуня и прочего. Его волосы бережно поправляет какая-то тонкая и бледная нуна, запуская в них тонкие пальцы, придаёт им объём какими-то пахучими пенками. Чимин тоже часто шутит. Что это ему даже выгодно: он зарабатывает тем, что его глаза — его глаза. Тем, что у него нет соулмейта, и амплуа неприкосновенной, потенциально-одинокой и невероятно красивой модели закрепляется за ним как только он осознает, что своим одиночеством можно пользоваться. Он тоже умеет шутить, будто бы ему даже повезло. Будто бы так даже меньше проблем, «бракованных», таких же, как он встретить шанс один на миллион. Но внутри что-то притупляет его оптимизм, подкрадываясь морозящим осознанием: «никому никогда не достанется» — это жизнь, а не просто амплуа. Зато заведомой недоступностью можно пользоваться в таких местах, как его модельное агентство: они находят отчего-то его глаза очень яркими и красивыми. Идеально одинаковыми до последнего полутона. Но Чимин морщится, когда листает ленту и вдруг видит навязчивую рекламу очередного гаджета, очередной сети сотовых связей, шмоток или чего-то подобного. Своё лицо, пафосно сосредоточенное на экране компьютера, или соблазнительно глядящее в объектив. Вариаций много, но неизменный комментарий от его агентства: никакой не фотошоп, их модель такая вот и в правду уникальная. Невесёлая ухмылка: уникально-одинокий. Намджун говорит, что когда встречаешь, чувствуешь это. Как бы здорово он не попадал в точку своими высказываниями по поводу чего угодно, каким бы умным ни был, на просьбу Чимина «ну опиши, каково» отмахивается. — Не могу я описать. Отстань лучше. Чимин отстаёт, ему не принципиально. Залипает в телефон, потягивая через трубочку какао из коробочки, купленной в буфете. Закрывается в себе не потому, что так уж глубоко переживает, подумаешь, драма. Просто не хочется разговаривать ни с кем, от людей устаёшь. От навязчивых вопросов, даже от взглядов восторженных и притупленных устаёт, а одноклассницы язвят: а ты перестань, мол, быть таким красивым. Намджун часто своего забирает из школы, а Чимин мотается с ним от нечего делать, хотя по пути все равно отвлеченно пялится в телефон, читает заумные книжки или статьи — не важно. Абстрагируется от серого и мерзко-промозглого мира. Намджун говорит, что Пак слишком скучный, Чимин не слышит. Слегка поднимает брови, протягивая наушник, вытащив из уха, и Намджун фыркает обречённо. Весь день дождь. Он превращает и идеальную укладку Чимина и растрепанную обесцвеченную челку Намджуна в полный беспорядок. Он превращает Хосока в человека, состоящего из дождя на девять десятых, и Чонгук над ним подшучивает, когда Хосок говорит, что у него нет зонта. Чонгук знает, что доиграется в итоге, и свой отдать просто приходится. — А твой Намджун тебя не забирает? — спрашивает он, все ещё сжимая ручку такой необходимой сегодня вещицы, и Хосок нервно дёргает зонт, вырывая из пальцев Чона. — Забирает. И я не хочу выглядеть тем, кем ты обзываешь меня. Поэтому зонт отберу — тебе все равно от остановки до дома два шага. — Километр и два шага, — Чонгук как-то не парится. Без разницы, по большому счёту — что с зонтом, что без, автобусы ходят часто. Он провожает взглядом Хосока, который жмётся к Намджуну, раскрывает над их мокрыми макушками зонтик, и они шагают куда-то по дороге. С какой-то мимолетной тоской вспоминает, что это, должно быть, здорово — любовь, зонтик, дождь. Быстро успокаивается впившейся в подкорку мыслью: одному все равно легче. Не долго мешкает, натягивает своё ещё не до конца просохшее пальто и коротко прощается с охранниками. Делает шаг с крыльца и осознаёт, что вымокает до нитки тут же. Проклинает всей душой Хосока со своей любовью, со своим зонтиком, и прибавляет скорости в сторону остановки, сжимая над головой рюкзак, никак не защищающий от стены ливня. Чимину все равно. Жизнь вокруг как-то тормозится, он натягивает капюшон ветровки и отвлеченно плавает взглядом по проезжающим автомобилям. Намджун же крутой парень — такси заказал, заботливый же. Как же. На последние-то деньги. Чимин особо не размышляет на эту тему. Размышляет на тему того, что будет в начале второй главы начатой им скучной книги, размышляет о том, какой фильм посмотреть вечером. Настолько надоело, честно: душные автобусы, перманентный дождик, вспышки и съемки. Все одинаковое и перетекающее из одного дня в другой. Подколы от Намджуна, однообразные и не смешные. Серые будни, серые недели и серая жизнь. Может, пройдёт конечно. Просто совсем уж тоскливо. Но по большому счёту как-то все равно. «И это те самые лучшие годы?» Какой-то мальчишка роняет свой рюкзак прямо в лужу, тормозя у открывающихся дверей подъехавшего автобуса. Чимин не то чтобы спешит, просто вопросительно глядит на взмокший затылок парнишки перед ним, ждёт спокойно и терпеливо, пока его пропустят. Но тот копается по карманам, на мокрый асфальт летят бумажки, фантики, мелкие купюры даже. Автобус дважды протяжно гудит, грозясь уехать без них. От протяжного, болезненного и беспомощного стона: «бумажник» Чимин оживляется, и толкает мальчишку в сторону, запрыгивая на ступеньки. Платит за двоих, и не глядя кивает незнакомому. Хоть бы он не тупил так долго. А то ведь и вправду без него уедут. В автобусе мокро и людно, лужи, натёкшие с кроссовок вошедших. Пахнет душно и мокрой одеждой. Чимин хватается за поручень, пошатываясь, когда автобус трогается. Уши моментально привыкают к громкой музыке в наушниках, к какой-то песне, которая была лет сорок назад популярна и явно не в этих краях, но кто-то намеренно Чимина толкает. Ну, он не привык, что иногда его узнают — редко случается, не такая уж он и звезда. Но знакомых здесь точно встретить шансов ноль. — Извините, спасибо, я вам обязательно верну все, честно-честно, только… Чимин разворачивается. Перед ним такое юное и взволнованное лицо. Слишком обеспокоенное этой мелкой проблемой, неважной, и слишком искренне. Слишком жалобно глядящие глаза. Глаза… абсолютно одинаковые глаза. Такие же. Чимин чувствует, что Намджуна просить больше ни о чем не придётся. Он чувствует все сам. Проникается каждой клеткой своей души в то, что описывать пытаются на различных ресурсах — банально, одинаково описывают. Не так, как у него. И, кажется, осознаёт: они не бракованные. Они слишком похожие. И не только цветом радужной оболочки.