roof

Broods - taking you there       Чанель по своей натуре всегда был немного бунтарем, от того и влипал постоянно в неприятности. Разной степени опасности и важности, но один пункт всегда оставался обязательным. Пак должен был выйти из спора победителем. Ну, или из драки, это уже как повезет. Но Чанель всегда должен был самодовольно улыбаться, утирая нос своему оппоненту или же кровь со своего. Вот только в этот раз что-то пошло не так       Мать представила его, как Джихвана, и после этого все пошло по пизде. После смерти отца все вообще покатилось по наклонной, но этот придурок, который теперь будет жить с нами, пожалуйста, называй его хотя бы по имени, стал последней каплей в чаше гнева Пака. В нем внезапно взыграл маленький, недовольный всем ребенок, желающий хорошего только для себя, а как это отразится на остальных это вообще не его дело. Поэтому Джихван назывался не иначе как чмошник ну или этот дибил, если у Чанеля было хорошее настроение, а в мусорном ведре в ванной стало почему-то больше использованных влажных салфеток. Играл ли в Паке подростковый максимализм или же банальная злость, все равно. Ему было все равно на просьбы и крики матери. Он хотел показать, что уже взрослый, хотел отстоять свое мнение. Несмотря на то, что все равно был ребенком       Он смутно помнит, как вообще оказался на этой крыше. Вроде был скандал, и чмошник обнимал его плачущую мать, и я ненавижу тебя, шлюха, а потом боль, вкус крови на языке и холодный ночной воздух вперемешку со слезами, которых на самом деле не было. Он же взрослый, а взрослые не плачут. Затем длинная пробежка, сбитое дыхание и та самая крыша, с которой не было видно звезд. В руке у него холодная бутылка пива, которую он купил в каком-то убитом ларьке, потому что в нормальном магазине ему бы ничего не продали. Разбитые губы болели, но Пак все равно натянул на них самодовольную улыбку, ведь он всегда побеждал. Но не в этот раз       Крыша казалась идеальным убежищем. Ни одной живой души, полная свобода действий и маленький навес. Что еще нужно для счастья? Может, конечно, еда, вода и приставка, но это так, мелочи. Не проблема найти пустую бутылку и набрать воды из питьевого фонтанчика, а еда… Ну, лето же, к тому же парк неподалеку, там как раз росли абрикосовые деревья, и у него осталось немного денег. Пара булочек, какие-то чипсы и еще одна бутылка пива - самое то на первое время, а дальше будь что будет. Он появился внезапно       - Это моя крыша, - Чанель смотрит усталым, хмурым взглядом, всем своим видом показывая, чтобы незнакомец ушел.       - У меня есть еда, - незнакомец же выглядит так, словно хочет остаться тут навсегда. В руках у него пакет из макдака, от которого идет запах жареной картошки и бургеров. У Еля слюна во рту собирается, абрикосы вообще-то еще не созрели.       - Ладно, оставайся, - но только потому, что он чертовски голоден. И ему одиноко       Новым знакомым оказался китаец по имени Тао. Он не говорит, ни сколько ему лет, ни своей фамилии, ни какого черта он вообще забыл на этой крыше. Он просто подкладывает Чанелю больше картошки и улыбается, смотря в небо. Ветер играет с его волосами, портя красивую укладку, но это никого не волнует в данный момент. Им хорошо, тишина успокаивает.       - Я буду звать тебя Цаньле, - говорит спустя час молчания Тао, когда еды уже не остается, а тишина начинает действовать как-то угнетающе. Он улыбается как-то убито и смеется. - Корейские имена такие сложные.        - Вот еще, живешь в чужой стране, так будь добр ей соответствовать, - огрызается Пак, сильнее кутаясь в свою толстовку. Он и сам не особо понимает своего порыва, просто хочется, чтобы этот парень перестал так улыбаться.       - Извини, почему-то не получается, - он накидывает на плечи мальчишки свою куртку, которая всем видом кричала о своей стоимости. - Простишь мне эту слабость?       - Я подумаю, - бурчит себе под нос подросток, утыкаясь носом в свои колени. Он старается не думать, почему его сердечный ритм внезапно сбился. И на самом деле уже простил       Тао уходит, когда на город опускается ночь, оставляя на Чанеле свою куртку и слабый шлейф дорогого парфюма. Он говорит, что придет завтра вечером, что принесет еще еды и, возможно, гитару. Пак говорит ему проваливать поскорее, потому что тот нарушает его уединение, а сам неотрывно следит за ним взглядом, когда тот идет к чердаку. В груди как-то щемит при виде удаляющейся спины. Хочется броситься за ним, обнять и просить остаться, но Чанель слишком гордый даже для того, чтобы просто признать свои желания. Поэтому он прикусывает себе губы, раздирая только зажившие ранки, и думает, почему у этого китайца были такие грустные глаза. Словно он хотел спрыгнуть с этой крыши, а Ель ему помешал. Плевать. Почему это вообще должно его волновать? Он ему никто и звать его всего лишь Тао. Но почему-то ждет его возвращения       Тао действительно приходит. С жареной курочкой, колой и гитарой, на которой дурацкие наклейки с разноцветными понями. К тому же она еще и расстроена.       - Что ты сделал с бедным инструментом? - Чанель начинает колдовать над многострадальной гитарой, стараясь не отвлекаться на курицу и свой урчащий живот.       - Прости, я как-то забросил ее, - китаец забирает инструмент из рук протестующего Пака и затыкает его рот куриной ножкой. - Поешь, а потом уже ей занимайся. Можешь хоть до самой ночи с ней возиться.       Тао выглядит уже не таким грустным, хотя взгляд все еще скользит по небу и краю крыши, словно он раздумывает. Прыгать или не прыгать? Чанелю не нравятся свои мысли, поэтому он быстрее расправляется с едой и начинает что-то наигрывать. Неважно что, первое, что придет в голову, лишь бы отвлечь Тао от края крыши. Похоже, сон стал явью, я возьму тебя с собой скитаться, Затем последую за тобой домой Скажи, что тебя это волнует Скажи, что тебя это волнует       Тао смотрит слишком проницательно, словно понял, что Чанель догадался о его мыслях, но молчит, прислушиваясь к его хриплому голосу, в котором скользит непонятная тоска и даже слезы. Хотя он и не плачет. Если ты возьмешь меня за руку и поведешь за собой, Я покажу себя с никому неизвестной стороны Я веду тебя туда Я веду тебя туда       Ель сосредотачивается только на песне, лишь на ней. И смотрит сквозь пальцы на струны, которые держатся на последнем издыханье. Но его это не волнует, только лишь песня и чужое дыхание сквозь слова. Это ли не умиротворение? Может даже обещание. Но Тао уходит посередине песни, забыв еду, колу и гитару в руках Чанеля. Уходит быстро, почти бежит, лишь бы его не увидели. Потому что понял Потому что плачет       Так проходит еще четыре дня, каждый вечер из которых Пак проводит в компании китайца и его гитары. Они что-то едят, Чанель наигрывает какую-то мелодию или поет, а китаец называет его Цаньле. Иногда они разговаривают. Тихо, на грани слышимости, словно рассказывают тайну. И это завязывает между ними узелок доверия, который позволяет класть голову на плечо и пить из одной бутылки. В один из таких вечеров Ель признается, по какой причине он живет на этой крыше почти неделю, и наконец-то все осознает. Осознает, что сказал матери, что не замечал ее попыток дать ему полноценную семью. Осознает, какой же он все-таки мудак. Тогда он плачет. Навзрыд, со всхлипами и очень громко, потому что с крыши его никто не услышит. А Тао крепко прижимает к себе этого запутавшегося ребенка, обещает ему, что все будет хорошо, что он молодец. Что боль пройдет. Чанель поднимает на него опухшие глаза. Три секунды. Одна просьба. Губы в губы. Это его первый поцелуй       Китаец уговаривает его пойти домой. Пак упирается, говорит, как ему стыдно заявляться в родительский дом, и что без него его маме будет намного лучше. Но Тао целует так, что вышибает воздух из легких и все глупые мысли и ведет к чердаку, потому что пора. Пора прощаться       Чанель без страха держит его за руку, когда они подходят к дому. Тао оставляет его перед забором, крепко обнимает и говорит, что верит в него. Ель тянется за прощальным поцелуем, но китаец дергает головой в сторону чего-то и грустно улыбается.       - Иди, встретимся завтра на крыше, ладно? - Тао отходит в тень деревьев, напоследок сжимая чужие пальцы в своей руке. - Я там буду, просто жди, Цаньле.       Чанель кивает и идет к двери, решительно в нее постучавшись. Тао в него верит, значит, и он поверит в себя. Дверь открывается, являя его взору уставшую и сонную, но ее глаза вмиг проясняются, когда она видит своего сына. Она кричит, что он идиот, что она всю округу оббегала, что он сволочь неблагодарная. Она обнимает его, заливая толстовку слезами и шепчет, что любит. Прибежавший на шум Джихван сначала не понимает, что происходит, не знает, что ему делать. Но Ель протягивает к нему руку, принимая в объятия. За семейным счастьем со стороны наблюдает Тао, который улыбается и плачет. Говорит одними губами, что любит. Что обманул его       Чанель прибегает на крышу радостный, все с той же глупой гитарой с понями и ждет. Ждет десять минут, двадцать, полчаса, час. На улице темнеет, становится холодно, но он продолжает ждать. Ближе к одиннадцати звонит мама и говорит, что соскучилась. Пак вздыхает, говорит, что скоро будет и уходит, замечая на крыше навеса бутылку с колой. Воспоминания обдают его жаром, а глаза цепляют странную деталь. В бутылке записка. Он забирает ее с собой. Меня зовут Хуан ЦзыТао       Это были первые слова. Пак достает записку у себя в комнате, не включая свет. Почему-то это кажется правильным. Он читает закорючки Тао, которые выглядят более чем забавно, но даже не улыбается. Ему вообще не смешно. Потому что в письме он рассказал, что не должен был говорить с ним. Что пришел на крышу, потому что хотел спрыгнуть и закончить свою жизнь таким образом. Но не смог. Увидел в маленьком, озлобленном на весь мир подростке просвет в своей дерьмовой действительности и не смог. Рассказал, что хотел помочь, что сам однажды сбежал из дома и теперь расплачивается за это. Пак зажимает рот рукой, потому что всхлипы сдержать уже не получается. Тао рассказал, как работал проституткой для директоров разных компаний, как он приглянулся одному корейцу и тот забрал его к себе. Рассказал, как в него силой вбивали чужой язык и чужую культуру, и как его самого вбивали в кровать каждый вечер. Потому что он шлюха. Без семьи, без друзей, без образования. Без смысла жизни. Но милый Цаньле дал ему прожить те вечера, что они были вместе, и за это он ему благодарен. В конце Тао написал, что за ним была слежка и что, скорее всего, когда Ель получит это письмо, его уже не будет в живых. И написал, что любит. Любит своего Цаньле. Чанель падает на колени, сдерживая в себе крик боли и поднимает полные слез глаза на небо. Потрясающей красоты звездное небо, которое он не видел даже на той крыше. Одна загадочно моргает и срывается вниз, оставляя за собой яркий хвост. Верни мне его       Утром Чанель бредет открывать дверь с огромными мешками под глазами и грузом под сердцем. Он бы вообще не вышел из комнаты, если бы не мама. Он открывает дверь, впуская внутрь прохладный воздух и солнечный свет, и зажимает рот рукой. На него смотрит китаец с подбитым глазом, носом, губой… Весь разбитый, но он улыбается и смотрит на своего Цаньле, который плачет, кидается ему на шею и кричит, что ненавидит его.       - Я тоже люблю тебя. Я вернулся