Цветущая маленькая птичка

      Она бы продала эту вечность за миг.       За тот миг, где держит его за теплую руку. Когда ее холодные голубые глаза смотрят в его яркие, такие живые, горящие изумруды. Лучше бы он спел эту песню, а не она насвистывала ее мелодию вот уже четыре года. В каком-то смысле и в какой-то миг она стала немой.       Она, вдова в черном, с собранными черными, как смоль, волосами в тугой пучок на затылке, медленно шагала сквозь тьму. Стук от каблуков ее туфлей эхом отбивался от голых стен. Свет, что проникал сквозь щели между досками, которыми были заколочены окна, падал на ее мертвенно-бледное лицо. Губами, собранными в трубочку, Эвелин насвистывала ту самую причиняющую боль и одновременно дарящую радость мелодию, которую, казалось, пела всю жизнь: пело ее сердце, пела душа, и даже разум пел, но сама Флоренс никогда не произносила слова песни, ведь они принадлежали не ей.       Вдова вышла на небольшой балкон, разрешив солнцу коснуться своей белой кожи. Кто бы мог поверить, что мир так может поменяться. Кто бы мог поверить, что появятся семнадцатилетние девушки в черном одеянии и заплаканными от горя глазами. Если бы не это солнце, то Эвелин давно бы уже спела песню со словами, но оно никуда не исчезает, напоминая о тех днях.       Подул теплый летний ветер, который она вдыхала полными легкими пятнадцать лет назад, будучи маленькой птичкой…       Перед Флоренс открылся замечательный вид цветущего поля, в котором столько раз были сорваны цветы для матери, сестры, нее самой. Столько раз эти прелестные цветы украшали ее прямые черные локоны. Когда-то.       Вдова опустила веки с длинными черными ресницами. Что, если бы он появился прямо сейчас перед ней? Что бы она сказала? Так долго она подбирала слова. Неужто так сложно собраться с мыслями, особенно когда есть предостаточно времени. Когда надето черное вместо кремового, когда лицо закрывает вуаль, а не стебли и листочки полевых цветов.       Но ведь Эвелин осталась в прошлом, хоть и нарушила многие правила приличия, по которым обязана жить.       Внезапно она открыла глаза, ее грудь за черной тканью поднялась, взгляд голубых льдинок уставился куда-то вдаль, за горизонт.       — Я бы предложила ему помолчать! — произнесла она дрогнувшим голосом. Ведь всё, что она может ему сказать, он знает, он же был тогда с ней рядом. — Предложила ему помолчать, чтобы мы прислушались к тихому плачу. Может быть, тогда мы бы предвидели приход боли.       Флоренс умолкла, продолжая глядеть за горизонт, словно пытаясь там что-то или кого-то увидеть. Ее черные тонкие брови изогнулись, на лице застыла скорбь.       — Тихий плач, — произнесли ее нежные губы, — которым притворилась буря, идущая оттуда, — тонкий палец указал на поле с цветами. Ее сердце начало бешено биться, словно она выступала перед большой публикой, играла в пьесе. Но рядом не было ни единой живой души. Эвелин разговаривала с призраками прошлого, с которыми когда-то перекидывалась словами, пока те были живы.       — А после я бы предложила ему вернуться в ушедшие дни, когда мы были детьми и засыпали у матерей на коленях! Когда мы были совсем невинными!— ее голос вздрогнул сильнее, словно Флоренс была на грани. — Тогда он пел эту песню…       Вдова опустила плечи и вновь поникла, грудь ее опустилась, из нее вырвался громкий вздох, но тут же Эвелин развела руки и громко запела, словно цветы — это и есть ее публика. Запела, вытягивая высокие ноты. Запела как можно лучше, словно это ее последняя песня. Но где же слова?       У нее не было сомнений, а значит, не было и слов. Вот в чем заключалась ее немота. И от осознания этой ужасной истины, Флоренс прекратила петь. Еще чуть-чуть и она сорвет голос.       — Он должен быть рядом, пока я могу спеть эту мелодию! — голубые глаза уставились в ясное небо. И кто-то оттуда ей прошептал слова: — Да, я знаю, что это не продлится вечно, — прошептала она, отводя взгляд от неба, возвращаясь в мрак помещения. — Когда-нибудь война закончится… Но, пожалуйста, скорее! — Флоренс выбежала на балкон, увидев черную точку на горизонте. — Мой любимый, я жду только тебя! Я одна! Если бы ты знал… — ее горячее сердце неожиданно окутал холод, когда точка задвигалась. — Если бы ты знал…       Вдова покинула балкон и, подобрав юбки своего черного платья, бегом направилась к выходу из особняка, в котором когда-то должна была быть самой счастливой. Не может быть, что тут появились другие люди! Надежда зажгла бешеную искру в голубых льдинках, когда черные туфельки ступили на мягкую траву, когда пыльца полевых цветов испачкала белоснежные чулки Флоренс.       — Мой любимый, песок в твоих песочных часах уже давно перестал утекать… — проговорила она, убегая навстречу далекому силуэту. — Я была одна, но не смогла быть такой же беззаботной, как рождающиеся и умирающие звезды, о которых ты пел в своей песне! Все ждали, но время не шло!       Она резко остановилась, уронив юбки и приоткрыв рот с уже пересохшими губами. Она услышала свист. Силуэт насвистывал мелодию, которую она пела.       — Как я могла остаться без сомнений, мой дорогой?.. — прошептала она мужчине, который приближался к ней, глядя в его горящие изумруды. — Как я вообще могла сомневаться в том, что ты жив?.. — она протянула к нему свои тонкие руки.       Но что это? Свист прекратился? Почему же его губы по-прежнему собраны трубочкой? А ведь ее губы пересохли… Эвелин облизнула их, и вновь раздался знакомый свист, вновь ее душу начала наполнять мелодия. Она открыла глаза. На цветочном поле никого не было, ее чулки были такими же белоснежными. Как же она любила фантазировать! В руке она держала письмо, в котором было кратко написано «… героически погиб…»       Флоренс стряхнула слезы с ресниц и вошла в темный зал, где стояла испорченная мебель и старое фортепиано, напоминающее о людях, которые играли на этом и других инструментах на пышных балах. Когда-то.       Вдова положила лист бумаги на кресло, обивку которого зверски повредили ножи вражеской армии. Подойдя к расстроенному музыкальному инструменту, она тонкими пальцами нажала на клавиши. Тишину в зале нарушила мелодия. Вскоре эту же мелодию насвистывала и Эвелин. Что-то билось в груди, пытаясь вырваться. Так давно билось. Год, наверное. Свист прекратился, но к первой руке, играющей на фортепиано, присоединилась вторая. Она сжала губы так сильно, что те аж побелели. Теперь на ее лице застыло напряжение. Как же она любила фантазировать… До чего же любила причинять себе боль!       Так спой же… Спой, цветущая маленькая птичка. Ведь в твоих волосах полевые цветы, на щеках здоровый румянец. Тебе же так нравится это летнее кремовое платье с красивыми оборками на лифе. А если ты спрячешь испачканные чулки, то мама не узнает, что ты бегала с ним по полю без туфелек. Ведь у этого мальчика такие красивые зеленые глаза, такие красивые каштановые волосы. Спой эту песенку, ведь ты сама ее придумала для него, хоть и была уже намного старше. Ну же…       — Тише!.. Тише!..