***
Несколько дней Ваня не трогает, никак не переходит границы. Слишком хорошо знает, что делать в таких случаях и что, по обыкновению, его всегда примут и простят, если дать время. Даня отходчивый, он сам за тебя найдёт причину твоего мудаческого поведения и сам тебя же и оправдает. Такой уж Даня. И Ванечка знает, что стоит ему показательно нажраться и прийти в убитом состоянии к брату, демонстрируя свою разодранную и запутавшуюся душу, ему тут же всё простится. Ваня не давит. Ваня раздавливает так, что и мокрого места не остаётся. Дышит в шею брата учащённо, жарко, словно марафон пробежал, и выводит языком невысказанные извинения. Слова, которые никогда не произнесёт, потому что знает — бесполезно. Это бессмысленно, когда знаешь, что всё повторится снова. В какой-то степени Ваня честен как никогда. Он ничего не обещает Дане, а значит, никогда не подведёт. Только эта мерзкая, неуместная нотка вины всё же оттягивает, тянет на дно, просит, чтобы её заглушили. И Ваня глушит. Только абсолютно не так, как следует. У него совсем нет настроения на разговоры, на объяснения своего странного неправильного желания. Ваня просто чувствует, что если не поцелует, что если стерпит ещё один день подобного молчания, то что-то тяжёлое и, наверняка, дорогущее, снова будет разъебашено в их доме. Вместо этого он втягивает зубами почти прозрачную кожу на шее Данила и, слыша одобрительный стон, прижимается крепче. Он почти прощён. И плевать, что в коридоре их может увидеть любой из родителей. Засос за засосом, словно крошечные островки, расцветают на Даниной бледной коже. Ваня не умеет по-нормальному. Ни встречаться, ни извиняться. Он не уверен, что и любить-то может. Умеет только так — выплеснуть, открыто вывалить всё, что на душе, а ты разбирайся, разгребай это как хочешь. И каждый поцелуй интерпретируй, как тебе вздумается. Всё кружится перед глазами, а сердце колотится так отчаянно и сумасшедше, что кажется и ему обеспечен сердечный приступ. Ваня хочет, чтобы Даня почувствовал это бешеное сердцебиение, притискивается вплотную, сжимая ладонями по бокам. Ты просто не можешь не чувствовать, как меня колбасит от твоего присутствия. Разве оно не лучшее доказательство того, какая хренотень творится с Ивáновым? Как можно переплюнуть это и подобрать слова лучше, чем тот факт, что у Вани подкашиваются колени, когда он ощущает Данины пальцы в своих волосах, массирующие, оттягивающие густые пряди. Отвечает. Ощущение счастья выстреливает в грудь с такой силой, едва не сшибая с ног. И это, чёрт возьми, плохо. Он не знает, что ему делать с этим свалившимся чувством. И как будет обходиться без него. Иван благодарно выстанывает в мокрые, припухшие губы Дани. Пусть лучше пиздит, пусть лучше половины слов из его лексикона Ване не разобрать, пусть злится, чем отмалчивается и игнорирует. Только сильнее выводит этим. Ваня снова прихватывает губы напротив и углубляет поцелуй. Так, как хотел очень давно, так, как не хватало. И его ведёт от того, что он не встречает сопротивления. Сейчас эти губы не сжаты в немом укоре, не искривлены в презрении или обиде, и парень хочет остановить этот момент. Он слишком увлечён, слишком поглощён Даней, чтобы обращать внимание на окружающий мир, на посторонние звуки приближающихся шагов. Меньше всего сейчас хочется оторваться от желанного тела. — Ни звука, — шепчет на ухо Даня, вталкивает его в комнату и закрывает дверь, спасая от гнева родителей за пьянство. В очередной раз. Парень лепет полнейшую ерунду, чтобы отвлечь внимание, а сам сжимает пальцы, молясь, чтобы его раскрасневшееся лицо не спалило их всех. Он даже думать боится о реакции родителей на то, если они узнают хоть сотую часть правды. Даня даже не знает, что бы он сказал. В чём заключается эта правда? Он понятия не имеет, что между ними. Но точно чувствует, что нужно сохранить это в тайне. Как нечто сокровенное и жутко личное. Что-то, над чем ему самому нужно поломать голову. Полина верит. А Даня стоит в коридоре и смотрит на её удаляющуюся спину и хочет прострелить себе грудь навылет, чтобы уже перестало так тянуть.***
В первый раз Ваня и не целует Данилу толком. Это едва ли можно назвать поцелуем. Больно прикусывает пиздливый рот, чтобы заткнулся. Чтобы не отчитывал с таким дохрена всё знающим выражением лица и не ругал за то, что выпил. Ванечка не маленький же, ей-богу. То, что Ваня творит хуйню, не значит, что он совсем тупой и не знает последствий. Он осознаёт. Больше, чем думают остальные. Но некоторые вещи контролировать даже не в его власти. И некоторые вещи в разы приятнее пускать на самотёк и давать себе волю. «Ты нихуяшечки не знаешь, Дань. Даже и десятой части», — думается Ване, когда он расфокусировано смотрит в гневные глаза напротив. Ему нравится, что он может развести Даню на эмоции, нравится, что может довести его до белого каления. Всё лучше, чем острый, колючий взгляд. Потому что затем можно успокоить самым безотказным способом, который знает Ивáнов. Точнее, единственным способом, которым он пользуется. Только такие задроты, как его братец могут оставаться трезвыми на вписке. Но сейчас это не бесит, это скорее умиляет. «Мне хватает и двух мам, Данёк. Не нагнетай». Даню прошибает током, когда он чувствует чужие губы на своих, не знает, куда деть руки, но прилежно стоит столбом, не отталкивает. Вся тирада застывает на полуслове, и Дане кажется, что подобная шутка слишком тупая даже для Вани. Это слишком жестоко даже для него. Этот пьяный мудила украл его первый поцелуй так банально, совсем не романтично. Он ведь знал, что Даня хочет чего-то особенного, с тем самым человеком. И надо бы разозлиться, накричать, толкнуть. Ваня ничего не соображает, поэтому нельзя раскатывать губу. Задушить мгновенно то, что трепыхается внутри, когда он притягивает ближе. Ваня с трудом отрывается, качаясь, и до Данилы доходит, что всё это время он держал его за плечи. Вцепился ногтями в рубашку. Это действительно было что-то особенное. Особенно неожиданно. Этот случай списывается со счетов, потому что Даня понимает значимость таких поцелуев. Этот уёбок просто перебрал. Его бесячий, безответственный брат вовсе не хотел прикасаться к нему так, это всё прикол. Но злости почему-то нет. И отмотать назад тоже не хочется. Данилу устраивает такой смазанный, совершенно бесчувственный поцелуй-укус, после которого остался привкус дорогущего алкоголя на губах. И Даня больше не поучает. Помалкивает и стойко выдерживает неоднозначные взгляды в свою сторону всю последующую неделю. Ложится спать, когда Ваня уже видит десятый сон, наскоро на ходу хватает бутерброды в школу, чтобы не сидеть за одним столом. Совсем рядышком, так близко, что колени почти соприкасаются. Зануда Даня перестаёт занудничать. Хочешь пить — пей. Хочешь катить свою жизнь по пизде — ради Бога. Только вот росток любопытства уже посадили, с каждым днём он пробивается в парне всё сильнее, мешая думать, мешая жить, как раньше. Даня хочет узнать больше, почувствовать ярче, ближе. И то, что Ваня ошивается рядом каждую минуту, как будто назло, ничуть не помогает избавиться от назойливого желания. Дане становится смешно каждый раз, когда его называют умным. Когда считают его рассудительным, не способным на глупости. Всё, что он делает за последние месяцы — сплошная необъяснимая и нелогичная глупость. Придавать смысл всему, что происходит, придавать смысл Ваниным действиям может только последний лох. На себя не злиться просто невозможно. Он же знает, как всё устроено, как всё работает. Он знает Ваню. И, тем не менее, его чуть не выворачивает за партой, когда через неделю после той самой вечеринки, Ваня обнимает со спины Элю и целует её в шею. Их совместная парта внезапно показалась такой маленькой и узкой. Захотелось отстраниться от Вани на километр, когда он по обыкновению садится рядом.***
Двойное свидание было самой идиотской идеей в мире. Теперь боулинг будет вызывать очень стойкие ассоциации совсем не спортивного характера. В кабинке уборной тесно, неудобно, а прижимающий к стенке Ваня ничуть не помогает дышать. На щеке у Данила след от помады Яны, и Ване хочется зарядить ему хлёсткую пощёчину, так, чтобы всю ладонь жгло, как и у него внутри. Эта помада абсолютно неуместно смотрится на Дане. Яна неуместно смотрится рядом с ним. Ваня не может объяснить почему, но это кажется чертовски правильным — стоять так, как сейчас, прижавшись грудью. Дрожащие Данины ладони на плечах — это правильно. Иван встряхивает головой, прогоняя такие безумные мысли, и жмётся крепче, просовывает руку между их горячими телами и ощущает, как льнёт к нему Даня, как выгибается и всхлипывает от удовольствия. У Вани перед глазами пелена. Он плюёт на ладонь и впивается ртом ко рту брата, чтобы втянуть в себя его стон и надеяться, что эта зияющая, гноящаяся дыра в груди затянется. ЯнаЭляЮляТаня вылетают из головы, когда Даня запрокидывает голову и смотрит в упор. От такого прямого взгляда всегда было не по себе. Но сейчас он такой, что внизу живота сладко тянет и мурашки проносятся по спине, когда Ваня лицезрит всю эту бешеную смесь эмоций — удивление, смущение и слишком плохо скрываемое наслаждение. Даня как оголённый нерв. Отзывается на каждое движение так отчаянно и страстно, что Ване хочется истерически рассмеяться от счастья — неужели этот ребёнок не прикасался к себе так? Ваня двигает рукой быстрее, сцеловывая каждый всхлип и каждый вздох. Хочется, чтобы до искр перед глазами. — Вань… — вырывается благодарно, умоляюще и Ваня сжимает сильнее, аккуратно оглаживая чувствительную головку. Не утерпел и пяти минут, это трогательное и невыносимое недоразумение. Мысль о том, что такое у Данилы в первый раз, заставляет Ваню улыбнуться, уткнувшись ему в шею. Без издёвки, но с невероятно щемящей нежностью. Ему ещё столько предстоит познать. Даня еле на ногах стоит, а у Ванечки разрыв шаблона — его никогда не трясло так, как сейчас, не из-за простой дрочки, не тогда, когда сам к себе даже не прикоснулся.***
Папа Антон всё чаще юморит о свадьбе Эли и Вани, а у Дани чешутся кулаки и заходятся желваки на скулах. Он не может рационально мыслить, не может спокойно, трезво расценивать ситуацию. Ему нихуя не смешно с таких шуток. — Если ему нравится так думать — пускай. Только идиот реально верит, что я женюсь на ней. Ваня спокоен, Ване совершенно нет дела до того, как ломает Данилу с каждым новым приходом Эли. В ответ на это Даня больно кусает его в плечо, оставляя метку, желая закрепиться пусть даже ненадолго на Ванином теле. Раз уж в душу проникнуть не удалось. Хочется, чтобы носил на себе напоминание о том, какой он эгоистичный сукин сын. Даня начинает капать на мозги Лиде касательно нового дома, их дома, где не будет мелькать ежеминутно длинноволосое кареглазое проклятие, которое начало донимать уже даже во снах. Лида удивлённо смотрит и не понимает, зачем оно нужно, мол, разве тебе здесь не хорошо? У Дани вырывается нервный смешок. Он даже готов жить под мостом, только бы не в своей комнате.***
Со свидания Ваня приходит на взводе, возбуждённый и злой. Даня же сидит за компьютером, но и бровью не ведёт на действия брата, который, кажется, решил разгромить всё на своём пути. По-хорошему, надо бы сказать, чтобы завалился нахуй, чтобы не перебудил полдома, но Данил показательно расслаблен. Пусть хоть голову себе расшибёт. Сегодня Дане плевать, где он был и с кем. Только по напряжённой спине можно догадаться, что он внимательно вслушивается в то, что творится за его спиной. — Не вздумай, блять, ляпнуть «я же говорил», — бросает Ваня. — Ты слышал, чтобы я хоть слово сказал? — Тебе и не нужно. Зато Даня слишком хорошо знает, что в таких случаях нужно Ване. Что Ваня приходит, берёт своё и оставляет за собой длинный след из сплошных вопросов и разочарований. Что Ваня непереносимый, избалованный, язвительный, но до умопомрачения ранимый, полон комплексов и внутренних страхов. Что Ване как кислород нужно почувствовать кого-то рядом с собой, кого-то правильного. И Данил готов стать этим человеком. Готов отдать всего себя, пусть неидеального, пусть нелепого, но чертовски влюблённого, мечтающего заботиться и любить всей своей непонятной многим душой. Если бы только это возымело смысл. В руках у Вани уютно, так, что хочется ластиться, как кот, хочется уткнуться носом в твёрдую грудь и вдыхать, пока не закружится голова. Слишком нежно Ваня целует, как для человека, который пару минут назад был на грани срыва. Когда он медленно опускает руки ниже, Данил мягко отталкивает, прерывая поцелуй. Водит носом по щеке, улыбаясь своим мыслям. До чего же нелепо сложилась его жизнь. Ему не хочется быть антидепрессантом на одну ночь. Как бы сильно сердце ни стучало сейчас и ни рвалось в Ванины объятия. Эля не родственница. Эля — девушка. Эля — идеальная партия, и, кажется, действительно любит Ваню. Как же будут рады родители, Дане только остаётся представить. Где во всём этом веселье он, ему не хочется даже задумываться. В пизде. Очевидно же. Эля неплохая, но на следующий день видеть её на крыльце, нежно улыбающуюся Ване, совершенно не хочется. То, что Ваня молчит, убивает больше всего. Хоть бы нахуй его уже послал, Даня был бы счастлив даже этому.***
Он не спит всю ночь и по абсолютной тишине в их комнате понимает, что не спит и Ваня. Слишком часто приходилось наотмашь кидать подушку в лицо брата, чтобы прервать его бессовестные храпы. А тут на удивление спокойствие. От которого хочется зубами рвать наволочку, чтобы не издать ни звука. Не показать, как крутит изнутри. Он кожей ощущает, как пристально на него смотрят с противоположного конца комнаты. Слава богу, свет потушен. Но что-то необъяснимо нежное, тёплое в груди никак не хочет догорать. Да ебись же оно конём, как ещё об тебя нужно вытереть ноги, чтобы стало понятно? Данил кажется себе беспросветно тупым и даже на одно крошечное мгновение верит, что заслужил такое обращение. Ну нельзя быть таким наивным ребёнком. Прав был Ваня. Он редкостный олень. От такой громкой тишины звенит в ушах. Нужно что-то сказать. Нужно, наконец, поставить хоть какой-то знак препинания в их отношениях, но кроме запятой на ум ничего не приходит. Слишком кишка тонка, слишком сильна упёртая надежда на то что, а вдруг. Не хватает какого-то голоска здравомыслия, чтобы рассмеялся в лицо. Силы, которая дала бы пощёчину, мол, может, хватит уже? Даня решает подождать ещё несколько минут. Он иногда и сам поражается тому, какой же он ёбнутый оптимист. Таким ломаться тяжелее всего, но Даня не против. Он разобьётся на хуллиард кусочков, соберётся вновь, не беда. Ради Вани ему кажется, он способен. Ради Вани ему кажется, что это того стоит. Только с каждым разом осколки крошатся вдребезги, и в один прекрасный момент их уже не соберёшь. Даня надеется, что до этого не дойдёт, но с каждой невыносимо долгой, ядовитой секундой что-то подсказывает, что ты, Даня, полнейший кретин. Когда он просыпается утром, первое, что режет глаза — пустая, уже заправленная постель Ивана. Ни слова так и не удалось услышать, но решение всё же было принято. На удивление легко и совсем не скрепя сердце. Может, самую малость. За завтраком слышно, как звонко падает вилка в дрожащих руках Вани, когда Даня спрашивает Антона о подробностях обучения в Гарварде. Ему это в скором времени пригодится. Только на следующий год, когда Данил приедет на каникулы, увидит, что клетка с рысью давно опустела. С криком и скандалом Ваня добился того, чтобы её отвезли в лучший заповедник страны.