Смыслы

Клава была из тех девушек, что робко мечтают о замужестве. Не раз и не два после встречи с Ваней, а если сказать точнее, то почти всегда она уходила в глубокой задумчивости: пойдёт ли ей другая фамилия — Земнухова? Смогут ли они встать на ноги после такой страшной разрухи? В том, что разруха скоро кончится, она и не сомневалась. — Я совершенно твоя, — говорила она и отворачивалась на мгновение, и за это мгновение успевала представить дни, недели и годы, свою непривередливую и счастливую будущую жизнь рядом с Ваней, представляла одновременно очень размыто, но с вкраплением каких-то особенных, ярких, заставляющий замереть сердце деталей. Потом спохватывалась — а как же сам Ваня, что он думает, разве можно вот так, напрямую его спросить? Клава смущалась, потом украдкой смотрела на Ваню, и её сомнения пропадали: конечно, сейчас не время, но однажды все сбудется, обязательно сбудется. Иногда она, напротив, ощущала какую-то наивность и даже порой непритязательность своей мечты, и всё думала — что же такого плохого и поверхностного в желании обустроиться и наладить быт, наслаждаться мелкими домашними радостями, принадлежать другому? — Я твоя, — повторяла она с замиранием сердца и счастливо жмурилась, наслаждаясь грёзами, которые и впрямь остались всего лишь грёзами — она поняла это сразу после ареста Вани: что ничего уже не будет, ни кола, ни двора, ни свадьбы, ничего, ничего. Сожаление о несбывшемся родилось и завладело ею в первое мгновение, и Клава отдалась ему на целую минуту или даже на две, а потом смяла и мысленно выбросила — теперь уже не до сожалений. Она душила в себе жалость и сожаление, даже когда Ване ломали пальцы, руки, ноги — уж ей ли не знать, что ему это не понравится, ведь она выучила все его черты и восхищалась каждой. Клава очень быстро поняла и приняла, что можно больше не надеяться на будущее, будущего у них не было; и всё-таки — нечего и думать, что она ещё могла спастись и жить с кем-то другим. Если уж не Земнухова — то навсегда Ковалёва. Клава так долго мечтала, что мечты стали её привычкой, но она отринула их быстро и решительно, как сама не могла от себя ожидать. Мечты не растворились в застенках пыточной камеры, где их поочерёдно истязали — Клава сама распрощалась с ними, зачем тратить драгоценные дни на глупости? Это раньше их можно было тратить, раньше казалось, что впереди нескончаемая вереница дней. — Я совершенно твоя, — эти её слова никогда не были пустыми, но сейчас приобрели совершенно особый смысл, далёкий от мыслей о совместной счастливой жизни, и вообще — далёкий от счастья и от жизни; почему же они делали её куда счастливей, чем прежде?