Чертополох и лилии

Спускаясь по лестнице, д,Артаньян заметил внизу Рауля и Мордаунта – те возвратились с конной прогулки и оживленно обсуждали ее, смеясь и поддразнивая друг друга. Англичанин был одет в голубой камзол, держал в руке серую фетровую шляпу и пару замшевых перчаток. Его волосы слегка отросли и пушились, грозя в скором времени завиться кудрями, а над верхней губой выделялась тонкая полоска усов. Рыжих, но, как ни странно, это его не портило, наоборот. Возможно, дело было в том, что правильная наружность молодого человека была бесцветной почти до полной прозрачности, словно нарисовать его нарисовали, а раскрасить забыли. Рыжие усы отчасти исправляли этот недостаток, хотя, будь он барышней, достаточно было бы вычернить ресницы (д,Артаньян вспомнил, как в молодости застал за этим занятием Арамиса и чуть не погиб от хохота). И выглядел он теперь на свои двадцать с небольшим, а не на все тридцать, чему ранее был обязан своим траурным пуританским одеяниям. - Все-таки ездить в перчатках – дурацкая идея, - заявил Мордаунт. - Ужасно неудобно, я совершенно не чувствую рот лошади! - Ты привыкнешь, - успокоил его Рауль. – К корсету и то привыкают. - К… чему?! – в голосе англичанина послышался ужас. - К корсету, - с озорной улыбкой подтвердил виконт. – Даже фехтуют в корсете. Не всем же повезло с фигурой. - Вижу, вы замечательно проводите время, молодые люди, - вмешался д,Артаньян, сбежав по ступеням. – Господин Мордаунт, граф ожидает вас в гостиной. - Меня?... – молодой человек затравленно оглянулся на Рауля, но тот тоже ничего не понимал. *** Войдя в гостиную, Мордаунт застал там графа де Ла Фер (отцом он даже мысленно его не называл) и кардинала Мазарини, одетого в щегольский костюм для верховой езды. Молодой человек остановился в нескольких шагах от собеседников и молча поклонился, настороженно глядя на графа. Он не знал, чего ждать, единственное, что приходило в голову, - сейчас его отчитают за дурное влияние на Рауля. Или за дурные манеры. Или еще за что-нибудь. Граф не обладал ни язвительностью д,Артаньяна, ни убийственной иронией Арамиса и был безукоризненно вежлив, но одной интонацией мог нагнать такого холода, что только держись. - Что одежда делает с человеком! Господин Мордаунт, вас почти невозможно узнать! – восхитился кардинал, а в спокойных внимательных глазах Атоса промелькнула тень одобрения. - Вы звали меня, сударь? – не удостоив некоронованного короля Франции ответом, спросил Мордаунт у Атоса. - Его преосвященство покидает нас, - ответил граф. – Ваше высокопреосвященство, позвольте представить вам моего старшего сына. Он француз, но родился и вырос в Англии. Я намерен как можно скорее признать его официально. Надеюсь на ваше содействие в этом деликатном вопросе. - Ну разумеется, - пробормотал итальянец, не сводя с юноши округлившихся глаз. Сам Мордаунт выглядел не менее ошеломленным – он был бледнее собственных кружевных манжет и, похоже, лишился дара речи. - Поскольку я имею честь быть с вами знакомым, - невозмутимо продолжал граф де Ла Фер, - хочу предупредить, что отыгрываться на юноше не стоит. Я буду защищать его, как любого близкого мне человека. Кардинал с кисло-сладкой миной промямлил свое «Ну разумеется». - Ступайте, сударь, - все тем же ровным тоном произнес человек, только что угрожавший второму лицу в государстве. Борясь с подступающей дурнотой, Мордаунт поклонился еще раз и покинул гостиную. *** - Итак, дорогой Атос, вы отрезали себе пути к отступлению, - в голосе аббата д,Эрбле прозвучало сожаление и упрек. - Любезный Арамис, я не имею обыкновения отступать, - флегматично ответил граф де Ла Фер. Мордаунт, в узком тупичке между шкафами листавший «Порядочного человека» Николя Фаре*, замер и весь обратился в слух. - Кто вас тянул за язык? – раздраженно продолжал Арамис. – Еще не поздно было переиграть. А теперь вы обрекли себя на него. Вам придется доверить доброе имя семьи неуравновешенному юнцу с замашками браво* и очаровательной, чисто пуританской непосредственностью! - Мальчик небезнадежен, - все так же спокойно возразил Атос, нисколько не задетый запальчивостью собеседника. – Он умен, хоть не получил систематического образования, храбр, хотя недостаточно хорошо владеет собой, в нем чувствуется порода, несмотря на дурное воспитание. - По крайней мере, он способен прислушаться к голосу разума, - вздохнул Арамис. – Чья заслуга в том, что он стал одеваться как дворянин, - ваша или виконта? - Ваша, любезный друг, - отозвался Атос, - и Рауля, конечно. Вы говорили об угрозе нашей фамильной чести – поверьте, мне это приходило в голову, именно поэтому я ничего не сказал ему, когда мы расстались в Булони. Однако теперь я спокоен. Он не сделает ничего против Рауля, я в этом уверен. - А против вас? - Не думаю. Он, кажется, боится меня, но уже не испытывает ненависти. Это обнадеживает. К тому же он тигренок, а не змееныш. Такие в спину не бьют. - Итак, вы не жалеете о том, что натворили, - то ли восхищенно, то ли осуждающе заключил Арамис. - Скорее, я жалею о том, что не сделал этого раньше. Если бы я знал о том, как лорд Винтер поступил с ребенком, я забрал бы его. Но этого не случилось, мальчик попал на самое дно общества, он до крайности озлоблен и испорчен, и я не нахожу в себе душевных сил… - Любить его? – подхватил Арамис. – Полноте, любезный друг, не мучайте себя. Даже вы, с вашим чувством долга, не способны радоваться гвоздю в своем сапоге. Кстати, по поводу милейшего лорда Винтера – в мою душу закрадываются ужасные подозрения. По какой причине он так бесчеловечно обошелся с ребенком, которого считал своим племянником? - Вы полагаете… - Что он и отравил старшего брата, дабы заполучить титул и майорат, - хладнокровно подтвердил Арамис. – Безусловно, Анна де Бейль была преступницей, но именно этого преступления не совершала. - Чудовищно, - после паузы отозвался Атос. - Семейная жизнь полна подобных казусов, - философски заметил аббат. – Нет, все же какое счастье, что я связан обетом безбрачия!.. Вы, кажется, считаете, что я стал циником, и вы правы, - продолжал он, - но это не моя вина. У священника не может быть хорошего мнения о человечестве, слишком много грязных тайн он узнает на исповеди. Кстати, что вы здесь ищете, друг мой? - Французский перевод «О знаках и гербах» Бартоло ди Сассоферрато. Юноша – полный профан в геральдике. - Да вот же она. Атос взял книгу, и оба бывших мушкетера удалились. Мордаунт перевел дух, радуясь тому, что его не обнаружили, и погрузился в размышления. *** - Господин граф, могу я переговорить с вами? Наедине, - с усилием выговорил Мордаунт. Переговоры с графом давались ему так же трудно, как в тот первый раз, в тюрьме. Как это бывает с нервными людьми, его подташнивало, во рту пересыхало, и оставалось надеяться, что проклятая жилка на шее дергается не слишком заметно. Впрочем, теперь ее прикрывал гипюровый воротник – одеваясь, юный пуританин привычно ворчал: «Католики!..», но в глубине души сознавал, что новый камзол, кружева, шляпа с плюмажем сделали его чуть-чуть другим человеком. Каким именно, он еще не совсем понимал. - Я слушаю, - спокойно произнес Атос, поднимая голову от пухлого тома мемуаров Монлюка*, который читал. Графу де Ла Фер уже стукнуло пятьдесят, и суетная погоня за ушедшей молодостью не занимала его совершенно, но красив он был необычайно, на зависть аббату д,Эрбле, который следил за собой, как дорогая куртизанка. Сейчас граф вопросительно смотрел на Джона, и взгляд этих ясных холодных глаз, как обычно, вселял в него смущение и неуверенность. - Я сознаю, что получил воспитание, недо… статочное для дворянина. Я хотел бы исправить это. - Очень хорошо, - граф де Ла Фер сухо улыбнулся, и молодой человек понял, что даст содрать с себя шкуру, лишь бы услышать это снова. Лишь бы снова увидеть эту скупую улыбку, адресованную персонально ему. - Вы поняли главное: право порождает ответственность. Это – принцип, отныне следуйте ему всегда, - продолжал граф. – Ваше доброе имя больше не является вашим личным делом, отныне оно неразрывно связано с добрым именем семьи. Я не посягаю на ваши религиозные убеждения, это дело совести, но гугенотские манеры вам придется оставить в прошлом. - Я понимаю. - Когда мы не следим за своими манерами постоянно, навык утрачивается. Если вы позволяете себе распускаться в присутствии и, очевидно, назло аббату д,Эрбле, - вы сами не заметите, как впадете в дурной тон помимо вашей воли и именно тогда, когда хотели бы произвести хорошее впечатление. Также вам следует запомнить, что люди нашего круга сохраняют вежливость в любых обстоятельствах. Привычка дерзить вас отнюдь не украшает. - Я понимаю, - повторил молодой человек. - Это внешняя сторона дела. Суть, как я уже сказал, заключается в том, что право порождает ответственность, а долг порождает долг. Я сделал все необходимые распоряжения относительно вашего статуса – в ближайшее время вы получите документы, подтверждающие ваше дворянство. Я также назначаю вам содержание, приличное для молодого дворянина вашего возраста. - Странный вы человек, граф. Мне казалось, что вы питаете ко мне отвращение. На точеном лице Атоса не дрогнул ни один мускул. - Не к вам лично, а к некоторым вашим поступкам. Кроме того, мы сейчас говорим не о чувствах, а о куда более прозаических вещах. Я выполняю свои родительские обязанности, хоть и с опозданием. Готовы ли вы, в свою очередь, выполнить свою обязанность повиноваться мне? - Приказывайте, - ломким от напряжения голосом ответил Мордаунт. До сих пор у графа не находилось для него ни приказов, ни просьб – и это заставляло юношу остро чувствовать свое одиночество среди этих людей, соединенных глубокой взаимной привязанностью. Он был для них чужим. Докучливым гостем, от которого нельзя ни избавиться, ни приставить к делу. «Гвоздь в сапоге», - вспомнил он слова аббата и вдруг задохнулся от нелепой мальчишеской обиды. - Очень хорошо, - повторил граф, на этот раз без улыбки. – Вас необходимо привести в порядок. Полагаю, для этого потребуется примерно полгода. Затем, в зависимости от того, каких успехов вы достигнете, я подумаю о вашем будущем. Атос слегка наклонил голову, давая понять, что разговор окончен. Молодой человек поклонился не без изящества и вышел из комнаты. Граф де Ла Фер проводил его задумчивым взглядом. *** На следующий день после того, как Джон прижег себе плечо раскаленным ножом, он спросил Рауля, нельзя ли достать какое-нибудь снадобье от лихорадки. - Не говори графу, - добавил он. В более спокойной обстановке виконт спросил бы себя, почему неодобрение графа так много значит для Джона, но сейчас он был слишком встревожен. - Не скажу, - пообещал он. – Я спрошу у шевалье д,Артаньяна, не волнуйся, он не скажет отцу. Он разбирается в ранах, у него есть какой-то особый бальзам. И он очень добрый. Джон ответил на эти слова кривой усмешкой, но возражений не последовало. - Снимайте рубаху, сударь, - велел ему д,Артаньян. – Нечего стесняться, вы не девица, а я не сторонник любви по-итальянски. Ого! – присвистнул мушкетер, увидев ожог. – К сожалению, я и не Атос, потому что на месте Атоса я бы вас высек. Розгами. - Сударь! – в ужасе воскликнул Рауль. - Если вас это как-то утешит, меня секли, - неожиданно сообщил Джон (Рауль судорожно вздохнул). – Изо дня в день. Из года в год. Мой воспитатель часто повторял, что ненавидящий отрока жалеет розгу. - О, меня тоже, - невозмутимо ответил мушкетер, отдирая присохшую повязку. Юноша дернулся, скрипнув зубами от боли. - Тихо, парень, - неожиданно мягко произнес д,Артаньян, стиснув его здоровое плечо. Джон замер, прикусив губу – не столько подчиняясь силе, хотя хватка у цепких жестких пальцев была как у тисков, сколько от удивления и другого, давно забытого чувства. Это было чувство безопасности, уверенности в том, что рядом умный и сильный взрослый человек, который знает, что делает. Нечто подобное он ощутил в ту минуту, когда железная рука выдернула его из воды, и в горящие легкие хлынул спасительный воздух. - Мой батюшка, да будет вам известно, тоже был кальвинистом и обратился вместе с Беарнцем, - продолжал д,Артаньян, накладывая на ожог прохладную мазь. – В семьях протестантов детей не балуют, в этом я убедился на собственной… гм… шкуре. Не сомневайтесь, Генриха Великого в детстве тоже секли*. Рауль с благодарностью взглянул на д,Артаньяна. Мушкетер был его кумиром, тем более что он видел, как привязан к д,Артаньяну отец. - Мой вам совет, юноша: обратитесь в католицизм как можно скорее. Не зарывайте талант в землю. Вы наносите себе увечья как заправский флагеллант*, - насмешливо бросил д,Артаньян на прощанье. - Неужели тебя действительно… ээ… – запинаясь, начал Рауль, не в силах выговорить слово «пороли». - Конечно, а тебя разве нет? - Меня?.. – и молодые люди уставились друг на друга, приоткрыв рты от изумления. *** - Любезный друг, вам еще не наскучило избиение младенцев? – лениво осведомился Арамис, скинув камзол и оставшись в белоснежной рубашке тончайшего голландского полотна. Он встряхнул надушенными локонами, отчего в воздух взвилось облачко золотистой пудры, и принялся вращать кистью, разогревая руку: – Я не прочь размяться, как только вы закончите. - Это не младенец, а украшение каторги, - вмешался Портос, хотя реплика была адресована д,Артаньяну. – Он не фехтует – он режется, как в грязной уличной драке! Рауль, с которым Портос фехтовал, бросил укоризненный взгляд на старших и обеспокоенный – на Джона. Тот на мгновение отвлекся, услышав ненавистный томный голос аббата д,Эрбле, - этого было достаточно, чтобы д,Артаньян выбил у него рапиру. Лицо молодого человека исказилось яростью и стыдом, казалось, он вот-вот потеряет самообладание и бросится вон, как уже не раз бывало. - Юноше нужен цирюльник, а не фехтмейстер, - равнодушно заметил Арамис. – Его наружность не свидетельствует о полнокровии, но, судя по всему, небольшое кровопускание ему бы не повредило. Рауль почувствовал, что вот-вот сорвется и самым недостойным образом нагрубит людям, которых любил и уважал с самого детства. «Послушайте, господа! Мой брат - человек, а не предмет!» - едва не выпалил он, но его опередил д,Артаньян. - Неплохо, молодой человек, - одобрительно кивнул мушкетер. – Вы упорно сражались, хотя ваши шансы были ничтожны. Эта тактика может однажды спасти вам жизнь, поскольку порой бывает необходимо выиграть время. К тому же готовность до конца вести безнадежный бой сама по себе заслуживает уважения. Как только Мордаунт вышел, д,Артаньян недовольно обратился к аббату д,Эрбле: - Какого черта, Арамис? Это вы занимаетесь избиением младенцев! Оставьте мальчишку в покое! - Вы забываете, что перед вами не юный паж, - холодно возразил Арамис. – Этот мальчишка, как вы выражаетесь, был офицером у Кромвеля. - А разве мальчишка не может быть офицером? Я, например, был! Поймав благодарный взгляд Рауля, мушкетер неожиданно подмигнул юноше и весело произнес: - Выше голову, виконт, вы еще будете гордиться братом. В конце концов, влияние вашего отца однажды уже помогло дикому и неотесанному юнцу стать порядочным человеком. - Я вижу, вы не понимаете сложившейся ситуации, - в голосе Арамиса послышалась нотка нетерпения. – Наш благородный друг испытывает к господину Мордаунту жалость, чувство вины и неприязнь, поэтому его общение с юношей сводится к обмену несколькими фразами. Этого недостаточно. Скоро все мы, включая Рауля, разъедемся, оставив Атоса наедине с этим очаровательным молодым человеком. А я не оставлял бы их вдвоем ни на один день. Лучше всего было бы как можно скорее отослать молодчика в армию, но в своем первозданном виде он произведет фурор. - Что вы предлагаете, Арамис? – проворчал Портос. – Я говорил, что его следовало утопить, а теперь-то что можно сделать? - Если бы я знал, - устало вздохнул аббат. – Я говорил с Атосом, но… он слишком любил короля. Господь свидетель, я тоже его любил, но, если бы мне пришлось выбирать между мертвым и живым, я бы выбрал живого! *** На следующее утро д,Артаньян, как обычно, отправился на верховую прогулку, позаимствовав для этого одного из прекрасных скакунов Портоса. Когда мушкетер, довольный собой и лошадью, возвращался в замок, его подстерег Мордаунт. - Простите, сударь, - начал молодой человек так же вежливо, как во время их совместного путешествия в Англию, - можете ли вы уделить мне четверть часа? - И вам доброе утро, - усмехнулся мушкетер. – Ваши внезапные появления почти перестали действовать мне на нервы. Что ж, давайте побеседуем, почему бы и нет? Д,Артаньян спешился и пошел рядом с Мордаунтом, ведя коня в поводу. - Итак, о чем вы хотели поговорить? - О моей матери, - выпалил молодой человек – Я должен знать правду. - Правда в том, что она была безумной, - тщательно взвешивая каждое слово, заговорил д,Артаньян. – Не стану ручаться за всех, но ни я, ни граф де Ла Фер не желали ее смерти. Просто это был единственный способ остановить ее. Атос, как и все мы, убивал на дуэлях и в бою - таковы правила игры, - но в данном случае, насколько я могу судить, он не считает себя ни правым, ни безупречным. Есть вещи, которые приходится делать, но никто не думает, что это хорошо. Мордаунт молчал, кусая губы. Д,Артаньян заговорил снова: - Верите ли вы в Бога, юноша? - Конечно! – с вызовом ответил тот. - Отлично. Тогда я поставлю вопрос иначе: верите ли вы Богу, сударь? - Что вы хотите этим сказать? - Верите ли вы, что все, что случается с человеком, имеет какой-то смысл? - Я надеюсь на это, - криво улыбнулся Мордаунт. - Считаете ли вы себя убийцей Карла Первого? – резко спросил д,Артаньян. Мордаунт побледнел, но ответил твердо: - Нет, не считаю. Король должен был умереть, я лишь послужил орудием Провидения. - Согласен, - кивнул мушкетер, задумчиво подкручивая ус. – Я не имею привычки защищать безнадежное дело и нипочем не ввязался бы в эту авантюру, если бы мог оставить друзей в опасности. И ваша матушка была точно так же обречена. Её, ускользавшую из всех ловушек, сам Бог отдал в наши руки. Это судьба. - Судьба, - глухо повторил Мордаунт и умолк, глубоко уйдя в себя. - А ваша судьба, сударь, покоится на дне Ла-Манша, - прервал его размышления мушкетер. – Вы достались вашему батюшке дорогой ценой: как вы понимаете, мы трое отнюдь не горели желанием вновь оказаться в вашем приятном обществе, а, напротив, были твердо намерены с вами покончить. Один из нас держал наготове шпагу, другой – весло, третий выражал желание броситься в воду и задушить вас. Граф де Ла Фер буквально вымолил у нас вашу жизнь, я никогда бы не поверил, что он, столь гордый и независимый с сильными мира сего, способен так унизить себя ради кого бы то ни было. - Граф… просил вас пощадить меня? - Просил – не то слово, юноша. Говорю же, он чуть не со слезами умолял об этом. Мордаунт надолго задумался. Д,Артаньян крутил ус, спрашивая себя, не сказал ли он что-то лишнее. По лицу Мордаунта ничего нельзя было прочесть, но д,Артаньян уже знал, что под этой непроницаемой маской таятся страсти, бурно вскипающие, чтобы разразиться каким-нибудь диким поступком. Наконец юноша заговорил. - Господин д,Артаньян, если раньше у меня и были иллюзии относительно исхода нашей с вами дуэли, теперь их нет. Если бы поединок продолжился, я был бы мертв самое большее через четверть часа. – Мордаунт помедлил и добавил: - Возможно, это был бы лучший исход. - В самом деле? – д,Артаньян насмешливо поднял бровь. – Что-то я не замечал с вашей стороны большого желания отправиться на тот свет – ни в Лондоне, ни… позднее. - Вы же знаете Бражелона, - со вздохом ответил юноша. – Какого еще наследника может пожелать человек? Для чего отцу, у которого такой сын, нужен кто-то еще? Теперь настала очередь д,Артаньяна погрузиться в раздумье. Мушкетер был человеком действия, и, если он сострадал кому-нибудь, его мысли принимали практическое направление. До этого дня он не испытывал особого сочувствия к Мордаунту – скорее, к Атосу, который в порыве благородных чувств подкинул себе чужого ребенка (к тому же довольно взрослого), а что с этим ценным призом делать дальше – понятия не имел. - Почему бы вам не заняться тем, к чему вы имеете блестящие способности? – спросил он, поразмыслив. – Скоро начнется война во Фландрии, отправляйтесь туда и возвращайтесь, покрытый славой. - Я бы именно так и поступил, - ответил молодой человек, - но граф меня не отпустит, пока… не будет уверен, что я не оскандалюсь. Д,Артаньян молчал. - Генералу не понравилось, что я убил лорда Винтера, - продолжал Мордаунт, - как и то, что я убил короля. Настолько не понравилось, что я стал ему неприятен. Я видел это. И вижу, что графу… я неприятен тоже. - Сударь, граф де Ла Фер умный человек и знает, что люди, как правило, лучше, чем их дурные поступки. Позвольте дать вам совет, вернее, даже два. Вам обоим нужно время. Атос не из тех людей, с которыми легко, но постарайтесь заслужить его уважение, и все будет в порядке. И еще одно. Вы, юноша, превосходно умеете ненавидеть, - научитесь еще и любить. Не покойников, а живых людей. Хочу предупредить, это чертовски трудно. *** - Сударь, граф де Ла Фер ожидает вас в манеже, - обратился к Джону важный лакей (слуги Портоса все как один отличались дородством и чванством). - Иду. Возле графа стоял грум, державший под уздцы рослого горбоносого вороного жеребца голландской породы. Конь звонко фыркал и неодобрительно косил на людей агатовым глазом, прижатые уши выдавали строптивый нрав. - Вы звали меня, сударь? – Джона точно заклинило на этой фразе, он всякий раз начинал с нее очередную беседу с графом и ничего не мог с этим поделать. Как и с тем, что его руки начинали жить собственной жизнью, судорожно поправляя шляпу, воротник и манжеты, словно он был юным корнетом, представшим перед маршалом. - Я купил эту лошадь и хочу испытать ее. А заодно и посмотреть, что вы умеете. - Вы видели, - обиженно ответил Джон, принимая из рук грума поводья и закидывая их на шею коня. - Ваша первая ошибка. – Граф укоризненно покачал головой. – Вы даже не спросили, как зовут лошадь, не огладили ее, точно она неодушевленный предмет. Это важно, юноша! Жизнь всадника часто зависит от лошади, от ее послушания, преданности, привязанности к хозяину. Что же до того, что я видел… Я знаю, что вы способны мчаться во весь опор, пока конь под вами не рухнет и не испустит дух. Теперь я хочу знать, какой вы всадник. - Как же его зовут? – подавив вздох, спросил пристыженный молодой человек. - Марс. Первую четверть часа Джон кружил по манежу, то поднимая коня в галоп, то осаживая, то заставляя поворачивать или двигаться рысью. Жеребец оказался сильным, мягкоуздым и понятливым, а своими аллюрами не посрамил бы и принца крови. - Повод посвободнее, - время от времени бросал Атос. – Вы горячитесь и горячите лошадь. Откиньте плечи назад, не сжимайте лошадь ногами, вы держите ее «в мертвых шенкелях». Прижмите локти к бокам. Держите спину. Через пятнадцать минут Атос приказал онемевшему от изумления Джону: - Отстегните стремена. Жак, принесите господину Мордаунту два хлыста. Возьмите их и прижмите к седлу коленями, вот так. А теперь рысью! Еще через несколько минут Джон избавился от плаща, затем – от камзола, а мокрая рубашка облепила его, как после купания. - Лучше, чем я ожидал, - флегматично заметил граф. – Жак, принесите стакан воды. Сударь, возьмите стакан в правую руку, а поводья – в левую. Можете захватить прядь гривы. Галопом без стремян! Круг галопа – и стакан опустел, а Джон понял, что у него больше нет поясницы. - Достаточно, - проговорил Атос, когда Джон от изнеможения был готов мешком свалиться с коня. – Для кирасира ваши навыки сносны, для дворянина – нет. Ясно с первого взгляда, что вы никогда не учились у толкового берейтора, между тем только в манеже можно выработать правильную посадку, научиться беречь лошадь и распределять её силы. Моим наставником был великий Плювинель*, обучавший рыцарской конной езде самого Людовика Тринадцатого; к сожалению, в настоящее время я не знаю ни одного берейтора, равного ему по мастерству. – Атос умолчал о том, что, будучи сыном статс-дамы королевы-матери, он обучался у королевского берейтора вместе с молодым королем. - Жак, принесите воды! На сей раз вода предназначалась самому Джону, от которого валил пар. К стыду своему, молодой человек едва удержал стакан – руки тряслись, как с похмелья. - Одевайтесь, - велел граф. – Жак, прими лошадь и хорошенько поводи ее. Да, и сними уздечку. - Наденьте это себе на ногу ниже колена, - велел он Джону, - и натяните поводья с той же силой, с которой вы их натягиваете, останавливая лошадь. Пораженный молодой человек выполнил этот более чем странный приказ и громко выругался по-английски. - Ваша вторая ошибка, - хладнокровно проговорил Атос. – Если вы будете так резко натягивать повод, вы можете сломать лошади нижнюю челюсть – она более хрупка, чем ваша лодыжка. Держите спину, что вы сутулитесь? Нужно будет нанять для вас учителя танцев. - Я не танцую. - Как и я, - невозмутимо ответил граф. – Но не уметь танцевать и уметь, но не любить – не одно и то же. Во втором случае вас сочтут серьезным молодым человеком, в первом – вы прослывете чудаком, а это верный способ стать посмешищем. Лучший способ избегать дуэлей – отменное владение шпагой; это справедливо в отношении любого из искусств, владения которыми ожидают от дворянина. – Вам нравится эта лошадь? – спросил он после паузы. - Великолепное животное, сударь. - Вы находите? Тем лучше, поскольку я купил ее для вас, - сухо сообщил Атос и удалился, не дожидаясь благодарности. Джон остался стоять с уздечкой в руке. Ему хотелось заорать в эту прямую удаляющуюся спину: «Что вы от меня хотите?! Ну, посадите меня на цепь в подвале, мне все равно!.. Вам не сделать из меня рыцаря, слишком поздно!» Он чувствовал себя мальчишкой, ничтожным глупым мальчишкой, и ясно сознавал, что обречен всю жизнь гнаться за одобрением этого непостижимого человека. - Серьезный у вас батюшка, - уважительно заметил грум. – Вы, сударь, на него похожи. - Да, граф шутить не любит, - рассеянно подтвердил Джон. – А?.. Чем же это? - А норовом. Норовистые вы оба, вроде этого жеребца. Да и господин Рауль, хоть с виду и херувим херувимом, а не завидую я тому, кто его разозлит. Видать, это у вас в породе. …На закате Атос и д,Артаньян смотрели из окна замка на черную молнию, летящую среди голых деревьев. Всадник гнал вороного жеребца бешеным галопом, рискуя угробить и его и себя. - Ваше, с позволения сказать, дитятко делает моцион, - усмехнулся д,Артаньян и неожиданно добавил серьезным тоном: - Вы бы похвалили его за что-нибудь. - Простите? – удивился граф де Ла Фер. - Похвалите его, Атос, - настойчиво повторил мушкетер. – Похвалите его немедленно, за что угодно. Иначе это добром не кончится. *** - Может быть, тебе нужно написать кому-нибудь в Англию? Сообщить, что ты жив, чтобы не волновались? – спросил Рауль, когда они с Джоном прогуливались по оружейной, с любопытством разглядывая чудовищные швейцарские двуручники прошлого века и диковины вроде сабли-зигмундовки с золотой насечкой на клинке в виде профиля польского короля Сигизмунда Третьего. Замок со всеми бронзами, паркетами, фландрскими шпалерами, венецианскими зеркалами и «турецкими» коврами из мастерской Дюпона и Лурде* молодые люди уже облазили вдоль и поперек, но здесь еще оставалось на что посмотреть. - Некому волноваться, некому писать, - проворчал Джон. – Генерал наверняка уже всё знает от Мазарини. Пастор, воспитавший меня, умер, - добавил он, помолчав, - так что у меня никого нет. Рауль надолго задумался. С раннего детства окруженный любовью отца, он не мог вообразить себе подобное одиночество. - А ты у кого-нибудь есть? – спросил он наконец. Джон странно посмотрел на него и ничего не ответил. *** В следующий раз граф послал за Джоном через пару дней. Расположившись за голландским бюро красного дерева в стиле маркетри*, под картиной кисти Пуссена*, изображавшей битву израильтян с амалекитянами, Атос просматривал какие-то письма. В его тонких холеных пальцах мелькал и поблескивал некий предмет, вблизи оказавшийся изящным медальоном на тонкой золотой цепочке. Джон удивился – как он успел заметить, граф де Ла Фер не имел плебейской привычки вертеть что-либо в руках и выказывал достойное пуританина презрение к побрякушкам. - Полагаю, это должно быть у вас, - без всякого выражения проговорил граф и, поскольку молодой человек стоял как истукан, взял его руку и вложил в неё безделушку. - Что это? - Портрет вашей матушки, - так же сухо ответил граф. – Такой она была, когда мы обручились. Фамильный перстень, который я ей подарил, спустя несколько лет вернулся ко мне, но я избавился от него… а вот это сохранил, Бог знает зачем. - Вы любили её? Мою мать? – спросил Джон, поражаясь собственной дерзости. Граф де Ла Фер взглянул на него печально и как-то устало и сказал: - Присядьте, поговорим. Повинуясь красивому жесту узкой руки, молодой человек опустился в кресло. Медальон он стиснул в кулаке с такой силой, что костяшки пальцев побелели. - «Любил»… Любовь иногда продолжается вопреки всему, - вздохнул граф. - Я встречал много прекрасных женщин, - одна из них стала матерью Бражелона, - и у них у всех был только один роковой недостаток: они были мне не нужны. Атос удрученно покачал головой и отвернулся, избегая вопрошающего взгляда юноши. - А она любила вас? – благодаря отросшим, начинающим виться волосам Джон выглядел взъерошенным и безобразно молодым, лет на девятнадцать. Словно когда-то он перепрыгнул прямо из детства во взрослую жизнь, а теперь непрожитая юность брала своё. - Не думаю. Любовь к кому бы то ни было не входила в её намерения, поскольку это чувство делает уязвимым. Достоверно одно – она меня не забыла. - Вас невозможно забыть, - вздохнул Джон. Атос не ответил. Он смотрел сквозь собеседника, видя не его, а ту единственную, которую любил, но не простил, возненавидел, но не перестал любить, убил, но так и не вырвал из сердца. Старомодные медные часы в виде парусника в углу кабинета вдруг злобно зашипели и оглушительно пробили пять часов пополудни. Джон от неожиданности вскочил и едва не сшиб с консоли громоздкий многоярусный жирандоль. - Осторожнее, - сказал граф. – Прожженный ковер крайне огорчит господина барона дю Валлона… - …де Брасье де Пьерфона, - подхватил Джон, не скрывая сарказма. - Честно говоря, вы оказали бы Портосу услугу, избавив его от этого монстра, - Атос слегка поморщился, кивнув на сверкающий хрустальными подвесками жирандоль. - Запомните, сударь, бедность дворянина не украшает, но и не позорит, в отличие от дурного вкуса. Лучше ездить на плохой лошади, чем выглядеть откупщиком, дорвавшимся до богатства. - Это отчет моего дворецкого, - продолжал граф, кивая на распечатанное письмо. – Возьмите, ознакомьтесь и завтра в это же время изложите мне свои соображения. - Я ничего в этом не понимаю. - Научитесь. Бражелон очень доверчив и чужд любых меркантильных расчетов, он наполовину рыцарь, наполовину поэт. Прекрасные качества, но стоит мне отлучиться, как управляющие начинают нас обворовывать и разорять наших арендаторов. Придется вам со временем взять часть этих обязанностей на себя. Атос невольно улыбнулся – слабости любимого сына его не столько огорчали, сколько умиляли – и, встретившись взглядом с Джоном, прочел в его глазах отражение такой же безграничной любви. Причем минуту назад глаза молодого человека были тусклыми и серыми, как зола, а теперь вдруг распахнулись, налились светом и синевой. - Вы поладили с Бражелоном, - утвердительно заметил граф. По правде говоря, это было чудом. Свалившийся на голову младший брат сначала изумил его наивностью, приличной не для юного офицера, понюхавшего пороху, а для девицы-пансионерки чуть из монастыря. Следующим потрясением стало то, что этот хорошенький нарядный мальчик в лентах и кружевах оказался не заносчивым и избалованным, как следовало ожидать, а щедрым и добрым. Он охотно и радостно делился всем, что имел, от любимых книг до нового камзола, нисколько не досадуя на то, что в его безоблачную жизнь вторгся, нарушив её размеренное течение, непонятный чужак. Хотя поначалу длиннолицый угрюмый парень с тяжелым взглядом Раулю совсем не понравился - как не нравился никому… Рауль был католиком, роялистом и кавалером от плюмажа на шляпе до пряжек на башмаках, Рауль носил кружева, полировал ногти замшей, знал толк в сонетах и мадригалах – всё это возводило между ними редуты и частоколы. Но он решил подружиться с малоприятным пришельцем из другого мира, и Джон двинулся навстречу – осторожно, недоверчиво, каждую минуту ожидая подвоха. - Это хорошо, - продолжал Атос. - Рауль привязался к вам и не отступится от вас, каких бы глупостей вы ни наделали. Надеюсь, и вы будете ему опорой, если потребуется. В свое время я открою вам имя матери виконта, - я не вечен, а эта дама обладает большим влиянием, и в крайних обстоятельствах к ней можно обратиться за помощью. - Да, сударь. - Как я уже говорил вам, ваши религиозные убеждения – это дело совести. Не скажу, что я от них в восторге, но готов мириться с ними и даже подыскать вам священника-гугенота. Но есть кое-что, чего я не потерплю. Я – роялист, и вовсе не потому, что не вижу пороков монархического строя и не замечаю, насколько он прогнил – как в Англии, так и здесь, во Франции. - Почему же? – спросил Джон. Ему было интересно и к тому же льстило, что граф впервые удостоил его обсуждения действительно важных вещей. Прежде их краткие беседы сводились к указаниям – «Сделайте то-то» или «Не делайте этого». - Тому есть несколько причин. Первая – любые революции как создают новые свободы, блага и нравственные ценности, так и уничтожают уже существующие. Между тем сохранение этих ценностей, благ и свобод – задача не менее важная, чем завоевание новых, поскольку улучшать и перестраивать уже обжитой дом разумнее, чем сломать его и остаться без крова. Вторая причина – люди, вопреки Божьей заповеди, склонны творить себе кумиров, это качество достойно осуждения, но с ним приходится считаться. И худшие из кумиров – те, кто не подготовлен к этому ни происхождением, ни воспитанием. Как Кромвель, который, насколько мне известно, уже принимает королевские почести. Это только начало, скоро он станет требовать их! Третья причина – любые насильственные изменения общественного устройства больнее всего бьют по маленьким людям, которые просто хотят жить. Сколько крестьянских полей вытоптали «Железнобокие»? А сколько фуража отобрали у фермеров, а сколько увели лошадей?.. Я беру со своих фермеров и арендаторов установленную плату, которая их не разорит, но солдаты, проходящие через деревню, возьмут всё, что им заблагорассудится – фураж, лошадей, провиант, - не заботясь о том, что оставляют крестьян без припасов на зиму. - Никогда бы не подумал, что вас заботит участь крестьян, - недоверчиво вставил Джон. - Что доказывает, насколько поверхностны ваши представления о дворянстве, хоть это и не ваша вина. Дворянин является, во-первых, слугой своего государя, во-вторых, покровителем и защитником своих людей. И нет большего позора для человека благородного происхождения, чем в минуту опасности бросить на произвол судьбы слугу. Я даю моим людям работу, заверяю своей подписью их брачные контракты, крещу их детей – это входит в мои обязанности, а своими обязанностями я никогда не пренебрегаю. Впрочем, этот вопрос требует детального рассмотрения, - добавил граф, - сейчас не время и не место, но в Бражелоне мы к нему непременно вернемся. Как ваши успехи в испанском? - Пока еще рано говорить об успехах… muy exellentissimo senor*, - с чудовищным акцентом, но вполне внятно произнес Джон. - В самом деле, - усмехнулся Атос. – Следует поработать над произношением. Больше практикуйтесь с Бражелоном. Жестом отпустив молодого человека, Атос растворил окно. Было еще по-зимнему холодно, но в воздухе уже чувствовался запах весны – томительный и сладкий, как в юности. Не подлежало сомнению, что мальчишка сейчас, запершись, жадно всматривается в миниатюру – нежное лицо, приподнятые в загадочной полуулыбке уголки сомкнутых губ, длинный локон цвета бледного золота, якобы небрежно выпущенный из сложной прически, прозрачные светло-голубые глаза… Бывшая супруга вдруг предстала как живая перед внутренним взором графа де Ла Фер. «Изыди», - велел он ей, как если бы она была нечистью. …В это время в гостиной Портос, Арамис и д,Артаньян неспешно беседовали о сравнительных достоинствах миланской и толедской стали, преимуществах андалузских верховых лошадей перед любыми другими, недавно ощенившейся любимой борзой Портоса и прочих изысканных предметах. Внезапно Арамис прервал на полуслове монолог о прекрасной коллекции бокалов венецианского стекла, собранной им в Нуази, и сказал: - Господа, можете, если угодно, посмеяться надо мной, но у меня предчувствие. - Предчувствие чего? – спросил Портос, возвращая Арамису золотые часы с эмалевой крышкой, которые с любопытством разглядывал. – Милая вещица, где вы её купили? - Я их не покупал, - нетерпеливо ответил аббат. – Это залог любви. - О! – восхитился Портос. - Ы! – звук, изданный д,Артаньяном, по-видимому, означал «Не мелочитесь, любезный друг, берите залоги посущественнее». - Я хотел сказать, - вновь заговорил Арамис, - что вот уже несколько дней меня не покидает неясное предчувствие. - Дурное? – деловито уточнил д,Артаньян. - Неясное, как я и сказал. Что-то назревает, что-то должно произойти – я имею в виду нашего друга и его, гм, семью. К добру или к худу, но некое событие развяжет этот узел, и нам следует быть рядом с Атосом. Поэтому, дорогой Портос, - заключил он, обращаясь к хозяину замка, - нам придется злоупотребить вашим гостеприимством еще на некоторое время. На минуту в гостиной воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом прогоревших поленьев, распадающихся золой. - Да оставайтесь хоть насовсем! – воскликнул Портос. – Мне что, одному во всех двадцати комнатах поселиться? Или в каждой по очереди напиваться с тоски? *** - А как случилось, что ты встретился с графом? – этот вопрос давно висел у Рауля на кончике языка, но он все не решался его задать. Джон помрачнел. - Это долгая история… Если в двух словах – я тонул, и граф взял меня в шлюпку. Остальные были против, - добавил он с кривой усмешкой, - и их можно понять. - Не понимаю, - покачал головой Рауль. Он действительно не понимал и не мог себе представить, как кто-то тонет, а он преспокойно уплывает прочь. - У них были причины желать моей смерти, - вздохнул Джон. - Но мне было страшно умирать, и я скулил, как щенок. - Любой на твоем месте стал бы звать на помощь, это естественно. - Граф, должно быть, презирает меня за это, - с горечью проговорил Джон. – Его сын – такой жалкий трус! - Глупости! - возмутился Рауль. – Ты же был капитаном кирасир! Шевалье д,Артаньян говорит, что таких храбрецов, как «Железнобокие», еще поискать. - Это другое дело. - Да, наверное. Но мне, честно говоря, в первом бою было очень страшно, - Рауль слегка покраснел при этом воспоминании и, чтобы переменить тему, спросил: - Ты не жалеешь, что оставил Кромвеля? - Это было в другой жизни, - задумчиво ответил Джон. – Она закончилась. Такова Божья воля, осознав которую должно не колебаться, а покориться. После захвата Мазарини мне уже не было пути назад – генерал Кромвель ссорится с королями и министрами, только когда сам этого хочет, и сумасшедшие ему не нужны. Рауль кивнул – действительно, похищение первого министра и, по слухам, морганатического супруга королевы было безумием чистой воды. - И что же?.. – Рауль хотел спросить «Что же ты думал делать, пока не узнал, что граф твой отец», но счел неделикатным намекать, что если бы не это обстоятельство, Джон был бы сейчас бесприютным бродягой – ни дома, ни семьи, ни отечества. - Не пропал бы, - усмехнулся Джон. – Хорошие солдаты везде нужны. Ты же не думаешь, что я остался, потому что мне некуда было податься? – добавил он строптиво. - Вовсе я так не думаю, - поспешно заверил его Рауль. – А как тебе удалось устроить побег? - Это было нетрудно. Мазарини ни в чем меня не подозревал, он думал, что я по-прежнему служу Кромвелю, и был рад оказать услугу такому полезному человеку, - пояснил Джон с иронической усмешкой. – Я попросил о свидании с графом и обговорил с ним план побега, остальное было импровизацией. Кардинал нам подвернулся случайно, глупо было упускать такой прекрасный шанс! …Авантюра с похищением Мазарини давно и благополучно завершилась, ничто более не удерживало бывших мушкетеров в замке Пьерфон, но они всё никак не могли разъехаться. Добряк Портос был в отчаянии оттого, что друзья покинут его так скоро, Арамис, вкусив снова походной жизни, чувствовал непреодолимое отвращение к жизни монастырской, д,Артаньян радовался возможности в кои-то веки пожить барином, Рауль был свободен, пока армия находилась на зимних квартирах, а полководец вел при дворе сложную игру, ввязываться в которую мелкой сошке определенно не следовало. Атос… Атос, как подозревали друзья, откладывал возвращение в Бражелон, не решаясь огорошить соседей появлением неизвестно откуда взявшегося великовозрастного чада. Вместе с Арамисом он на несколько дней ездил в Париж, причем по возвращении аббат буквально лоснился от самодовольства и поглядывал на графа со снисходительной иронией, как если бы проиграл ему в карты хромую лошадь. У графа же был вид человека, проглотившего змею в молоке. На следующий день он вскользь сообщил, что летом у них в имении пару недель погостит герцогиня де Шеврез. Рауль обрадовался, но выразил беспокойство - как бы после такого гостевания в семействе, состоящем из одних мужчин, честь герцогини не потерпела ущерба в глазах общества. Джон представил себе, как печальный, изысканно-учтивый граф флегматично покушается на сомнительную честь дамы, чья скандальная слава докатилась до Англии еще в прошлое царствование, - и чуть не заржал, как строевой конь. *** - А в этой вашей деревушке, дорогой мой барон, живет отличная гадалка, - с самодовольным видом подкручивая усы, сообщил д,Артаньян. – Она предсказала мне, что я умру маршалом Франции! - А-а, старая ведьма Мадлон, - гигант поежился, словно у пылающего камина его внезапно пробрала дрожь. - В самом деле? Почему бы нам не сделать визит этой нимфе Калипсо? – оживился Арамис, лениво перебиравший струны лютни. - Всё-то у вас нимфы на уме, - хмыкнул д,Артаньян. - Вот превосходная мысль для католического прелата, - смеясь, заметил Атос. - Полноте, любезный друг, не будьте ханжой. Вспомните нашу юность. Хоть вы и были целомудренны, как Иосиф, но если вся компания направлялась в лавку чести* - не портили компанию. - Будь по-вашему, идемте, навестим здешнюю пифию. – Атос легко поднялся, шелк цвета шампанского и рагузский гипюр блеснули в отсветах камина золотом и серебром. - Без меня, - отрезал Портос. – Всякий раз, когда я еду поохотиться и встречаю её, со мной случается какая-нибудь неприятность: то гончие скалываются со следа, то подпруга лопается, то конь теряет подкову! …Гадалка казалась ровесницей Атоса, что для женщины, поди, уже старость, но было очевидно, что на нимфу она и в молодости не походила. Слишком рослая, слишком худая, слишком смуглая, с резкими крупными чертами, говорящими о свойстве натуры, которое в Священном Писании именуется жестоковыйностью. Особенно поразило Атоса полное отсутствие каких-либо уловок женского кокетства, а стало быть, и желания выглядеть красивее и моложе: судя по всему, эта крестьянка была высокомернее самой королевы. Арамис удостоился лишь одного пронизывающего взгляда. - Доиграешься ты, красавчик, - сказала она равнодушно. – Получишь свою игрушку, но такой ценой, что сам себе опостылеешь. Арамис попытался натянуть на лицо привычную скептическую улыбку, но улыбка всё никак не натягивалась, лицо кривилось, и вдруг стало заметно, что отчаянно молодящемуся аббату уже немало лет. - Пойдемте, мой друг, - сказал Атос, увлекая его к дверям. - А ты куда? – насмешливо окликнула его женщина. - Это вы мне? – обернулся Атос, не веря ушам. - Тебе, кому ж еще. Ты такой же, как я. - ?.. - По-своему живешь, не как все, другие тебе не указ. Зато ты над другими власть приобретаешь шутя, сам того не желая. Друзья изумленно переглянулись, после чего Арамис почел за благо удалиться, а граф, скрестив руки на груди, прислонился к стене, с холодной вежливостью глядя на странную особу. Та, в свою очередь, уставилась на него тяжелым взглядом. - Я вижу за твоей спиной тень белокурой женщины… Она мертва. У тебя двое сыновей…младший похож на тебя, у старшего светлые волосы… Я не вижу кровного родства между вами, но ты действительно его отец. Ты подарил ему жизнь. Этот поступок изменил твое будущее. - Мое будущее?.. - Судьбы нет. Человек может всё изменить, - коротко ответила Мадлон. Атос положил на ларь серебряный экю. - Я не возьму с тебя денег, - покачала головой женщина. – Ты назвал своим чужого сына. Я не беру платы с тех, кто дает сироте дом и семью. Атос, сам будучи по натуре анахоретом, порой остро чувствовал чужое одиночество. - Как вам здесь живется? – спросил он, оглядывая скудное убранство комнаты. Женщина равнодушно пожала плечами. Атосу внезапно пришло в голову, что жители деревни наверняка её боятся и, чего доброго, пустят красного петуха, и новоиспеченный барон вряд ли вмешается. Мелькнула шальная мысль: уговорить её перебраться в Бражелон, пусть бы принимала роды, пользовала захворавшую скотину, и посмотрел бы он на тех, кто вздумает её тронуть! - Ни к чему это, - Мадлон неожиданно улыбнулась, открыв ряд великолепных зубов. – Я на следующий год постриг приму. *** Начало марта не сулило ранней и дружной весны. На открытых местах уже пробивались нежно-зеленые перышки молодой травы, но к утру они покрывались инеем, а в низинах под копытами коней похрустывал лед. Молодые люди ехали рысью, обсуждая недавнюю охоту. Собственно, охотой в привычном смысле слова это не было – арендаторы Портоса слёзно просили землевладельца истребить стаю голодных волков, рыскавших по дорогам в поисках добычи и нападавших на одиноких путников. В конце концов стая, потеряв всякий страх, ворвалась на ферму, где перерезала скот и сторожевых псов, и крестьяне, не надеясь справиться с напастью собственными силами, обратились за помощью к сеньору. Рауль с двенадцати лет принимал участие в волчьих облавах, но Джон до сих пор не имел об этом ни малейшего представления. Охота продлилась двое суток. Граф де Ла Фер с поразительным хладнокровием взял на нож громадного вожака, чья облезлая* шкура была сохранена как вещественное доказательство того, что существуют волки такого размера, Арамис метким выстрелом уложил его свирепую подругу, д,Артаньян застрелил одного из двух волков, сваливших под ним коня, второго поднял на рогатину Портос. Рауля и Джона, как самого юного и самого неопытного участников облавы, оставили на попечение Гримо и пары брылястых рыжих псов – по словам д,Артаньяна, собаки этой породы охраняли короля Наваррского*. Гримо вооружился рогатиной, Рауль предпочел нож и пистолеты, Джон, поколебавшись, остановил выбор на тяжелой польской сабле, напоминающей привычный ему кавалерийский палаш. Когда на них выскочили три переярка*, дело нашлось всем. Первый волк, увернувшись от рогатины Гримо, бросился на Рауля и получил пулю в брюхо, другой сцепился с собаками, третьего Джон разрубил едва ли не пополам. Рычащий, воющий, визжащий клубок катался по поляне, оставляя на рыжей прошлогодней траве клочья разноцветной шерсти и кровь. Вдруг он распался – одна из собак хрипела, истекая кровью. Рауль подбежал к ней, быстро кольнул ножом и вдруг, позеленев и зажав рот рукой, бросился в кусты. Второй пес продолжал схватку. Джон, круживший рядом с саблей в руке, не мог достать волка, не задев собаку. Это удалось Гримо: в воздухе серебристой рыбкой мелькнул нож, и волк, получив его в сердце, умер мгновенно. Уцелевший пес почти не пострадал, не считая разорванного плеча. Со стаей, наводившей ужас на окрестные деревни, было покончено. Смолк звук охотничьего рога, трубившего «На драку!», подъехал Атос, поочередно окинул юношей быстрым взглядом, безмолвно спрашивающим: «Всё в порядке? Жив, цел?» - Впредь старайтесь бить зверя так, чтобы не портить шкуру, - сказал граф, спешившись и пошевелив носком сапога разрубленную волчью тушу. - Но ведь шкура все равно никуда не годится, - вступился за брата Рауль. - Следует поступать правильно, даже если это не имеет практического смысла, - возразил ему отец. – Война и охота необходимы, но порядочному человеку претит бессмысленное кровопролитие и варварское уничтожение благородных животных и красивых вещей. Истреблять в своих владениях опасных хищников – забота сеньора, крестьяне вовсе не обязаны рисковать жизнью. Так что учитесь, сударь, - заключил граф и повернулся к д,Артаньяну, подошедшему к ним с дымящимся пистолетом за поясом. - Гнедую пришлось пристрелить; жаль, славная была кобылка, - пояснил он со вздохом. – Добрейший Портос безутешен. Опять у него убыло лошадей. - Совсем ничего нельзя было сделать? – огорчился Рауль. - Абсолютно, учитывая вырванный пах. Любезный друг, - обратился он к Атосу, - так вы совсем запугаете молодого человека. Он решит, что быть дворянином – это какая-то бессрочная каторга! - Привилегии, которыми пользуется наше сословие, очевидны любому глупцу, - пожал плечами граф, - однако глупец не задумывается о цене этих привилегий. «Я должен» - вот два слова, определяющие жизнь и поступки дворянина. *** Внезапно Марс вскинул голову и заржал, и из рощи ему откликнулась чья-то лошадь. Однако ответное ржание тотчас оборвалось, как будто ей зажали ноздри. - Там кто-то прячется, и вряд ли с добрыми намерениями, - сказал Рауль. – Может, в объезд? - Поздно, они заметили нас, как и мы их. Лошади устали, не уйдем.Тебе охота получить пулю в спину? Мне – нет. С этими словами Джон проверил, как ходит в ножнах шпага, и тронул коня. Рауль последовал за ним, чувствуя себя очень неуютно. Как только они въехали в рощу, сверкнула искра и послышался характерный щелчок колесцового замка. Джон остановил коня, и тотчас из-за деревьев появились люди. Пятеро, в масках и надвинутых до бровей шляпах, и у каждого край плаща оттопыривала шпага. - Сударь, вы – капитан Мордаунт, доверенное лицо генерала Кромвеля, не так ли? – обратился к Джону рослый человек в черном плаще поверх колета буйволовой кожи, с пистолетом за поясом, судя по всему, предводитель. - Да, это я. – Внешне Джон был абсолютно спокоен, казалось, им овладело странное безразличие к собственной участи. На самом же деле его душил смех, вполне вероятно, нервический. Это же надо – не получить ни царапины при Нэйсби и угодить в засаду во Франции! - Отлично, вы-то нам и нужны. Наши имена вам знать необязательно, хватит и того, что все мы – английские дворяне, которых Кромвель и его сброд разорили и вынудили покинуть отечество. - Господа, вы желаете дуэли? – Рауль все еще не допускал мысли, что дворяне способны на убийство, как разбойники с большой дороги. Короткий резкий смешок Джона показал, что он думает о такой наивности. - Мы намерены раздавить ядовитую гадину, - напыщенно изрек один из незнакомцев. - Как бы вам не пришлось подавиться этими словами, - ответил Рауль, вне себя от гнева. Но в этот миг его руки оказались прижатыми к бокам, точно тисками. «Ты не имеешь права!» - возмутился юноша, тщетно пытаясь вырваться, но Джон был сильнее. - Мальчика не трогайте, - услышал Рауль голос брата. – Он роялист и католик. - Не беспокойтесь, - ответил предводитель. – Мы глубоко уважаем графа де Ла Фер и не причиним его сыну никакого вреда. - Джон тоже его сын! – яростно выкрикнул Рауль, когда двое в масках аккуратнейшим образом вынули его из седла и отцепили шпагу. – Если вы дворяне, деритесь честно! - Этот господин поставил себя вне законов чести, - ответил предводитель, вынимая из ножен шпагу и пробуя ее на носке сапога. – Мы просим прощения, виконт, суровая необходимость вынуждает нас применить к вам силу. Свяжите юношу, господа. - Ах вы свиньи! – заорал Рауль, когда те же двое заломили ему руки за спину и стянули ременным поводом, снятым с его собственной лошади. – Трусы! Я плюю на вас! Развяжите мне руки и верните шпагу! - Господа, я не слишком полагаюсь на ваше слово, - сухо заговорил Джон, - поэтому хочу напомнить: граф де Ла Фер не оставит безнаказанной малейшую обиду, нанесенную своему наследнику. Кроме того, у графа есть друзья, которым юноша тоже очень дорог, если не как сын, то как племянник. Один волос, упавший с его головы, – и вы будете иметь дело с четырьмя лучшими шпагами Франции. - Юноше ничто не угрожает, - надменно ответил предводитель, - нас не слишком заботит воинственное кукареканье молодых петушков. Попрошу вас спешиться, сударь, - жаль было бы пристрелить такую прекрасную лошадь. - Джон, не смей! – что есть мочи закричал Рауль. – Прорывайся! Мне они ничего не сделают! Джон подмигнул ему и легко спрыгнул с коня. - К вашим услугам, господа! – он ухмыльнулся и стремительно атаковал. Первый из незнакомцев, никак не ожидавший встретить искусного фехтовальщика в «круглоголовом», жестоко поплатился за свою самонадеянность: Джон не стал тратить время на «прощупывание» противника и первым же ударом рассек ему предплечье. Раненый с проклятьями отскочил, его место заняли сразу двое. В одного из них Джон швырнул свой плащ и, пока он выпутывался из него, нанес удар прямо в сердце, второго отогнал на несколько шагов, очертив клинком сверкающий полукруг. Тем временем первый счел свою рану достаточно легкой, чтобы продолжать бой, и снова атаковал. При этом он раскрылся, и Джон бросился в свой коронный выпад, почти распластавшись над землей, благодаря чему его рука со шпагой оказалась на дюйм длиннее, чем тот мог предположить. Рауль не раз попадался на эту удочку, попался и незнакомец. Получив смертельную рану, он скорчился, прижал руки к животу и ничком повалился на землю. - Да это сущий дьявол! – воскликнул один из тех двоих, что связали Рауля. Предводитель в кожаном колете (тот, кого Джон отогнал ударом наотмашь) захохотал. Этот дикий смех чрезвычайно не понравился виконту – было очень похоже, что смеющийся не в своем уме. Джон не слишком опасался, что оставшиеся бросятся на него одновременно: когда нападающих несколько, они только мешают друг другу. Видимо, его противники тоже это знали, поэтому двое остались сторожить пленника и лошадей, а место убитых заступил предводитель. Несмотря на весь драматизм ситуации, Рауль был зачарован красотой схватки. Джону достался достойный противник, не уступавший ему в мастерстве; чтобы справиться с ним, требовалось умение обманывать врага и распознавать его уловки. Вначале незнакомцу не слишком везло: парируя, Джон завязал и сломал его клинок, но тот схватил шпагу убитого товарища, ловко подбросив её носком сапога и поймав за эфес. Следующая контратака предводителя достигла цели: опершись левой рукой на землю, выпадом снизу он ранил Джона, по счастью, легко. Теплое влажное дыхание коснулось волос. Рыжий Фовэль, конь Рауля (он получил его в подарок от принца Конде и назвал в честь любимого боевого коня Ричарда Львиное Сердце), лишенный поводьев, остался непривязанным и, побродив вокруг, подошел к хозяину. - Фовэль! Беги домой, малыш, домой! – шепотом приказал юноша. Конь насторожил уши, но не двинулся с места. Он не хотел оставлять хозяина одного среди недобрых чужих людей. - Домой, Фовэль! – твердо повторил Рауль и пронзительно свистнул. Один из людей в масках, оглянувшись на свист, попытался, за неимением повода, схватить жеребца за храп, но тот, злобно взвизгнув, сбил его грудью и галопом помчался прочь. Вслед грянули два выстрела, поляну заволокло дымом, но конь уже исчез за поворотом дороги. - Кто упустил проклятую клячу?! – заорал предводитель. – Она переполошит весь замок! Надо кончать! Джон понял, что теперь его постараются развернуть к двоим оставшимся вне схватки и подставить под пулю. Пресловутая «вся жизнь» перед его глазами не пронеслась, наверное, потому, что жизни этой было всего ничего, зато в голове с бешеной скоростью замелькали не относящиеся к делу мысли. Например, такая: мальчишку они не тронут, не посмеют, жаль только, что не судьба проститься с ним по-человечески, сказать: храни тебя Господь, я благодарен тебе за все, не забывай меня! И что отец (он впервые подумал об Атосе как об отце) никогда не узнает, как много значил для него, как в глубине души он мечтал, что когда-нибудь они станут семьей… На миг он увидел графа мысленным взором – точеное лицо, надменную посадку головы, стремительную походку человека, привыкшего, что перед ним расступаются, – и с удвоенной яростью парировал выпад противника. Он дрался так, словно граф де Ла Фер смотрел на него, как тогда в фехтовальном зале. - Сзади!!! – заорал Рауль. Джон, не оборачиваясь, скрутился винтом, и клинок, который должен был пронзить его насквозь, лишь оцарапал ребра. - Уберите щенка! Оттащите его куда-нибудь! – рявкнул предводитель, и тотчас грубая рука зажала Раулю рот. Судя по широкому жилистому запястью, рука принадлежала здоровенному мужчине, способному запросто взвалить брыкающегося Рауля на плечо и оттащить в кусты, как какой-нибудь тюк. Никогда в жизни он бы не поверил, что способен, как кабанья гончая, прокусить кожаную перчатку и вонзить зубы в ладонь, но сейчас он сделал именно это. Схвативший его человек взвыл от боли, и тогда Рауль, разжав зубы, пнул его сапогом в щиколотку и одновременно ударил затылком в лицо. Упав навзничь, он перекатился и подполз к мертвецу, возле которого лежал обломок шпаги. Повернувшись спиной, Рауль принялся из всех сил тереть ремень, стянувший кисти рук, об этот острый осколок. Он порезался, брызнула кровь, но проклятый ремень уступил. Юноша вскочил, чуть не плача от мучительной боли, и с отчаянием понял, что затекшие руки не удержат оружие. Мимо него, топоча как боевой конь, пробежал самый рослый из противников с длинной итальянской шпагой в руке. Джон, сражавшийся с предводителем, уже не успевал отклонить удар, нацеленный ему в бок. Рауль выкрикнул несколько слов, которые слышал в армии от пьяных солдат, но сам прежде никогда не употреблял, и, пригнувшись, врезался в бегущего всем телом. Верзила, не ожидавший нападения, растянулся во весь рост, и тогда юноша наступил ему на правую руку сапогом и провернул его, дробя и ломая пальцы. *** С Джоном творилось что-то неладное: его сознание словно не поспевало за глазами, воспринимая увиденное с секундной задержкой. Крови из обеих ран – в груди и в боку – вытекло изрядно, к тому же резкая опоясывающая боль мешала двигаться и даже дышать – клинок, стесавший лоскут кожи, еще и ушиб ребро. Может, даже сломал. Будь Джон изнеженным дворянским отпрыском, привыкшим скрещивать рапиры только с фехтмейстером в зале, его песенка была бы спета. Но он был воспитан отнюдь не в холе, в свои двадцать с небольшим повидал всякие виды и умел сражаться, превозмогая боль, слабость и дурноту. Вот только времени у него оставалось немного – если не перевязать раны, самое большее через четверть часа он свалится в обморок. А противник полон сил, к тому же на его стороне преимущество возраста и опыта – благодаря д,Артаньяну и аббату д,Эрбле Джон больше не обманывался насчет того, легко ли волчонку-переярку одолеть матерого волкодава. Чем дольше человек сражается, тем лучше он владеет своим телом, тем больше оттачивает мастерство и особое, знакомое каждому фехтовальщику чутье, позволяющее угадывать намерения противника. Счет шел на минуты – для обоих, поскольку конь с пустым седлом наверняка уже прискакал в замок, и его обитатели спешно снаряжались на поиски пропавшего всадника. Понимая это, предводитель решил ускорить развязку. Он атаковал, буквально смяв невысокого, худощавого Джона сокрушительным натиском, отбил его шпагу, нырнул под нее и резанул его лезвием клинка по ноге под коленом. Будь на месте Джона менее быстрый и умелый боец, он лишился бы подколенного сухожилия, но Джон отлично знал, что такое удар Жарнака*, и не имел охоты пасть его жертвой. Собрав последние силы, он оттолкнул противника, и удар, который должен был искалечить, лишь пустил ему кровь. Однако крови он и так потерял достаточно, жгучая боль от новой раны и головокружение сделали свое дело – продолжая яростно отбиваться, Джон рухнул на колени. Биться стоя на коленях было тяжело, шпага словно налилась свинцом, к тому же раздосадованный неудачей противник удвоил натиск, и тут ангел-хранитель Джона вспомнил о своих обязанностях: незнакомец поскользнулся на прихваченной инеем прошлогодней траве, и Джон рубанул его по запястью. Такой удар мог отрубить кисть, но Джон был не в лучшей форме, а руки противника защищали прочные перчатки из буйволовой кожи. Однако шпагу он едва не уронил и несколько промешкал, перехватывая её левой рукой; Джону хватило этой минутной передышки, чтобы подняться на ноги. *** Онемение прошло. Рауль скинул мешающий плащ, подхватил шпагу поверженного, хватил его гардой по затылку и без предупреждения атаковал противника Джона. Шпага, прощально зазвенев, сломалась обо что-то, скрытое кожаным колетом (кольчугу?), но неожиданный удар отвлек незнакомца, и секунду спустя он рухнул, сраженный испанским приемом, который хвалил д,Артаньян. Рауль огляделся – драться было не с кем. Здоровяк, которого он укусил, улепетывал к лошадям, волоча на себе второго, с проломленной головой. Кипящая ярость требовала выхода – юноша выхватил из-за пояса у мертвого предводителя пистолет и выстрелил вслед беглецам, сбив со здоровяка шляпу. - Оставь… графу бы это не понравилось, - хрипло выговорил Джон. - В некоторых случаях я предпочитаю слушаться шевалье д,Артаньяна. Джон был весь в крови, своей и чужой. Свалив последнего врага, он пошатнулся и тяжело оперся о свою шпагу, вонзив её в землю. Рауль обхватил его, подперев плечом. Послышался грохот копыт, и на поляну галопом вылетели всадники. Атос соскочил с коня, не глядя бросив поводья Гримо. Ему хватило беглого взгляда, чтобы понять, что ничего непоправимого не произошло, но страшное напряжение души и тела не могло бесследно исчезнуть в один миг, поэтому его бледное лицо с окаменевшими скулами показалось Раулю незнакомым. Юноша слегка оробел перед этим новым для него, суровым и грозным лицом воина, готового к битве и мести. Джон, в сапоге у которого хлюпала кровь, заговорил первым. Он отстранил обнимавшего его Рауля и слегка подтолкнул его к графу де Ла Фер со словами: - Сударь, ваш сын цел и невредим. Как выяснилось, Джон переоценил свои силы. Лишившись опоры, он пошатнулся и упал на руки графу. - У меня не один сын, - возразил Атос, подхватив его и поддержав с легкостью, свидетельствовавшей о недюжинной силе. Это случайное объятие длилось всего минуту. Ярость, удерживавшая Джона в сознании и на ногах, догорела, он закрыл глаза и обмяк. - Плащ, виконт, - ровным голосом приказал граф. Рауль поспешно снял с него подбитый соболем плащ и бросил на землю. Вдвоем они осторожно уложили Джона, Рауль устроил его голову на коленях, Атос расстегнул крючки окровавленного камзола и разорвал рубашку, чтобы осмотреть раны. Спустя минуту к нему присоединился д,Артаньян. Как всякий знаток фехтования, мушкетер разбирался в ранах, понимал, что и где у человека внутри, знал, куда бить, если хочешь проучить, но оставить в живых, и какой удар можно пропустить, получив царапину, чтобы достать противника наверняка. - Он… жив? – севшим голосом спросил Рауль. - Это обморок, - успокоил его д,Артаньян. – Две… нет, три легких раны, крови вытекло порядочно, одно ребро треснуло, но не сломано… Легкое не задето – пустяки, ваш отец, получив подобную рану, на следующий день дрался на дуэли. Хотя иссечь* и зашить её всё равно надо. Надеюсь, поблизости сыщется какой-нибудь отставной армейский или флотский хирург. – Ощупывая ребра, он, видимо, нажал чуть сильнее, чем следовало, и боль привела раненого в чувство. - Еще чего не хватало, - склочным голосом возразил Джон, разлепив ресницы. – Чтобы он полез в рану ржавым зондом и проковырял меня насквозь? Не нужно хирурга, если здесь есть кто-нибудь, способный сделать надрез, а потом наложить шов. - Ну что ж, молодой человек, вы сами напросились, - ответил мушкетер. – Отдадим вас в лапы… то есть в умелые руки Гримо. А пока не дергайтесь, вас нужно перевязать. Дайте мне что-нибудь подходящее, - обратился он к остальным. Атос кинжалом откроил от своей рубашки рукава и помог сделать то же самое Раулю, который держал на коленях голову брата. Глаза юноши блестели от слез. - Утешьтесь, виконт, - улыбнулся Раулю Арамис, - не надо плакать, ваш братец живуч, как чертополох. Такое сокровище при всем желании потерять трудно. - Знаете что? Вы будете жить до ста лет, потому что такие, как вы, даже в аду не нужны! – предрек Арамису Джон и снова прикрыл глаза. - Как, и вы занимаетесь прорицаниями? У вас видения, как у Жанны д,Арк? – высокомерно осведомился аббат д,Эрбле и с самым философским выражением лица оторвал полу от своей рубахи. - Любезный Портос, пошлите в деревню за телегой, - попросил Атос. – Пусть убитых отвезут в ближайшую церковь, все расходы я беру на себя. - Следы говорят, что двое бежали, - заметил д,Артаньян, который, закончив перевязку, деловито осматривал поляну. – Виконт, вот ваша шпага, по счастью, они не прихватили её с собой. Видимо, им было не до того. - Да, сударь. У одного из них на голове рана, а на правой руке сломаны пальцы. - Нужно установить личность этих двоих, - откликнулся Арамис. – Думаю, мы с д,Артаньяном сможем это выяснить, а затем и добиться, чтобы их выдворили из Франции. Пусть ищут себе нового отечества где-нибудь в Московии. - Говорят, там такая медвежья охота! – вставил Портос мечтательным тоном. - Не надо, - неожиданно подал голос Джон, висевший на плечах Рауля и графа, обхватив их за шеи. – Им хватило, больше не сунутся. Арамис и д,Артаньян многозначительно переглянулись. Гасконец подошел к убитому предводителю и, присев на корточки, снял с него маску. - А я его знаю, - заметил он. – Он служил в мушкетерах у короля Карла. Конечно, английские мушкетеры французским не чета, однако у этого молодца была репутация бретера. *** Четверо друзей были людьми военными, привычными к такого рода передрягам, поэтому действовали спокойно и слаженно, без суеты и замешательства, в которое повергает мирного обывателя вид кровопролития и близость смерти. Каждому из них случалось как становиться добычей хирургов, так и сражаться в бою или на дуэли, наскоро перевязав раны. Поэтому корпия, чистое полотно для перевязки, отвар ивовой коры, предупреждающий лихорадку, и даже хирургические инструменты, смахивающие на плотницкий инвентарь, нашлись в хозяйстве Портоса, настойка опиума и кривые трехгранные иглы, изобретенные Амбруазом Паре*, - у Гримо, флакон с нюхательной солью – у Арамиса, знаменитый бальзам – у д,Артаньяна. Джон оказался очень терпеливым пациентом: молчал, закусив зубами кожаный ремень, постепенно становясь из иссиня-бледного – голубым, как снятое молоко, а к концу процедуры так же молча обмяк, потеряв сознание. Его привели в чувство, влили еще одну порцию опиумной настойки и уложили в постель, засунув под одеяло раскаленные кирпичи, обернутые фланелью, - от потери крови его бил жестокий озноб. - Как скоро он поправится? – спросил Рауль, который от переживаний был не румянее Джона. - Заживление ран – естественный процесс, - ответил д,Артаньян, - когда пациент молод и полон жизненных сил, всё, что нужно для исцеления, - это создать для него благоприятные условия. Покой, красное вино с медом, возмещающее потерю крови, ивовый отвар – и уже завтра ваш брат сможет встать с постели. Но сесть в карету и, тем более, в седло – недели через две, не раньше, иначе шов разойдется. - Но он точно не умрет? - В моем доме, еще чего не хватало! – возмутился Портос. – Где я найду ему здесь кальвинистского священника? - От колотой раны в грудную мышцу можно умереть, только если её не иссекли, и внутреннее кровоизлияние привело к лихорадке и заражению крови, - пояснил Атос. – Учитесь у вашего брата стойкости и благоразумию, Рауль: вы человек военный, и рано или поздно подобная процедура вам потребуется. Знавал я чудаков, достаточно храбрых перед лицом смерти, но боявшихся боли – они предпочитали умереть в горячке, лишь бы их не коснулся скальпель хирурга. - Да, крепкий парень, - согласился д,Артаньян. – Когда меня в его возрасте так же резали, я обогатил французский язык парой новых ругательств, и вдобавок меня стошнило. - Всё это пустяки по сравнению с тем, что приходилось терпеть нашим дедам, - заметил Арамис. – Как вспомню, что огнестрельные раны каких-то сто лет назад прижигали каленым железом и кипящим маслом – брр! - Кипящим маслом?.. – глаза Портоса округлились. – Это так лечили или пытали до смерти? *** - Виконт, как могло случиться, что вашего брата так отделали, а на вас ни царапины? – сухо спросил Атос. – Эти люди щадили вас? Если так, - прибавил он, - значит, вы дрались недостаточно храбро. Противника щадят лишь до тех пор, пока не принимают всерьез. Юноша вспыхнул до корней волос. - Сударь, - едва выговорил он, - Джон скрутил меня, лишив возможности драться. Он боялся, что меня убьют. Меня связали, я сумел освободиться, но… не сразу. - Вы несправедливы к виконту, мой друг, - вмешался д,Артаньян. – Как вам известно, я охотник и умею читать следы; они говорили, что тех двоих обратил в бегство Рауль. Если бы не он, господин Мордаунт, вне всякого сомнения, был бы убит. - Вот как? Что ж, это меняет дело. В таком случае вами, Рауль, я доволен, тогда как поступок вашего брата заслуживает порицания. Ему не следовало препятствовать вам в исполнении долга, ведь вы не женщина и не монах. Д,Артаньян, стоя за спиной графа, возвел глаза к небу. *** Дверь бесшумно приоткрылась, вошел Атос. Он с нежностью взглянул на Рауля, спавшего в кресле, поправил на нем одеяло, бережно погладил юношу по щеке. Тонкое лицо сына показалось графу де Ла Фер сосредоточенным и строгим, словно даже во сне Рауль старался понять и осмыслить нечто, лежащее за пределами его жизненного опыта. Сквозь мальчишеские черты уже проступал облик будущего мужчины – отважного, великодушного, с живым умом, сильной волей и любящим сердцем. Ответственность за другого человека, которую Рауль взял на себя и стоически нес, ускорила его взросление. Атос никогда не думал, что юное сердце сына сможет вместить столько сострадания и доброты. Граф де Ла Фер подошел к кровати, на которой лежал раненый, и осторожно присел на ее край. Лицо Джона, от природы бледное, было совсем бескровным - если бы не одеяло, мерно приподнимавшееся на груди, юношу можно было принять за мертвеца. Не просыпаясь, он повернул голову набок, словно пристальный взгляд Атоса его беспокоил. Граф несколько минут изучал четкий профиль, угол крепко сжатого рта, глубокую складку между бровями. «Живуч, как чертополох», - вспомнил он и печально улыбнулся. Атос протянул руку, но так и не смог сообразить, к чему тут можно прикоснуться, не потревожив раны. В конце концов он погладил Джона по спутанным рыжеватым волосам. Оказавшись в шлюпке, несостоявшийся утопленник поспешил отодвинуться от своего спасителя как можно дальше (чему тот был только рад) и съежился, стараясь не дрожать всем телом или хотя бы не лязгать зубами. Увы, для мокрого до нитки человека это было непосильным подвигом. - Отожмите на себе одежду, - посоветовал Атос. - Пусть сядет на весла, - предложил д,Артаньян. Совет был разумным, но Мордаунт был не в состоянии им воспользоваться, он никак не мог отдышаться. Юноша, как сумел, отжал на себе камзол и штаны, на дне шлюпки теперь плескался галлон ледяной воды, но легче ему от этого не стало. Атос посмотрел на его синие губы, покачал головой и скинул плащ. Плащ был относительно сухим, так как Атос, плывя к шлюпке, держал его свернутым на голове. - Наденьте, сударь. - В-вы сами п… п-простудитесь, - выбивая зубами дробь, возразил Мордаунт. – Т-там, под б… б-банкой, д-должен б-быть ром. Д-дайте хлебнуть, и я смогу г… г-грести. - В самом деле, Атос! Не хватало еще вам заработать лихорадку! – возмутился Арамис, тогда как Портос, пошарив под банкой, вытащил бутылку. - Прошу, - д,Артаньян с насмешливой улыбкой передал её молодому человеку.- Может, он и не отравлен, поскольку предназначался вам и Грослоу с его людьми, но все же нам будет как-то спокойнее, если вы снимете пробу. Мордаунт бросил на мушкетера взгляд, без слов говоривший: «Сволочь! Ненавижу!», и, страдальчески морщась, сделал несколько глотков. Атос, внимательно наблюдавший за мизансценой, воспользовался этим моментом, чтобы набросить плащ ему на плечи. - Н..н-не надо! – запротестовал молодой человек. - Извольте слушаться, - сухо ответил Атос. – Если вы не согреетесь, то во Францию прибудете в бреду и в горячке. Зачем же в таком случае вы звали на помощь? С этим веским аргументом Мордаунт был принужден согласиться и, зябко передернув худыми плечами, закутался в плащ. Его волосы, прилизанные и потемневшие от воды, сушил свежий ветер. Атос подумал, что после такого купания нужно в постель, и под кровать – жаровню с угольями. И бокал горячего красного вина с медом и пряностями, а вовсе не ром, от которого глаза парня помутнели и стали закрываться. Несколько раз он вскидывался и, ошалело подскочив, окидывал компанию диким взглядом, потом уснул окончательно. - Жуткая отрава это моряцкое пойло, - заметил д,Артаньян. – Если привычки нет, падаешь где стоишь. Сам он, однако, «моряцким пойлом» не побрезговал, как и все остальные, за исключением графа де Ла Фер. Арамис и Атос сменили на веслах Портоса и д,Артаньяна, а Блезуа - Гримо. Д,Артаньян уступил Атосу свой плащ, пояснив, что плащ Портоса согреет двоих как нельзя лучше. Атос, невольно улыбнувшись, согласился: Портос действительно был крупным мужчиной, но в мечтах видел себя настоящим Голиафом, и его плащом можно было вместо попоны покрывать каретного коня. Мордаунт спал крепчайшим сном человека, побежденного усталостью, потрясениями и ромом. - Забортной водой, что ли, его окатить? – предложил д,Артаньян, когда вновь пришла его очередь грести. – Пускай отрабатывает свое место в шлюпке! - Не надо,- отверг эту идею Арамис, - стараниями нашего, гм, пассажира мы и так по колено в воде! - Тогда макнуть, - нашелся Портос. - Он и без того мокрый, как губка, - вступился Атос, возвратив весло д,Артаньяну и вновь занимая место на банке рядом с Мордаунтом. – Друг мой, возьмите свой плащ, благодарю. - Не надо, на веслах не холодно. Шлюпку в очередной раз подбросило на волне, молодой человек покачнулся и, не просыпаясь, привалился к Атосу. Тот вздрогнул, но остался сидеть, позволяя использовать себя как подпорку. Это не укрылось от д,Артаньяна. - Смотрите, Атос, вы от него так не отделаетесь. К утру он проспится и попросит у вас денег! - Я сам дам ему их, - спокойно ответил Атос. – Мы же не можем его оставить как есть, без единого су в кармане, без верхней одежды и без оружия. Д,Артаньян крякнул. Портос затряс головой, как конь, пытающийся отделаться от повода. - Почему бы вам не усыновить его?- с сарказмом спросил Арамис. Д,Артаньян, достаточно изучивший старшего друга, чтобы угадать, в какой момент его настигнет очередной припадок великодушия, мысленно схватился за голову. - Да поможет нам Бог, дети мои, - прошептал Атос. Эпилог. В "Сосновой шишке" В этот прекрасный майский вечер капитан д,Артаньян был свободен от службы и назначил свидание в «Сосновой шишке» молодому комедианту, сменившему родовую фамилию Поклен на театральную кличку Мольер. Капитан и комедиант были добрыми знакомыми, однажды Мольер даже выполнил рискованное поручение мушкетера, передав маркизу де Сен-Мару записку, предупреждающую о скором аресте. Честолюбивый Мольер в мечтах видел себя самое малое королевским комедиографом, но пока что был всего лишь директором бродячей труппы, а в Париж наезжал изредка, преимущественно затем, чтобы одолжить денег у отца, почтенного королевского обойщика мэтра Поклена. - Ешьте, мой друг, иначе суп придется разогревать, а еще Генрих Великий говорил, что нет ничего хуже разогретого супа, - радушно предложил мушкетер. Вечно нуждаясь в деньгах, он не был скуп и, разжившись мало-мальски приличной суммой, охотно угощал и одаривал всех, кто пользовался его симпатией. Буржуа экономит и копит, дворянин дарит и тратит – этот принцип, внушенный ему в юности Атосом, д,Артаньян соблюдал неукоснительно. Жизненный опыт и интуиция говорили гасконцу, что этот молодой человек с некрасивым живым лицом – личность незаурядная и далеко пойдет. Мольер же, в свою очередь, ценил в мушкетере остроумного собеседника и наблюдательного знатока человеческих нравов. К тому же д,Артаньян охотно снабжал его анекдотами из придворной жизни, которую знал как свои пять пальцев, но так и не научился извлекать из этого знания выгоду. Сегодня, однако, д,Артаньян избрал другую тему для беседы. Он рассказал сотрапезнику удивительную историю обретения графом де Ла Фер приемного сына. - Племянник мстит за мать и убивает дядю! Прелестно! – возликовал комедиант. Мушкетер покосился на приятеля с испугом – черт их разберет, этих сочинителей, странные у них представления о прелестном! - Только вы, мой друг, не используйте сей сюжет в своих пиесах, - строго прибавил мушкетер. – Граф отрежет уши любому, кто дерзнет черпать вдохновение в печальной истории его семьи. - Вряд ли, - беспечно ответил Мольер. – Сословно мы не равны, следовательно, дуэль между нами невозможна. Д,Артаньян задумался – как объяснить этому легкомысленному служителю муз, что лев, конечно, царственный зверь, им нельзя не восхищаться, но при всем своем благородстве он остается хищником, грозным и опасным? - Граф – особенный человек, не такой, как мы с вами, - пояснил гасконец, великодушно поставив комедианта и сына обойщика вровень с собой, офицером и дворянином. –Незримое присутствие десяти поколений предков на каждом семейном обеде заставляет очень серьезно относиться к вопросам чести. - Однако же худо придется бедному молодому человеку, когда в его голове причудливо перемешаются пасторская и графская педагогика! – заметил Мольер, справившись с восторгом по поводу столь прихотливого сюжета. - Атос справится, он по натуре родитель. Он и мне в свое время читал морали и прививал манеры. Ведь что я был, когда приехал из Беарна? – Дикарь!.. К тому же воспитанник у него вполне благодарный. Думаю, ненависть юноши к дядюшке во многом объяснялась приемом, который этот дядюшка ему оказал, - задумчиво проговорил д,Артаньян. - Знаете, я рос в родном доме, с отцом и матерью, но многим товарищам моих детских игр повезло меньше: их родителей забрали войны Лиги. Как эти бедные дети мне завидовали! Вы не поверите, они завидовали даже трепкам, которые я получал от отца! - И как, по-вашему, счастлив юноша в своей новой семье? Д,Артаньян задумался. Про себя он определил бы состояние Джона как страх – только не конкретный, а всеобъемлющий, страх человека, которому вчера все было ясно и понятно, а сегодня нужно выуживать нить своей жизни из клубка, с которым вдоволь поиграл шаловливый котенок. Внезапно ему вспомнился эпизод, имевший место незадолго до отъезда из замка Пьерфон. Проходя по галерее, д,Артаньян услышал звон разбитого стекла и замысловатое английское ругательство. В оружейной Мордаунт с обескураженным видом взирал на осколки витрины, в которой хранилась жемчужина баронской коллекции – драгоценная сабля-зигмундовка. - Я только хотел выдавить стекло, посмотреть и вернуть всё на место, - поспешно объяснил он. «Мальчишка. Смотрел-смотрел на игрушку и не утерпел - полез добывать!» - Мысль воспользоваться ключом вас не посетила? – вздохнул д,Артаньян. Впрочем, оно и понятно: ключ хранился у Мушкетона, а к безобидному дворецкому Мордаунт испытывал необъяснимую неприязнь. Видимо, толстяк ему кого-то напоминал… - Вам что, четырнадцать лет? В пятнадцать уж таких вздоров не делают. Молодой человек угрюмо молчал, глядя в пол. Д,Артаньян вдруг увидел перед собой подростка, которого добрые люди, поймав на какой-то шалости, за ухо тащат к воспитателю. А уж тот не пожалеет ни розог, ни нравоучений, ни рассуждений о том, что от бродяжки, Христа ради подобранного на паперти, достойного поведения ждать не приходится… - Вы хоть не порезались? - Нет. Но стекло… - …вещь по природе хрупкая и недолговечная, - усмехнулся д,Артаньян. – Идите, я сам поговорю с дворецким. - А… что вы ему скажете? – подозрительно спросил Мордаунт. - Велю починить витрину, и всё, - пожал плечами д,Артаньян, изумленный предположением, что станет объясняться со слугой. Д,Артаньян, привыкший на службе управляться с буйной молодежью, прекрасно понял, что означает испуг храброго кромвелевского кирасира. Парня не столько били – к побоям он относился философски, полагая их общепринятым средством воспитания, - сколько изводили попреками. И опасливое отношение к новообретенному родителю объяснялось именно страхом и от него дождаться того же. Малый неглуп и умом наверняка понимает, что попреки эти – пошлые, дурного тону, и графу воспитание не позволит прибегнуть к ним, но тот мальчишка, который на миг показался д,Артаньяну, ума по малолетству еще не нажил, у него своя логика… Милостивый Боже! Нетрудно понять, откуда столь фанатичная любовь – даже не к матери, к памяти о ней. Красавица мать, шелестящая дорогими шелками, благоухающая райскими духами, приносившая лакомства и игрушки, превратилась в воображении мальчишки в некоего ангела. Пожалуй, и не то сочинишь, когда ты один на целом свете. Один – на улице, один – приемышем в чужом неласковом доме, один – в полку: у всех товарищей родители, братья с сестрами, кузены с кузинами, невесты, все получают и пишут письма, ждут отпуска, и их самих где-то ждут… - Черт побери, - с чувством произнес д,Артаньян. Он был добродушен, но сентиментальностью не отличался и иным способом выразить резанувшее его чувство жалости просто не мог. - Пожалуй, да, - помолчав, ответил д,Артаньян. – По крайней мере, он дорожит тем, что обрел, и очень боится утратить это. *популярный учебник этикета и хороших манер. *наемный убийца *Блез де Монлюк – знаменитый французский полководец 16 в, чьи мемуары были прозваны «Библией солдата». * Д,Артаньян прав. «Меня самого в его возрасте здорово пороли, и мне это пошло на пользу» - из письма короля Генриха Четвертого гувернантке дофина баронессе де Монгла. *флагелланты – религиозные фанатики, занимавшиеся самобичеванием. *Антуан де Плювинель - дворянин из Дофине, отставной военный, знаменитый берейтор и фехтмейстер, открыл академию для подготовки кавалерийских офицеров, которых обучал фехтованию, рыцарской конной езде и хорошим манерам. Король Генрих Четвертый доверил ему военное воспитание дофина – будущего Людовика XIII *ковровая мастерская в Париже. *Пуссен, Никола – французский художник-классицист 17 в. *маркетри – техника инкрустации мебели, популярная в Голландии и Франции в 17 в. *Досточтимый сеньор (исп.) *Лавка чести – бордель (место, где торгуют честью) *по причине линьки *речь о породе французский мастиф, или бордосский дог *переярок – молодой перегодовалый волк * Удар Жарнака - подрез подколенного сухожилия, прием, названный в честь барона Жарнака, сразившего им своего противника Ла Шатеньере в судебном поединке. В переносном смысле - коварный, предательский удар. * Во избежание нагноения внутренней гематомы (в то время - распространенная причина смертей от теоретически неопасных ран, нанесенных узким граненым клинком шпаги или бретты). *Амбруаз Паре - знаменитый хирург и врач 16 в, основоположник современной военно-полевой хирургии