— пережить.

      Хе… Хель… Хэл… Она не помнила своего имени. Она не помнила близких и родных. Она не помнила семью, некогда любимую, некогда дорогую... Она не помнила ни–че–го из «прошлой» жизни. Она лишь знала, что была дитем самого Господа. И в руках Салливана Нота превращалась в настоящую богиню — женщину, которой должна стать, в которую должна превратиться. Ее обожали те, кого она боялась. Ее тело ласкали пальцы, которые она ненавидела. До мурашек. Всеми фибрами своей души. Но она терпела, потому что Салливан Нот знает, что она должна делать–желать, чтобы Господь принял ее бренную–светлую душу после смерти. Он знает, а она — нет. Поэтому слушаться, подчиняться, пытаться любить — единственное, что ей остается. Так говорили. Так говорят. И она верила. И она верит.       Но… сколько должны длиться ее ожидания? Как долго она должна делать–желать, пытаться чувствовать? До последнего вдоха должна ли подчиняться? Вопросы, подобные этим, мучили ее изо дня в день, и лишь иногда отвратительные–приятные касания отвлекали ее от дум не вечных, но… правильных.       Она не пыталась задавать вопросы «Отцу». Это считалось запретом. Грехом, от которого избавиться невозможно. Проступком, за которым последует наказание жестокое–справедливое. Ей оставалось лишь слушать. Слушать в моменты, когда стоны не заполняли пространство — ее личную комнату, как говорили. Слушать в минуты, когда крики сдерживались с помощью грязных пальцев во рту. Слушать в часы, когда процесс слияния подходил к концу, шоу заканчивалось, и все тихо сидели, наблюдали, шептали. Улавливая слово — любое, — в своих мыслях она рисовала картину целостную, писала рассказ точный, снимала кинофильм чувственный. И терялась. Терялась, поскольку многие, многие, многие слова не совпадали с тем, что ей напевал твердым голосом «Отец» Нот.       Но она не пыталась углубляться. Это считалось запретом. Грехом, от которого избавиться невозможно. Проступком, за которым последует наказание жестокое–справедливое. Наказание, с которым она ранее не сталкивалась. Наказание, о котором она лишь слышала. И видела… видела весь воспроизводимый в фантазиях ужас в ночных кошмарах. Чувствовала, как разрываются сухожилия, ломаются кости. Ощущала тянущую боль, невыносимую, непрерывную. Слышала смех презренный, фразы жуткие, речи упрекающие. Понимала, что не оправдала надежд, возложенных на ее хрупкие плечи.       Видела во снах и понимала, что однажды это произойдет.       Это неизбежно. Даже для настоящей богини, коей ее считают… считали?