Shwarze Medizin

— Беккер! Держитесь, Вагнер вас быстро заштопает! — это были мои последние слова моему начальнику, перед вердиктом самого Вагнера, который гласил, что Адлер был поражен пулей с полониевым сердечником, что значило скорую смерть от облучения. Командир не мог говорить, но записал на машинке последние пожелания, которые велел передать Сабин. Впрочем, после передачи, выяснилось, что он назначил ее новым временным главой лагеря и попросил отправить запрос в Берлин на нового капитана танкового подразделения и надсмотрщиков, которые погибли при охране бараков. На том все было решено: Сабин остается, а Гофман должен отправится дальше на передислокацию после ночной стоянки. Состав самого отделения, был рассредоточен на восстановление ущерба, нанесенного поляками: начиная с заделки дыр в стенах, заканчивая перекраской и штукатуркой коридоров главного корпуса. Раздав указания, я сел у себя в кабинете с кофе и начал рассуждать. Итак, битва закончилась: партизаны подавлены, шпионы убиты. Казалось бы, последнее точно можно было сказать, до того, как провели обыск в комнате Ганса, то есть Мартина. У него были найдены документы еще трех солдат рейха, на запасной вариант, судя по всему, план лагеря с множеством пометок и кейс с кодовым замком. Кейс мы быстро открыли, но вот отойти от шока так же быстро не смогли. В кейсе была портативная фотокамера для копирования документов, несколько копий из архива и фальшивое свидетельство об Американском гражданстве, и готовая форма для восстановления «утерянного» паспорта на имя Ли Харальда Освальда. Это имя мне ни о чем не говорило. Явно, кто-то должен был получить его до нападения поляк, которое уж слишком сильно походило на спланированное и обговоренное с кем-то изнутри заранее. Возможно Мартин собирался бежать в Америку обратно таким образом, но это уже было не важно. Так же, в его отчетах промелькнуло досье на одну знакомую девчонку — Эрна Вольф. На фото был знакомый цвет волос и сильно искаженное побоями лицо, выглядящее немного по-детски, что говорило об устарелости фото. В досье было сказано, что Вольф являлась шпионкой в рядах Французского сопротивления и именно она выдала Жанну. Так же была пометка, что Эрна отказалась покидать ряды сопротивления, пока ее не прогнали через похожий на наш Лагерь. Единственной не состыковкой было то, что рана на плече Жанны была свежей, что говорило о недавности событий, а Эрна успела уже пройти промывку мозгов. Интересно, что будет, если они встретятся? Мне даже интересно… Вдруг, мои рассуждения прервал звонок по внутренней связи, говорил Бернхард — Руди, там кто-то очень громко выражается на языке лягушатников. Мне кажется это твой кадр. — Выдвигаюсь — Они у ка- остатки его слов улетели с трубкой обратно на автомат, а я побежал к камере номер восемь, попутно подхватив свое свеженькое пальто. И вправду, у окна камеры стояла Вольф и кричала, судя по интонации, пытаясь оправдаться, но не очень удачно, так как из решетки на окне почти целиком торчала голова француженки, кричащая что-то в ответ. И вправду, две бестии сцепились. Что победит: эго или фанатизм? Я подошел почти в упор, оставшись не замеченным и попытавшись выдавить из себя командный голос, крикнул — Отставить! — обоих передернуло, Жанна чуть не выпала прямо на решетку, а Вольф еле удержалась на ногах — На морозе голос сорвете, пройдем в камеру — они уставились на меня, будто я собирался стравить их как петухов на боях со ставками. Но немного харизмы в купе с более высоким рангом должны все решить. Взяв Вольф за руку, я потащил ее ко входу, да так быстро, что француженка не успела отдышаться после перепалки, когда мы вошли внутрь. Я взял стул из коридора и закрыв дверь сел напротив двух девчонок, посадив их нарочно рядом. Я вслух досчитал до десяти, не давая им порвать друг друга, учитывая, что бой двух женщин, зачастую, непредсказуем. Затем я начал беседу, будто это две школьницы на приеме у директора. — Итак, корень проблемы я знаю, а теперь вы мне расскажете суть. По очереди, на немецком и без криков, иначе новое начальство решит, что я завел себе горем — они, поняв серьезность моих намерений, сели как можно ровнее, кому насколько позволяли травмы. Начала Вольф — Если ты в курсе, чем мы связаны, то должен понимать всю неправильность встречи таких как мы в одном месте. Я не предатель и все. Больше я не скажу ничего, в присутствии этой тряпки! — она фыркнула и сложила руки на груди. Жанна же, сложив руки вместе, как при молитве, что-то прошептала, поправила челку и начала парировать упреки своего оппонента голосом, будто она читает молитву, а к слову, на слух было приятно — Она дала клятву и предала меня. Она поклялась на библии и распятии, что не свернет с пути и не сдаст нас, как бы не был велик соблазн. Она, сроду Иуде, предала меня и моих наместников. Ее речи были сладки, навык совращать, даже дев, слишком хорош. И именно путем тела, самым прескверным, она дошла до меня. Я признаю, что поддалась искушению, поверив, что она может помочь расслабится моему телу и разуму, посредством прелюбодеяния с женщиной своих лет. Затем, на следующем восходе, меня ударили ножом в спину, в то время, как я расслабилась в своем ложе, после столь приятной и бурной ночи. Я успела отмолить свои грехи, за тот случай, но вот насчет моего предателя — ничего сказать не могу. — Стоп. Хватит цирка. Мне с трудом верится со слов только одной из вас в то, что вы переспали друг с другом. А тем меньше мне верится в то, что такая девчонка могла провернуть такой план и уж тем более уметь ублажать и мужчин и женщин. — П-п-по сути… — вдруг замялась Вольф — я и в правду сделала это с ней. Меня манят оба пола, т-т-так что чего-то странного я в этом не видела… Тем более с такой прекрасной и девственной девой — она криво улыбнулась и какие-то садистические нотки пролетели в ее голосе, на что, в свою очередь, Жанна покраснела — Та-а-ак, а вот теперь я догадываюсь о примерном переводе ваших криков. Неразделенная любовь? Между двумя девчонками, которым вчера и восемнадцати не было? Вот это круто конечно… Да еще это все присыпано шпионскими страстями? О да, я бы сейчас сел писать книгу про это… — когда я представил, как они ласкали друг друга всю ночь напролет, я понял, что это было чересчур пикантно. Да еще их покрасневшие лица и взгляды в пол, говорят о том, что я попал в точку, но вдруг Жанна выдохнула и начала говорить — Дело здесь не совсем в любви… Да и тем более, такой человек, если бы она не была шпионом, пригодился бы в наших рядах, и я бы приняла ее такой, какая она есть. Христианство все же учит состраданию. Но она не разделяла моих взглядов на ведение партизанской войны и считала, что интриги — это не решение всех проблем. В чем-то я с ней согласна, но когда оружие умеет хотя бы держать в руках только пятая часть моих солдат, ведение активных боевых действий невозможно. Чего нельзя сказать о красноречии и знании языка. Большинство жертв оккупантов потеряли именно в кровати или за обедом. Как говорила моя мать — «Нужно быть во всем элегантным» — Она просто боялась боевых потерь! Огнестрельное оружие — не единственное! — Вольф резко сбросила краску с лица и загорелась спором — Как же взрывчатка? Мины? Растяжки в конце концов? Наши химики могли варить не только яды, но и первоклассные пластиды! Черт возьми, когда люди голодают за окном, было бы проще поймать в засаде транспорт с едой и раздать ее, а не крутить роман с главой прод.отдела. После этого ты еще называешь меня развратной? — Я этого не гово- — Плевать! ТЫ имела это ввиду! Я просто пользовалась вашими методами. Знаешь ли, было не очень просто обслуживать по пять-шесть человек за день. Это тебе не ласки и разврат в спальне Штабсфюрера, а грязные и похотливые жестокие оргии в подвале! — она чуть ли не визжала, по лицу было видно, что она не врет и это действительно было больно и отвратно для нее. — Ты сама выбрала этот путь! Тебя никто не просил нагибаться перед всеми наместниками в моих рядах! Ты могла дойти до меня и просто показывая то, что ты предложила делать мне — бой. В конце концов, если меня заказали тебе, то ты могла просто пристрелить меня на очередных переговорах или заколоть за углом. Тебе не нужно было марать свое тело и душу! — Я… Я не могла заставить себя сделать это до последнего. Не потому что я действительно уверовала в ваши бредни про бога, а просто потому что ты мне очень нравилась. Можно даже сказать… Я тебя полюбила. — Да черт тебя побери! Ты опять переводишь тему! У тебя просто кишка была тонка отказать своим животным инстинктам и потому ты не смогла убить меня сразу! — Неправда! Если бы на моем месте был мужчина, ты бы так не говорила! А как же ваше «сострадание»? Ты знала, что я тащусь по тебе, и могла сразу сказать мне нет! Черт, тогда бы я тебя сразу убила бы… — Ничего себе… — выдавил я, находясь в полном ступоре и понимая, что-то что сейчас происходит — новая драма современности. Не разу не встречал девушку, которая любит другую девушку… Теперь я понял, кто зашил ту рану цепочкой. — В общем, как я вижу, я в тебе ошибалась. Если бы на твоем месте был мужчина, я бы говорила по-другому, ты права. Я бы просто сказала ему — что он идиот и самый негодный вояка, а тем более шпион, в своем роде. О боже! Ты только представь, влюбиться в свою жертву и не убить ее толком. Гнев, только гнев, вызывает у меня такое поведение. И при том не просто гнев, а ПРАВЕДНЫЙ ГНЕВ! — она начала кричать, будто сейчас решается судьба всего человечества на так называемом «Dies Irae» — Как такое можно говорить о том, кто чуть не лишился собственной башки под снайперским огнем, защищая тебя! Была бы я просто шпионом, я бы встала защищать тебя? Посмотри сюда — она немного приспустила форму сверху, показав шрам на плече, явно от недавно снятого шва — вот буква, а вот еще одна — она приподняла рубашку и в районе бедра был еще один шрам, явно старше предыдущего — и вот — она задрала юбку, так что через колготки было видно рванную зажившую рану на левой ноге — такими буквами испещрено все мое тело! Помни, что это было мое первое задание за службу. И все эти буквы говорят, одна за другой, о верности! Только о верности и преданности! А в случае наших с тобой обстоятельств, верность может быть вызвана только любовью! Да, это странная, но все же любовь! — она чуть ли не рыдала под конец своего монолога. Удивленно смотрел только я, а вот Жанна, со смирением, которое выказывают только святые во время мучений, прижала плачущую к себе. — Может быть я не до конца понимаю весь смысл твоих слов и смысл этой любви, но я точно могу проявить к тебе сострадание и простить твои поступки, не перед лицом всевышнего, но в своем лице точно. Сострадание, как показало время, тоже способно перерасти в любовь — на этих словах Вольф подняла свой взор на святую, воплощённую перед ней во плоти и с заплаканными глазами спросила — Т-т-ты вправду сможешь простить то, что я натворила? — Конечно! — она погладила рыдавшую по голове — Сострадание и только сострадание учат настоящему. Я обещаю, что пока я нужна тебе, я буду следить за тобой и проявлять столько любви, сколько потребуется. Пожалуй, любой другой близкий к вере человек, поступил бы так же… Вскоре, если все будет хорошо, война кончится, а я, наверняка, смогу сопровождать тебя дальше — на этих словах слезы хлынули ручьем из моих глаз. Осознание того, что на этот раз я рублю не счастливое дерево, а только счастливый росток, размер которого не известен, нахлынуло на меня волной. Будто дамбу, которая сдерживала все эмоции и давала им выходить только в монологах, как при встрече Сабин, резко обрушилась, и я осознал, сколько счастья и банальной радости друг от друга потеряли люди. Ведь Жанна не знает, что меньше чем через неделю она будет гореть в печи, бок о бок с жалкими евреями и поляками, осознавая, что все мои слова о том, что ее выпустят, были ложью. Она будет гневаться и метаться, кричать и рвать, от гнева. ПРАВДЕНОГО ГНЕВА. Насколько же глубоко я погряз во лжи? Я лгу, лгу и еще лгу всем тем, кто горит в этих печах. Но раньше, я не испытывал такой бури эмоций. Наверняка, это обусловлено тем, что сейчас я вижу, как Жанна по сути ответила взаимностью на любовь со стороны Вольф и то что их «пару» я разрушу только потому, что так нужно рейху. Да, я люблю Рейх, я горжусь Рейхом, я уважаю Рейх, но любит ли меня Рейх? Гордится ли мной Рейх? Уважает ли меня Рейх? Сабин говорила, что все мы пешки, но тогда я этого не понимал… А сейчас, я на своей шкуре, понимаю всю свою беспомощность, бесполезность, немощность… Черт, а я ведь когда-то жег людей и обходился только одним стаканом шнапса, но боюсь что сейчас я выпью бутыль целиком… А может быть и две и три… Но нет, это не выход, надо что-то с этим сделать… Что-то что поможет этим двум остаться счастливыми до конца. Черт побери, приказы конечно не обсуждаются, Рейх велик, а начальник всегда прав. Но В данном случае, ни одно из этих утверждений не работает. Этим двоим достаточно просто быть вместе, об это можно судить по довольному и блаженному лицу Вольф и милой, немного сдержанной, но тоже довольной, улыбке Жанны. Девушка влюбилась в девушку… Парадокс? Нет, это Любовь… Пожалуй я знаю выход из этой ситуации, но я себе такого не прощу. Надо будет подумать над этим еще. — Рудольф, с вами все в порядке? — меня растормошила Жанна с обеспокоенным лицом и любопытно выглядывающей из-за спины Вольф. Я взглянул в эти глаза и понял, что не могу заставить их двоих рыдать снова… Жаль, что мои уже опять полны слез… — Почему вы плачете? — Н-н-не спрашивайте меня об этом — они переглянулись и еще более озадачено взглянули на меня — …с такими милыми взглядами — улыбка подернула их лица, от чего стало еще грустнее на душе. Пожалуй, если хозяин таверны еще жив, стоит пойти развеяться, а то и до пули в лоб недалеко с таким настроением. — Беккера жалко… Хороший был директор, даже идеальный я бы сказал. — Да, жалко было и Ганса. Казалось бы, хороший был парень, а вдруг выяснилось, что он работал на америцканцев. Тогда за павших и выпьем. — Поддерживаю — сказал Вагнер, уже поднося свою пинту к губам. Мы опрокинули примерно по половине кружки. — Помнится мне, как я забыл колоду карт на перилах, у входа в корпус, а когда мимо проходил Беккер, подул ветер. Все карты вылетели прямо на него, а когда туз крести попал ему прямо в руки, он разгневался и бросился отчитывать хозяина колоды. — …меня — Да, а еще, он пару раз спрашивал меня про иностранцев. — Он ведь не работал с ними на прямую, потому и интересовался. — Ага, только вот он спрашивал одно и то же, каждый раз. — И что же? — Спрашивал, мол, они чем-то отличаются от нас? Я всегда отвечал «да». — Но?.. — он уловил сомнения в моих словах — Но сейчас, я готов заявить обратное. У них наверняка есть свои семьи, а учитывая, насколько близко мне приходится общаться с заключенными, я до сих пор могу пересчитать сколько вдов осталось после моих «деяний» и сколько детей не встретят своих родителей. — Понимаю. Я видел, как ты заходил в блок с камерами, но почему-то ушел оттуда; у тебя же допрос через час. — Ну да, но Леманн еще будет работать, какое-то время, так что можно не спешить — я приложился к кружке — тем более, что наша святоша — крепкий орешек и Леманну ее никогда не расколоть. У меня есть одна идейка, но я не до конца уверен… Темная, как сама смоль, ночь предвещала только беду. Она пыталась бежать, по подобию парка, выполненного в странном стиле. Пока она бежала, успела заметить, что на фонарях нет ни одно вензеля, а горят они белым бездушным светом. После нескольких поворотов, она оказалась у какого-то старого дворца, не очень-то большого, но красивого, при свете дня. Однако ночью, он напоминал ей страшный замок из сказок, тот самый, где обычно находилась резиденция главного злодея. Испуг, неистовый и инфернальный ужас начал поглощать ее тем сильнее, чем дольше она смотрела в пустые глазницы этого строения, потерявшее во тьме уже все очертания окончательно. Ее сердце было готово выбиться из груди, как вдруг, она почувствовала свет, тепло и озарение, собранные в один комок, который находился где-то по правую руку от нее. Не думая о своем ужасе, она, побоявшись забвения в страхе этого дома, ринулась в сторону того пучка, сгустка и после изнурительного марафона, оказалась у пруда, в центре которого находился островок с фонтаном и несколькими скамейками напротив. Туда вели два мостика, по одному из которых та побежала с одним желанием — выбраться из этого ужаса, ближе к свету. Свет, пока она бежала, начал наполнять ее тем чувством, которое можно испытать во время молитвы: что-то теплое, уютное и приятное заполняло ее душу, как заполняет свет темную комнату. Перебежав пруд, она наконец достигла того пучка, радовавшись даже такому повороту событий: пучок оказался мужчиной, лет 25-30 на вид, с небольшой бородой и длинными волосами, собранными в хвост, так же, на нем была кожаная куртка с волчьим мехом на воротнике. Тот сидел, опершись на колени и курил. Его можно было принять за военнослужащего, так как вся палитра цветов его одежды состояла из черного, кроме как меха, который был в тон волосам сидящего. Он был отягощен какими-то раздумьями, игнорируя тьму и пустоту вокруг него, ибо только тусклый фонарь освещал ту скамейку напротив фонтана. Когда же она приблизилась к тому на достаточное расстояние, она достигла апогея просвещения и поняв, что аура от мужчины была святой, сразу же опустилась на колени перед ним и воздела руки к небу, поблагодарив бога за такую встречу — встречу со святым. Однако сам святой, равнодушно глянул на стоящую на коленях Жанну и продолжил курить, смотря куда-то в даль. Она встала, и попыталась начать разговор, но не смогла, ужас еще не отступил от нее и периодические взгляды в глубь леса порождали все больше демонов и ужаса, не давая ей спокойно отдышаться и собраться с мыслями. Она решила сесть на скамье рядом, дабы дать отдохнуть хотя бы телу, раз не получается разуму. Как только та села, тень, которую отбрасывал фонарный столб, вдруг искривилась и потянулась в сторону мужчины, но тот лишь отложил окурок в мусорный бачек рядом и зажег новую сигарету. Тень двигалась и двигалась, однако святой остался непоколебим. Даже когда она попала на него и попыталась обвиться вокруг его шеи, он просто сидел и курил, не делая больше ничего. Она была заворожена тем, как он борется со своими ужасами: просто игнорирует их. Она не заметила, как уже сидела почти в упор рядом с мужчиной, после чего, захотела хотя бы докоснутсья до того, не то что уж позвать. Рука легла на плечо, твердое и жесткое. Мужчина тут же отбросил недокуренную сигарету в бачок и вдруг заговорил — Что тебе нужно? — мягко и спокойно, не предъявляя каких-либо угроз спросил тот, но она одернула свою руку, затем тот оторвался от своего бесконечного созерцания и стремглав оглядел девушку. Никакой оценки, только спокойные и рассудительные глаза, бегающие по ее облику. Затем он потянулся и сел обратно в свою позу, смотря в ту же точку, куда смотрел и до этого. Она еще раз прикоснулась к нему, но сразу одернула руку, боясь что он разгневается — Ужас? Чего ты сейчас боишься? Ночи? Нет смысла ее боятся, просто нужно переждать ее. Стыд? Нет смысла его боятся, нужно просто быть смелее. Вопросы? Просто реши их. Все три этих понятия можно собрать в одно слово — страх. Каждый борется со своим страхом по-своему: Кто-то может забиться в угол, кто-то сломя голову бросается его спугнуть, а кто-то просто игнорирует его, тем самым нанося самый большой тому ущерб. Ну же. Я не кусаюсь — она положила руку к нему на плечо и выждав некоторое время, почувствовала облегчение. Судя по всему, про это он и говорил. Что-то зашуршало в кустах и промелькнуло под фонарным лучом, а напряженная девушка дернулась как пружина, прижавшись к мужчине. Только когда испуг немного отпустил ее, она поняла, что почти целиком обхватила его и немного покраснев, дернулась обратно. — То что ты испытала — он достал что-то маленькое из кармана и повертев в руках бросил в самый центр пятна света от фонаря — называется испуг. Тебя передергивает скорее от неожиданности, нежели чем от осознания, что находится перед тобой — тут, из-за лавки опять что-то выскочило и схватило орех. Приглядевшись, она поняла, что это была маленькая белка, которая до этого с огромным успехом заставила ее вскочить — Однако есть и то, чего стоит боятся. Только одно — она вопрошающе посмотрела на того — себя. Люди боятся прошлого, настоящего и будущего, но если подумать, то корнем всех этих проблем является только одно, вернее один человек — ты сам. Бойся себя, не выдавая, а в актерской игре и наигранном страхе нет ничего плохого. Дай человеку подумать, что ты боишься всего и соверши что-нибудь, что обычно делаешь без игры на публику. Тогда, тот, кто верил в твою робастность, испытает настоящий страх, от осознания того, на что ты на самом деле способна. Умей играть и убеждать — вдруг, небо начало потихоньку озарятся светом, а мужчина продолжил, внемля слушающей его девушке — То же относится и к любви — она дернулась и посмотрела на него обеспокоенно — Любовь — это игра, в которой проигрывает тот, кто воспринимает все всерьез. Главное не забывать, что лучшими союзниками становятся проигравшие… — он откинулся на лавку, сев в вполоборота к ней. — Вы… Вы знаете все ответы? — Мы уже встречались, и я тебе говорил, что все ответы находятся во сне и ты уже знаешь почему. — Тогда, скажите, кто вы? — Можно на ты. Этого достаточно. Судя по твоей реакции, я могу смело заявить, что святым не являюсь и никогда не буду…. Боюсь, что тебе уже пора вставать — солнечный диск должен был уже вот-вот показаться из-за горизонта, так что небо уже окрасилось в подходящие цвета — Один человек уже погиб из-за твоего ужаса, действуй — он потушил сигарету и бросил ее, а как только та коснулась земли все вокруг сменилось на ярко освященную комнату и человека в немецкой форме с медицинским саквояжем напротив нее… Я распахнул дверь в камеру допросов и спешно выпроводил Леманна оттуда. Похоже, что допрашиваемая потеряла сознание на какой-то срок, так что нужно было привести ее в чувства. Нашатырь прекрасно исполнял свои функции, но его цель очнулась только от запаха открытой бутылочки. На «моем кадре» сегодня было не очень много побоев, скорее небольшие царапины и несколько следов от ожогов на бедрах; единственное что смутило меня, так это то, что допрашивали ее в полностью обнаженном виде, так что марля два на два метра наконец нашла свое применение. Я прикрыл гениталии своей пациентки, и наспех обработал все раны. Желания болтать с ней у меня не было, но разговор затеяла на этот раз она — Как долго мне еще терпеть все это? — Ну… Как только расскажешь моему коллеге все необходимое, тебя просто оставят в камере до конца войны, а дальше все решит руководство. — В таком случае, я могу вас попросить об услуге? — Конечно! Я всего лишь бывший офицер и медработник, так что я не завязан на политических и военных интригах. Приложу все усилия в рамках разумного — я опять лгал, второй раз за разговор. — Тогда… Можно мне получить библию на немецком? — А я думал крестик… Ну да ладно, у меня должен быть экземпляр. А зачем тебе? Наверное будет удобнее читать на родном языке, не так ли? — Это конечно так… Но можно я не отвечу на этот вопрос? — Ладно. Будет тебе библия. На немецком. Но тогда ответь на другой вопрос. О чем тебя допрашивали? — конечно же я знал, но ложь. Ложь… — О том, где находятся штабы сопротивления и о том, какие кодировки мы используем. Еще была пара вопросов, но сознание покинуло меня быстрее, чем кончилось время допроса. — Будешь молчать? У вас же кто-то остался за главного там? Наверняка, они поменяли кодировки и свою дислокацию множество раз… Так что, выдав информацию, ты просто запутаешь ставку командования еще сильнее. — Вы правы. Но боль не сломит меня. Я должна терпеть и молиться. Если я, тот кто привык вести людей за собой, буду сломлена, то как я смогу повести их за собой вновь? — Это называется не героизм. А эгоизм. В общем, до завтра — к концу разговора я уже собрал свои инструменты и собирался отправится на выход, но тут меня опять окликнули — Самодовольство не приведет вас ни к чему! Вера и только вера даст вам силы! А не задранный вверх нос! — судя по ноткам гнева, я вызвал у нее не самые лучшие эмоции своим заяввлением. — Того разговора в камере, было достаточно для меня, что бы понять из какого теста ты сделана. Можешь не выкручиваться перед мной — я уже вышел за дверь, но перед тем как выйти, кинул через плечо — …, но я же не говорю, что это плохо! — остатки недовольных речей Жанны закрылись за железной дверью, а я отправился к следующему пациенту. Небольшая пробежка от корпуса до корпуса в одной рубашке освежает, знаете ли? Я выкинул все мысли о стратегии разговора с Жанной и настроился на другой лад. В медкорпусе было заметно теплее, так что я дал себе отдышаться и после выкуренной сигареты отправился на второй, в знакомую палату. Там опять предстала знакомая картина, правда что уже в ночных тонах: Девушка стояла около окна в одной ночнушке и поддавалась ветру, который бил внутрь комнаты. Серые волосы развивались вместе с пустым рукавом и занавесками на этом ветру, подчеркивая форму моей пациентки — — Боюсь что тебя ждет простуда такими темпами — Я знаю, но мне нормально — она закрыла окно и развернулась ко мне — Ах, так это ты! Зачем пришел? — я не понял смысла ее радости. Если бы я был девушкой, учитывая недавний разговор, все встало бы на свои места, но вот я стою и жду, пока она усядется с довольным выражением лица. Из саквояжа я достал флакончик спирта и пару салфеток, разложил все и начал делать то, что мне поручил Вагнер сегодня в таверне — А где тот худой? В очках который? — Он сейчас не в состоянии провести обход, а медперсонала на тебя не хватает — нет, это просто была просьба Вагнера, обработать именно мне именно эту девушку. Он сказал, что он что-то хочет у меня спросить — Давай, присаживайся, спину ровно, лицом ко мне и задрать одежду до штифтов. — Так точно! — она ответила немного играючи, что меня насторожило еще больше, но зато она сделала все быстро. Моя задача состояла в том, чтобы снять повязки, протереть под ними все спиртом, дать ей несколько таблеток и потом проверить место ампутации. Этим я и знался, но как только салфетка коснулась места, откуда торчал штифт, она жалостно застонала. Наверняка, те кто были в соседних палатах решили, что я не просто из-за обхода пришел к ней ночью. Подавляя все темные желания и соблазн поднять ночнушку на ней выше, я продолжил свое дело и через несколько минут пыток наконец наложил повязку. Затем на очереди была ее рука, или то что от нее осталось. Я аккуратно снял повязку и начал обработку, как вдруг она заговорила со мной — Рудольф, а почему ты плакал? — я постучал по кресту, но намек она не схватила и продолжила — Разве в таких случаях нужно плакать? Наверное нужно было радоваться. — … — И почему ты молчишь? Ты обычно сговорчивее. Если не ответишь ты, то я узнаю у моего начальника. Я слышала, вы достаточно близки. Впрочем, готова поспорить, что ты подобрался к ней не ближе чем я. Я намного ближе к ней — она задрала нос, а я пытался ее игнорировать дальше — Стоп. Раз ты не отвечаешь, значит тебя она не интересует… Неужели ты по мальчикам? — она криво улыбнулась, как тогда в камере и пошло хихикнула. Я как раз закончил с повязкой и собирался выходить, но она вдруг потянула меня за рукав. Это было чересчур, и потому я дернулся, прижав ее к стенке так, что она оказалась на уровне моих глаз. — Ты даже не представляешь, какую чушь несешь. Начиная с первых слов до последних — она вжалась в стенку, пытаясь отодвинуться, явно перепугавшись такой реакции. Трюк с резким повышением голоса сработал на славу. Тут она опять скривилась в хитрой улыбке и вдруг протянула руку к моей голове и резко впечаталась своими губами в мои. Я резко одернулся, причем настолько, что она не успела поймать равновесие и упала прямо на рядом стоящую кровать. Затем я показательно сплюнул и опять же, кинул через плечо — Меня интересует только одна женщина в этом месте, так что я не позволю какой-то извращенке лапать ее и меня. — Ты уже опоздал — она рассмеялась. Был бы там мужчина, я бы точно ударил его — Спроси Сабин про меня, а потом посмотри на то, как она покраснеет. А как же случай рядом с танком? А? — меня вдруг передернуло, я вспомнил как спас ее. — Я все помню, тогда ты тем более не должна возникать лишний раз — я хлопнул дверью и отправился к Сабин. Может быть Жанна ошиблась, подпустив такого человека к себе? В любом случае, мне сейчас нужно поговорить с самой Сабин. Она занимала кабинет ныне покойного Беккера, так что дойти туда не составило труда. Я зашел внутрь и уселся на кресло напротив стола, где сидела и печатала новая хозяйка этого кабинета. — Как тебе на новой должности? — она немного дернулась, видимо я напугал ее. Она провела руками по голове и откинулась в своем кресле, подхватив кружку с остывшим кофе, а сделав глоток ответила — Вполне приемлемо — опять безразличие, которое раздражало меня еще сильнее, учитывая события сегодняшнего дня. — Фамилия Вольф тебе не о чем не говорит? — она подскочила и подавилась кофе. Когда та откашлялась и перевела дух, сказала — Это девушка, которую перевели к нам два дня назад. Я поначалу удивилась, что из шпионки сделали танкистку. Но потом без особенностей, служила отлично — тут я заметил какую-то живость в ее голосе, которая контрастировала с ее безразличием до этого. — А еще? — Она несколько чаще говорила со мной, чем остальные — она продолжила уже с тем же хладнокровьем. — И? — Если есть какой-то вопрос — задавай. У меня нет желания играть с тобой в игры — она глотнула кофе — учитывая твою профессию здесь, я точно проиграю. — Ладно, тогда спрошу сразу. У вас были интимные отношения? — она опять дернулась и зарядила мне пощечину. Черт возьми, я явно забыл про истинный характер Сабин… — Ты слишком низко обо мне думаешь. С момента как мы разъехались, я спала только одна — черт, а она вогнала меня в краску, даже говоря это столь хладнокровно — тем более, я знаю про наклонности Эрны и стараюсь избегать их, чего не скажу о составе моего отделения… — Она рассказывала как обслуживала по несколько человек на дню, так что я понимаю про что ты. — А теперь учти, что ей 19. — Что?