Пока я медленно умираю

Он сидит, склонившись над кипой бумаги, пытаясь уловить хотя бы буквы, которые корявым почерком вырисовываются на бумаге: все плывет, и Фарафонов радуется, что хотя бы не из-за слез, которые могут прямо сейчас прыснуть из когда-то бывших лучезарными глаз. Когда-то. Когда-то им было хорошо вместе: посиделки на балконе, громкий смех, Гена даже часто надевал Славкину футболку, потому что ему было так удобно; в дрожащих от возбуждения пальцах баночка колы, пока Карелин присасывается к бутылке пива, а потом и к Гене, утягивая на себя и заставляя сесть к себе на коленки, чтобы просто целоваться и наслаждаться друг другом. Потому что пальцы в чужих волосах, милые веснушки на щечках из-за надвигавшегося лета, и Фарафонов чувствует себя самым счастливым на планете, даже когда Слава притаскивается домой бухим.Но никогда не забывал о своем милом и вечно недовольном Геночке: пьяно моргает и лыбится, как кот, отдавая в руки парню букет только что сорванных ядерно-желтых одуванчиков. Его ладони все желтые от пигмента, но Карелин еще раз обтирает ими лицо, щурясь от света из гостиной и отталкивает Гену, чтобы побыстрее пройти в спальню. А потом возвращается обратно и тянет его за руку вместе с собой, попутно извиняясь и бормоча под нос какую-то ересь про то, что Фарафонов должен быть расторопнее. Цветы валяются на полу, лепестки раскрашивают пол в ярко-желтый, а их жизнь становится такой яркой, что каждый день можно сравнить с каким-нибудь сочным цитрусом — Карелин заставлял любить все, что вокруг, и себя в том числе, а Гена это делал, покорно склонив голову к чужим ногам и с радостью выполняя приказы, как мелкая собачонка, хотя любовь у них все равно была равная, делилась на двоих без остатка. Даже когда у обоих был тяжелый день, Слава таскал Генку по ночам на улицу в парк с единственной скамейкой, где они долго сидела и смотрели в небо, разговаривали о чем-то высоком и важном, пряча переплетенные пальцы между бедрами; Гена смеялся, молчал, кивал, выполнял всю работу хорошего зрителя, а Карелин без умолку болтал, выдавал странные шутки и каламбуры — у них зимой была весна; это весна в сердце заставляла таять даже Генино, казалось, ледяное сердце. А теперь что? Теперь сообщения. Общение на расстоянии. Так близко и так далеко — Гена несколько раз протягивал вперед руку, но не получал ничего, кроме остывших пепельных хлопьев, которые облепили его с ног до головы так, что даже белесая прядка перестала выделяться и превратилась в один из элементов этой мертвой картины. Генуль, задержусь. СК Трек ебошим, реально не в кайф завтра снова тащится. СК Ложись без меня, целую. СК Сначала это выглядело правдой, потом навеивало сомнения, а затем Гена осознал, что носит очень длинную лапшу на ушах, когда Евстигнеев как-то отрыл его номер и прислал странное сообщение в телеграмме. Фарафонову оно показалось шуткой и разводом, но смешанные стоны Мирона с криками Славы переплелись в какой-то адский узел. У Гены на шее. Он слушал несколько раз, убеждая себя, что это неправда, так быть не может, у них же было так все хорошо: развод, чтобы набрать классы, и этих классов долбоебства Гена собрал уже целый миллион. Пропускать мимо глаз он научился слишком хорошо, когда видел очередной засос на ключице, уставшие глаза, как после бессонной ночи, и то, что Карелин совершенно перестал подпускать к себе: он свел на минимум поцелуи, нелепо уворачиваясь каждый раз, когда Фарафонов залезал в теплую кровать после вечерней работы над текстами, — пусть ложь была сладкая, но у Гены на языке она отдавала нелепой горечью. Сейчас он просто писал, брал ручку в руки и снова бросал, потому что не знал, как правильно изложить свои мысли. Тяжело найти, но легко потерять — Гена удостоверился в этом, когда получал больше голосовых от Евстигнеева, один раз даже фотку, где Слава с Мироном довольно сосутся на какой-то наркоманской вписке. И Фарафонов решается тогда написать и спросить, когда Карелин будет дома, но в ответ получает только: Бля, котик, не фырчи, попозже, можешь не ждать. СК Гена и не ждал. Он разучился ждать и научился верить, — надежда же умирает последней, да? — что просыпаясь утром он не увидит пустую подушку и мирно спящую на ней Коху и что он будет снова прижиматься с такому любимому и лохматому Славке, зарываясь носом в его шею и шепча что-то вроде мне холодно, пока Карелин в спящем режиме натягивает на них одеяло. Слав, мне кажется, что-то, что между нами есть что-то кроме любви. Слав, ты делаешь мне больно. Слав, давай уже выбирай себе сучку и перестань меня мучать. Слав, я люблю тебя. Куча перечеркнутых строчек, и одна последняя, написанная с самого первого раза, так и остается на белом листе. Бумага стерпит все — Гена не стерпел, он был готов дрожащими пальцами открыть окно и глотнуть свежего воздуха, но ему нравилось сидеть в пыльной и душной комнате наедине с давящими на мозг мыслями. От них отвлекает нежный поцелуй в шею — пиздец он отвык — и руки, мягко обвивающие талию: хочется снова улыбаться, и Фарафонов пользуется моментом, делает вид, что все так же, как и было, пока где-то внутри ломается одна клеточка и вместо нее распускается долбанный цветок — будто кактус, он пронзал тонкую кожу, выходя наружу перевернутым, альтернативным — с улыбкой и счастливым выражением лица, пока Гена быстро прикрывал свои записи чистыми листочками. — Привет, Ген, чего тут пишешь? — теплое дыхание над ухом, и Фарафонов прислушивается, внимая и закрывая глаза, чтобы чувствовать ближе. — Да так фигня. — Диссы на меня катаешь? — Конечно. Еще один жгущий шею поцелуй, и Фарафонов довольно морщится, накрывая стискивающие его руки своими ладонями. Немного дрожит, но это от холода, Слав, дома как-то прохладно, согрей мое сердце наконец-то. — Я соскучился, погнали в спальню, а? Давай, закругляйся, отдыхать тоже надо. Карелин оставляет яркий засос на бледной шее и уходит в другу комнату, мило чихая по дороге. А Гена верит, что сегодня последний день, когда ему придется терпеть весь этот адский туман обмана и ложной любви — завтра он точно все ему скажет и порвет красную нить между ними, так хитро перекрученную судьбой — нужно жить свободно. Но свобода в ограничениях. Так и Гена перекрывает себе кислород, находя искусственную и отравляющую замену, которая убивает его с каждый днем все сильнее. Еще немного осталось подождать, пока цветы полностью заполнят и так редко бьющееся сердце.