***
Звон в ушах катится судорогой по телу — так сильно, что кажется, будто он настоящий. Будто это не голова гудит так, что впору бы оторвать к чертям, а Земля дрожит по ниточкам у целой галактики под боком. Тени дёргают за рукава полосатого поло, виснут на ногах и шее, сжимают до хруста пальцы и запястья и кричат-кричат-кричат. От детского плача и грубого мужского рёва над ухом сердце жгутом стягивает в тугой узел. Он дышит визгами, воплями и бесконечными упрёками. И чёрт знает, чья рука вырывает его из этого кошмара, потому что, очнувшись, он не видит перед собой ничего кроме белых стен и скомканной простыни. Тишина бросает Эвана в вакуум — закладывает уши и выбивает воздух из лёгких. Эван чувствует себя смешанным с землёй и грязью: чужим плевком на асфальте — выкинутым и ненужным. Удивительно — самый страшный из кошмаров происходит с ним наяву: жуткий смех пронизывает рёбра, щёки оттягивают в разные стороны холодные руки, а впереди — пустота. Перед смертью не надышишься, думает Эван, но света в конце туннеля не видит и не ощущает. Пустота щекочет нос и уши, руки смещаются на голову и ерошат волосы. Эван поднимает голову с колен и вытирает слёзы, надеясь вместе с ними стереть и ноющую боль в груди. Белая полоса раздвигается в разные стороны; Эван чувствует холодные руки на плечах. Шею обжигает горячее дыхание. — Кошмары? Чужие мягкие крылья обвиваются вокруг его ног, щиколотки приятно покалывают от прикосновения пушистых перьев. — Случается иногда. Эван зарывается лицом в собственные ладони. Коннор кладёт подбородок ему на голову и ждёт. Недолго, правда. — Расскажешь? Они сидят в тишине ещё некоторое время. Эта тишина не ощущается серой дырой в сердце и не сжимает кости; дышать становится легче. Когда тонкие пальцы невесомо касаются лопаток, — в том месте, где должны быть крылья, — Эван начинает говорить.***
— Я чувствую себя одиноким. То есть, это не лучшее начало для чего-либо — особенно для речи, призванной воодушевлять. Но это так. Я знаю об одиночестве. И есть кое-что, о чём я бы хотел рассказать. Эван стоит на широкой платформе, открытый сотне взглядов. Его руки и ноги предательски трясутся, а голос бегает по частотам с поражающей скоростью. Он впервые выступает без карточек; его со всех сторон облепляют эмоции, и всё происходящее кажется чистой воды безумием. Когда пауза затягивается настолько сильно, что становится невыносимой, Эван находит в себе силы продолжить. — Есть пара вещей, которые я запомнил. И вот одна из них: одиночество никогда не приходит внезапно. На самом деле оно всегда находится рядом — как тень. Иногда оно даже нужно. Но мы бы не были собой, если бы не стирали границы между тем, чтобы побыть в одиночестве и быть по-настоящему одинокими? Всё это, наверное, так бессвязно, да? Эван вжимает голову в плечи и дышит прерывисто. — Это чувство настолько плотно приелось ко мне — наждачкой не выскребешь. Оно под кожей — внутри. У сердца, понимаете? И из него нет выхода, потому что у меня никогда не было кого-то, кто смог бы приложить руку к моему сердцу и увидеть пустоту в моих глазах, когда кажется — всё рухнуло. Эван закрывает глаза плотно-плотно — зажмуривается до звёзд в глазах и смаргивает подступающие слёзы. — Я чувствовал себя разбитым на земле столько раз, что сбился со счёта. Но ни один раз мои сломанные кости не подобрал кто-то другой. Метафорически, конечно — самому свои поломки сгребать в кучу было бы тяжеловато. Эван вздыхает криво и надломленно смеётся. Голоса в голове не угоманиваются. Выглядит наверняка жалко, Хэнсен. Эван взглядом цепляется за людей. Их гримасы выражают липкую смесь из скорби и окурков соболезнования; они все настолько похожи между собой, что происходящее кажется очередной глупой игрой разума. Ещё один абсурдный кошмар в копилке. Дорогой Эван Хэнсен, тебя окружают живые мертвецы. Эван улавливает тихое «а как же Коннор?» не так далеко от себя и обрывает попытку сделать глубокий вдох. — То, что я действительно хотел сказать. Я думаю, Коннор тоже был одинок. Куда более одинок, чем я мог предполагать. И даже сейчас я не могу знать, сколько миров он разрушил и заново построил в своей голове за всё то время, что мы были знакомы. Может, именно поэтому мои проблемы меркли — с появлением Коннора, с каждым днём, когда, как я думал, Коннору становилось лучше, я и сам чувствовал себя по-настоящему счастливым. Однако теперь, когда его нет рядом, я понимаю, что сами проблемы никуда не делись. И самому Коннору об этом уже не скажешь. И, если быть честными, дело тут даже и не в Конноре и, уж тем более, не во мне. Нет, в нас тоже, конечно, но в целом речь о... каждом из нас? Эван оглядывается по сторонам. Просто чтобы убедиться, что его всё ещё слушают. Чтобы убедиться, что его слова ещё не успели потерять ценность. — Все мы иногда чувствуем себя разбитой посудой на полу — разбросанными на осколки и непригодными. Подменёнными, забытыми, оставленными позади. Мы чувствуем, как мир проходит мимо и отбрасывает нас назад. Как книга, в которой ты — уже прочитанная глава. Но, что удивительно. В этом мире всегда находятся люди, которые любят перечитывать старые книги, придают смысл неприметным фразам и скучным главам. Потому что все они имеют значение. И потому что они в равной степени важны. Мы все важны. И это — причина, по которой создан проект Коннора. Его основная мысль — «Никто не заслуживает быть забытым». Никто из нас не заслуживает одиночества и. И никто из нас не должен чувствовать себя так, как это случилось с Коннором. И глушить свои проблемы так, как это делал я. Потому что человеческое сердце так велико и ранимо. Потому что наши чувства — причина, по которой мы ощущаем себя живыми. Потому что каждый из нас значим? И. Наверное, мне стоит уже заткнуться. Эван размытой картинкой впечатывает в себя звуки аплодисментов, тихий шёпот людей с первого ряда, надрывный свист откуда-то издалека и одинокие поломанные молитвы. Чужие открытые нараспашку души ощущаются главным призом в игре на откровение. Слёзы, водопадом стекающие по щекам, не кажутся Эвану такими уж позорными.***
Эван обнимает руками колени — шторм в груди не уходит. Сердце разрывается от каждого вздоха, в то время как голова пуста настолько, насколько она только может быть. Неудивительно, после всего сказанного. Эван чувствует всё и одновременно не чувствует ничего. — И снова здравствуй, Хэнсен. Эван не знает, о чём думает, когда бьёт кулаком в стену; сказывается пережитый стресс. Он чувствует себя слишком усталым, чтобы предпринимать хоть что-то — падает головой в подушки и обречённо выдыхает. Воздух в комнате буквально пропитан изнурённостью и солью. — И тебе не хворать, Мёрфи. — хриплым скрежетом по исцарапанному холсту. — Можно просто Коннор. — Эван. — Э? — Ван. Эван чувствует тяжесть на своих бёдрах, и ему не нужно поднимать глаз, чтобы знать, откуда. — Херовый из тебя шутник. Он всё равно отрывает взгляд от подушки и разворачивается лицом к Коннору, выпрямляясь на кровати. — Я так устал, Коннор. Эван ощущает чужие пальцы в своих волосах и закрывает глаза, оставляя белый свет мерцать на изнанке век. — Я знаю.