Божественный свет

— Я же говорил, что вам от меня не уйти, — Раймон де Мервиль обводит взглядом четверых пленников, удерживаемых его воинами, и его ухмылка больше похожа на оскал голодного волка. — Разве не проще было сдаться сразу? Ещё бы он не хотел, чтобы они сдались сразу. Тогда не погибли бы те его люди, которых убил немой келейник — прежде, чем удалось схватить и его. Четверо, что выжили в их походе. Он, цистерцианец брат Геральд, некогда Геральд Транковиль д’Альби. Немтырь. Брат Кахал. И Дьярмуд, юный послушник. Геральд взглядывает на Дьярмуда — юношу, что с первого взгляда пробудил в нём так и оставшуюся неутолённой похоть, — и чувствует, как внутри всё сжимается от леденящего страха и горького ощущения величайшей несправедливости. Господи, возможно, я и заслужил живым попасть в руки Раймона — но почему он? Почему этот мальчик — так и оставшийся чистым, так и не впавший во грех ни со мной, ни с кем другим? Почему Ты не помог ему бежать, вернуться в своё тихое аббатство — пусть даже без священной реликвии? Или Ты и впрямь стараешься быстрее забрать самых лучших, чтобы сделать из них Своих ангелов? Но неужели… неужели Дьярмуд заслужил те муки, что, без сомнения, уготовил пленникам Раймон де Мервиль? Геральд неимоверным усилием воли запрещает себе сетовать на Бога — с которым, судя по всему, вскоре встретится. Вскоре они все встретятся с Господом… и видит Он — чем скорее это произойдёт, тем лучше. Геральду страшно — страшно до того, что к горлу подступает тошнота. Страшно за себя — о, безусловно, Раймон не преминет отомстить другу и любовнику своей юности, отправившему на костёр собственного отца, с которым Раймон спутался после Геральда! — но куда более страшно за Дьярмуда. За невинного юношу, который ничем не заслужил мук — не только посмертных, но и земных. За юношу, которого Геральд, кажется, успел не только возжелать, но и… …полюбить?.. Или Господь хочет, чтобы они все стали мучениками? Нет, нет, нет… он никогда не желал для себя такой участи — а уж Дьярмуд и вовсе её не заслужил… — Раймон, — губы не слушаются, Геральд почти не слышит собственного голоса — но рыцарь всё же оборачивается к нему. — Раймон… я знаю, ты хочешь отомстить мне за моего отца… так?.. — В синих глазах де Мервиля мелькает что-то похожее на застарелую боль, и Геральд поспешно продолжает: — Раймон, твоё желание исполнилось… я в твоих руках… и священная реликвия тоже… Мешок с реликвией, вырванный из рук Дьярмуда, лежит поодаль. Раймон охотился за ним — но сейчас, похоже, не проявляет к нему никакого интереса. — Раймон… умоляю, отпусти мальчишку… пусть вернётся в своё аббатство, пусть расскажет всем, что горе тому, кто встанет на пути норманнских рыцарей… Если бы Геральда не держали, он бы рухнул на колени. Перед Раймоном, которого ненавидит с тех пор, как понял, что тот предал всё, что между ними было, отдавшись отцу Геральда; перед Раймоном, которого давно проклял Господь и дожидается в аду дьявол. Знал ли Раймон, что Стефан Транковиль д’Альби пытался сделать с собственным сыном?.. Им так и не довелось поговорить после того, как Геральд сбежал в монастырь… Неважно. Теперь уже неважно. Отец Геральда заслуженно отправился в ад — и теперь ждёт там Раймона де Мервиля. — Умоляешь, — повторяет Раймон, и его волчья улыбка становится шире. — Не за себя — за него… за своего мальчишку… Я был уверен — когда тебя схвачу, будешь выпрашивать жалости для себя… а ты просишь за него! — последние слова Раймон почти выплёвывает. — Вот, значит, насколько он тебе дорог — а ведь между вами даже ещё ничего не было! Сперва я решил — он перед тобой давно ноги раздвинул, а потом смотрю — нет… хоть к тому и идёт… Значит, хочешь, чтобы либо достался тебе, либо остался чист? — Раймон подходит совсем близко, заглядывает Геральду в лицо. — Не дождёшься, брат Геральд, — он выделяет слово «брат», и в его устах оно звучит издевательством. Лучше бы он молчал. Господи, лучше бы он молчал… Нет. Молчание было бы столь же бессмысленно, как и слова. Раймон давно решил, как с ними поступить, — решил, должно быть, уже тогда, когда поймал взгляды, что украдкой бросали друг на друга Геральд и ещё не осознавший собственного влечения Дьярмуд. И теперь — теперь нет разницы, будет он молчать или просить. — О да, я отомщу тебе за Стефана, — почти с нежностью шепчет Раймон, в то время как в его глазах горит звериная ярость. — Я заставлю тебя кричать куда громче, чем твой отец кричал на костре, брат Геральд… все кишки тебе через рот вытащу… Но сперва — сперва разберусь с твоим мальчишкой. Хочу убедиться, так ли он сладок, как кажется… и нужен ли он тебе будет после меня. Когда уже не будет чистеньким и невинным. Нет. Геральду хочется кричать в голос — кричать в лицо Раймону, кричать в безмолвствующие небеса, — но с губ срывается только бессильный шёпот. Раймон коротко, зло смеётся — и его смех отдаётся в ушах Геральда, словно звон колоколов. — Этого убить, — Раймон кивает на упорно рвущегося из рук воинов немтыря. — А то, поди, ещё вырвется… и снова натворит дел. А вы, — он обводит взглядом Геральда, Кахала и жмущегося у своей лодки лодочника — последнего никто не держит, да он и не осмелился бы противостоять могущественным норманнам, — вы все будете смотреть. Кто попытается отвернуться — велю выколоть глаза. Лодочник испуганно и униженно бормочет что-то о том, что — да, конечно, господин, он сделает всё, что ему скажут, если надо, он будет смотреть… Кахал начинает шептать молитву; Геральд беззвучно шевелит губами, не в силах ей вторить и чувствуя себя таким же онемевшим, как келейник. А Раймон — Раймон идёт к побледневшему, сжавшемуся в руках стражников Дьярмуду. — Чем же ты так его привлёк, что наш святейший брат забыл о своей показной святости… и даже о трусости? — почти задумчиво спрашивает де Мервиль, глядя в лицо юноши. — Что ж, сейчас узнаем… — Раймон! — голос снова возвращается к Геральду. — Раймон… возьми лучше меня… вместо него… Трудно придумать худший позор, чем чтобы тебя, человека Божьего, отмужичили на глазах твоих братьев во Христе, солдатни де Мервилей и простолюдинов вроде этого лодочника, — но Геральд, по меньшей мере, был с Раймоном прежде… теперь кажется — целую вечность тому назад. Для него насилие не станет таким потрясением, как для невинного юноши. А даже если бы и стало. Даже если бы стало — Господи, пусть лучше его, чем Дьярмуда. Пусть какие угодно муки выпадут на его долю, но — пожалуйста, пожалуйста, не на долю Дьярмуда… Геральд никогда не отличался храбростью — в этом Раймон прав, — но сейчас понимает: ради Дьярмуда он бы пошёл на что угодно. Господь не слышит брата Геральда. А Раймон де Мервиль — Раймон слышит, но не желает прислушиваться. — Предлагаешь себя? — кажется, даже в раю Геральд будет помнить его лютую ухмылку. — Знаешь, если бы ты произнёс эти слова всего несколько дней назад… когда мы только встретились, когда я ещё не увидел, как ты смотришь на мальчишку… может, я бы даже простил тебе Стефана… Если бы он знал. Если бы он знал — раньше. Невелика плата — лечь с Раймоном де Мервилем, если бы это помогло спасти Дьярмуда от поругания… и их всех — от мучительной смерти. — Знаешь, он чем-то напоминает мне тебя, — Раймон снова поворачивается к Дьярмуду, берёт его грязной, покрытой следами чужой крови руки за подбородок. — Тебя прежнего… Такой же юный святоша, так же делает вид, что чужд любого греха… а на деле — ты знаешь, мальчишка, с каким упоением твой брат Геральд некогда предавался со мной греху содомии? Знаешь? Он тебе уже говорил? — Не говорил, — широко распахнутые глаза Дьярмуда полны затравленного ужаса, но тихий голос не дрожит. — Но если это так… Господь простит его… простит нас всех… и вас, мой господин… — Нас всех, — Раймон хохочет. — Нас всех — хочешь сказать, что мы все не чужды содомского греха, верно? — Раймон! Ты слышишь лишь то, что желаешь слышить! — кричит Геральд, но на этот раз Раймон даже не оборачивается. — Про себя ты уже знаешь, а, мальчишка? А если нет — сейчас узнаешь… Геральд слышит низкий рык немтыря. Кажется, тот и впрямь рвётся на помощь Дьярмуду… кажется, перед тем, как его наконец убивают, он успевает прихватить с собой на тот свет ещё одного солдата. Кажется. Кажется. Геральд не смог бы отвести взгляда от Раймона и Дьярмуда, даже если бы не угроза рыцаря выколоть глаза. То, что жена Лота обратилась в соляной столп, не было Божьей карой, мелькает в голове. Это случилось потому, что она не смогла вынести увиденных ужасов, обрушившихся на родной город. Геральду кажется, что и он застывает сейчас соляным столпом — наверное, даже если бы его перестали держать, он не смог бы двинуться с места. Слышно, как брат Кахал продолжает молиться — теперь за упокой души немтыря. Геральд рад бы подхватить слова, но не может. Звуки молитвы затмевает треск рясы Дьярмуда, которую рвёт на нём Раймон. Дьярмуд сопротивляется молча и упорно — кажется, он решил молчать до последнего. Не хочет доставлять лишнего удовольствия Раймону и мук — им с Кахалом?.. Но, разумеется, сопротивление бесполезно. С Раймоном де Мервилем сумел бы справиться разве что покойный немтырь — о котором Дьярмуд, вне всяких сомнений, ещё прольёт горькие слёзы, случись ему выжить… но сейчас юноша настолько поглощён происходящим с ним, что не в силах даже осознать смерть давнего друга. Дьярмуд молчит всё то кажущееся бесконечным время, пока Раймон опрокидывает его — в обрывках разорванной рясы, открывших наготу юношеского тела — на влажный прибрежный песок, заламывает обе руки одной своей и заставляет раздвинуть ноги. Дьярмуд продолжает сопротивляться, извивается, пытается вывернуться из-под тяжёлого тела Раймона — но это похоже на беспомощные трепыхания маленькой серебристой рыбки, бьющейся в сети рыбака. — Мой господин… — поняв, что сопротивление бесполезно, юноша замирает; даже издалека Геральду видно, как его глаза наполняются слезами. — Мой господин, пожалуйста… не надо… К этой мольбе прислушался бы кто угодно — но только не Раймон де Мервиль. Раймон поспешно возится с собственной одеждой, смачно сплёвывает на грязную ладонь, проводит её по оголившемуся возбуждённому члену. Дьярмуд сглатывает, глядя в лицо Раймона так, словно не в силах отвести взгляда — так же, как Геральд не в силах отвести взгляда от них обоих. Ужас в глазах юноши становится таким явственным, что Геральду хочется кричать — но горло снова перехватывает, и изо рта вырывается только сдавленный хрип. Доведись ему выжить, он, без сомнения, замолчит, как покойный келейник. Кричит не он. Кричит Дьярмуд — когда Раймон, по-прежнему удерживая его руки и подхватив под колено, вламывается в его тело одним сильным резким толчком. Должно быть, Дьярмуд и впрямь намеревался молчать, сколько сможет, — но боль слишком сильна, и он кричит в голос. Кричит, откинув растрёпанную голову на песок, вжавшись в него затылком, тщетно извиваясь под сильным телом Раймона; кричит, срывая горло, при каждом толчке. Похоже, рыцарь намеренно старается причинить как можно больше боли — как будто ему мало того, что его плоть и так рвёт Дьярмуда, как рвал его железный крюк тело пленного брата Кирана. Как будто ему мало того, что творится сейчас в чистой душе юноши. — Ну надо же… — Раймон скалится, низко склонившись к лицу Дьярмуда, и тот наконец со всхлипом отворачивает голову, чтобы не смотреть ему в глаза. — Он и правда тебя не тронул… не успел… а ведь хотел быть первым, я его знаю… Интересно, будешь ли ты ему нужен… после меня?.. Может, я вас даже отпущу… и тебя, и его… хочу увидеть, как он отвернётся от тебя… с отвращением… хотел ведь чистенького, нетронутого… а получит покрытого моим семенем… внутри и снаружи… У Дьярмуда вырывается уже не крик, а хриплый скулёж. Его взгляд встречается со взглядом Геральда — Боже, как же тяжело смотреть ему сейчас в глаза! — и монах беззвучно шевелит губами, пытаясь сказать: нет, нет, я бы не отказался от тебя, ни за что бы не отказался… не откажусь, если отпустит… и я бы никогда не обошёлся с тобой так, как он… Раймон не кончает долго — настолько долго, что Геральд уже готов взмолиться, чтобы Дьярмуд лишился чувств. Чем, Господи, чем мальчик заслужил эту пытку?! И почему не — уж лучше бы это правда была только пытка, тогда она не оставила бы следов в душе Дьярмуда, лишь на теле… Но наконец Раймон с удовлетворённым вздохом коротко откидывает голову — а Дьярмуд с мучительным стоном жмурится, и отвращения на его лице становится больше, чем боли. Несколько мгновений спустя Раймон резко ведёт бёдрами назад, вырвав у Дьярмуда новый стон, и начинает подниматься над его растерзанным телом. — Может, мне оставить тебя себе? А, мальчишка? Вас обоих? Будете молиться за мою душу… вы же это любите… а я буду трахать тебя у него на глазах и велю стонать послаще, если не хочешь, чтобы пострадал наш брат Геральд… Раймон тянется к гульфику, собираясь убрать в него опавший член, как вдруг пасмурное ирландское небо раскалывает ослепительно яркая молния — и рыцарь замертво падает на песок. Все молчат, потрясённые случившимся. Дьярмуд по-прежнему лежит рядом с телом Раймона — окровавленный, поруганный, в разорванной рясе, не находящий в себе сил ни прикрыться, ни хотя бы свести колени. Из-под плотно зажмуренных век по перепачканным щекам текут слёзы; кажется, юноша даже не заметил свершившегося возмездия. — Чудо, — к брату Кахалу к первому возвращается голос — и в наступившей тишине, нарушаемой лишь шёпотом волн, его слова кажутся оглушительными. — Свершилось чудо… Господь покарал нечестивца… В прореху между тучами льётся яркий чистый сноп света — и падает на Дьярмуда, не затрагивая мёртвого Раймона. Геральд чувствует, что его больше не держат, — и краем глаза видит, как солдаты Раймона вслед за Кахалом падают на колени и осеняют себя крестным знамением. Сам он тоже падает — но вместо того, чтобы взывать к Господу, ползёт по песку к Дьярмуду. Собственная ряса путается в коленях, но встать на ноги нет сил. Дьярмуд чуть слышно скулит, когда рука Геральда касается его ноги, и пытается отползти. Луч света перемещается вслед за ним, по-прежнему освещая только его. — Дьярмуд… — вопреки собственным ожиданиям, Геральд всё же не лишился голоса. — Дьярмуд, послушай… взгляни… ты чист… Господь покарал Раймона де Мервиля… и озарил тебя Своим светом, ты всё равно чист… Дьярмуд со стоном разлепляет мокрые ресницы. Смотрит в небеса, с которых на него льётся божественный свет; медленно переводит взгляд на Геральда. — Господь… меня?.. — Господь показывает тебе… ты чист, чист перед Ним… и — и передо мной тоже… — хрипло шепчет Геральд и, склонив голову, прижимается губами к грязной обнажённой ступне Дьярмуда — сандалии юноша потерял во время тщетной борьбы с Раймоном. Дьярмуд всхлипывает, но больше не пытается отстраниться — и Геральд наконец сгребает его в объятия, прижимает к себе. Чист, всё равно чист. Чист для него, чист для Господа. Геральд бормочет это в макушку Дьярмуду, а потом начинает шептать молитву — привычные слова наконец всплывают в памяти. Дьярмуд глухо рыдает, вцепившись пальцами в его рясу, и, глотая слёзы, начинает тихо повторять за Геральдом слова. Свет продолжает литься с небес — теперь уже на них обоих.