Партия вничью

Что делать одинокой беспомощной девушке, оказавшейся во власти врагов, кроме как молиться о спасении согласно вере отцов своих? Ревекка молится. Молит Бога народа Израилева не допустить, чтобы похитивший её жестокий храмовник надругался над её телом и душой. Пусть даже ей никогда не выйти отсюда, никогда более не увидеть отца — о, только бы Бриан де Буагильбер не забрал силой её честь, единственное сокровище, коим она дорожит! Буагильбер мог бы овладеть ею в первый же день прибытия в аббатство — Ревекка это понимает. И хотя она несказанно рада тому, что это не случилось, всё же ей странно, что храмовник внезапно проявил благородство. Пусть малую его толику, пусть он продолжает держать её взаперти в келье — однако не только не лишил чести, но даже не сорвал с её губ насильного поцелуя. — Я брал силой многих женщин, — сказал он ей, впервые заведя в эту келью и прожигая жгучим взором тёмных глаз — так, что Ревекка чувствовала себя обнажённой. — От крестьянок до сарацинских принцесс. А многие — в том числе знатнейшие нормандские дамы — сами почитали за честь отдаться мне. Можешь ли ты назвать мне причину, почему я не должен поступить с тобой так же, как с другими? — Ни одной, — тихо, но твёрдо ответила Ревекка, не в силах отвести взгляда от его глаз. — Кроме твоей собственной чести. Бриан де Буагильбер ничего не ответил ей тогда — только постоял некоторое время, молча глядя на неё, и, так и не сказав ни слова, вышел. Она услышала стук запираемого засова. С тех пор минула, должно быть, неделя. Ей регулярно приносят еду, но Буагильбер больше не приходил. Не проявлял силу, не умолял… не приходил вообще. Ревекка не знает, к добру это или к худу. Она молит Бога своего народа, стоя у узкого окна, забранного решёткой. На это окно она не смогла бы вскочить, пригрозив храмовнику лишить себя жизни, если он дотронется до неё. Здесь, в этой келье, она не смогла бы спастись от Буагильбера — никак. И всё же он не приходит. К добру или… Ревекка слышит, как отпирают засов. Ей принесли еду?.. Но, вроде бы, ещё рано… Она оборачивается к открывающейся двери — и вздрагивает, видя на пороге Буагильбера. Бог не услышал её. Бог оставил гонимых детей Своих. — Из этого окна тебе не броситься, — вместо приветствия говорит Буагильбер, словно услышав её мысли. — Да, — тихо соглашается Ревекка. — Ты боишься? — спрашивает храмовник, подходя ближе. Дверь за его спиной остаётся открытой, но Ревекка знает — даже сумей она пробежать мимо него, аббатство ей не покинуть. — Стоит ли бояться того, чего всё равно не избежать? — спрашивает она, и рыцарь одобрительно кивает. — Ты храбрая. — Насколько может быть храброй несчастная девушка, не имеющая возможности себя защитить. Они оба умолкают. Броситься ему в ноги, взмолиться, чтобы отпустил?.. Нет. Не поможет. И она всегда презирала готовность унижаться перед христианами даже во взрастившем её любимом отце — так неужто опустится до неё сама? — Зачем ты пришёл? — спрашивает наконец Ревекка, и голос помимо воли вздрагивает. — Если собираешься… Она хочет сказать — если он собирается взять её силой, то пусть муки совести терзают его потом за это до самой смерти. Но Бриан не даёт ей договорить. — Ты умеешь играть в шахматы? — Что… — Ревекка настолько ошеломлена, что смысл вопроса не сразу доходит до неё. — Да. Да, умею. Мой отец учил меня. — Тогда пошли со мной. Можешь не пытаться сбежать — всё равно не получится. — Я знаю, — говорит Ревекка и берёт с сундука своё головное покрывало. Буагильбер едва заметно хмурится. — Я запрещаю тебе скрывать от меня лицо. — Но хочешь ли ты, чтобы его видели все твои братья, что встретятся нам по дороге? Бриан пару мгновений молчит. Затем кивает, давая позволение, и Ревекка набрасывает покрывало на голову. Буагильбер берёт её за руку и ведёт по сумрачным коридорам аббатства. Его ладонь — большая и тёплая, сплошь покрытая мозолями от меча; и хотя Ревекка знает — он с лёгкостью мог бы сжать её запястье до синяков, — жестокие пальцы держат её руку так нежно, что она вновь чувствует что-то смутно похожее на изумление. В аббатстве есть сад; Ревекка узнаёт об этом только сейчас. Убедившись, что они с Брианом там одни, она отбрасывает с лица покрывало — не для того, чтобы доставить удовольствие храмовнику, но для того, чтобы вдохнуть полной грудью свежий воздух. Безусловно, он проникал через зарешёченное окно её кельи, и всё же птицам трудно дышать, будучи запертыми в клетку. Услышав её глубокий вздох, Бриан оборачивается к ней. — Я смотрю, ты рада, что оказалась под открытым небом? — Я с малых лет много путешествовала со своим отцом, рыцарь. Я не привыкла сидеть взаперти. На лице Буагильбера отражается смущение — или ей показалось? — Прости. Мне следовало вывести тебя на прогулку раньше. Но я боялся твоей строптивости… и лишних разговоров среди своих братьев. «Прости». Он просит у неё прощения. — Я не стану проявлять строптивость, пока ты будешь обходиться со мной… — Ревекка на миг умолкает, пытаясь подобрать слова, а затем у неё вырывается: — …так, как сейчас. Разумеется, она немедленно сбежала бы, будь у неё такая возможность. Но возможности нет. Бриан кивает — судя по всему, так он показывает, что всё понял, и разговор закончен. Они идут дальше. Открытая галерея аббатства образовывает выходящую на сад площадку. Ревекка видит небольшой столик, шахматную доску на нём, расставленные фигуры из тёмного дерева и светлой кости — и два стула. — Сыграешь со мной? Ты сказала, что умеешь. Чего он пытается от неё добиться? — Да, — говорит она и садится на один из стульев — со стороны тёмных фигур. — Да, конечно, сыграю. — Я разрешаю тебе выбрать белые и ходить первой. Что это, христианская галантность? — Скажи, рыцарь, — прямо спрашивает Ревекка, подняв глаза на Буагильбера, — ты пытаешься соблазнить меня, как соблазнял своих нормандских дам… о которых так любишь толковать? Не стоило ей произносить последние слова. Это прозвучало как… как упрёк ревнивой жены. Бриан внезапно откидывает голову и хохочет. Громко — но совсем не пугающе. — Поверь, девушка, почти все нормандские дамы, которых мне довелось узнать, сочли бы оскорблением, если бы их попытались соблазнить, предложив сыграть в шахматы. Так ты не хочешь выбрать белые фигуры? — Нет, — Ревекка качает головой. — Пусть первый ход будет за тобой. Бриан уже передвигает на доске первую пешку, когда она понимает — он так и не сказал, что его предложение сыграть в шахматы не является попыткой соблазнения. Проходит ещё неделя и за ней другая. Прогулка по саду и партия в шахматы повторяются каждый день; Буагильбер по большей части обменивается с Ревеккой ничего не значащими фразами, но не пытается склонить к любви, как в замке Фон де Бёфа. Бог народа Израилева услышал мольбы Ревекки. Она молила, чтобы храмовник не лишил её чести, — и тот больше не покушается на неё. Ревекка понимает, что ей следует радоваться, но всё же недоумевает — чего ждёт Бриан де Буагильбер? Чего пытается добиться? Он не сможет как держать пленницу здесь до конца её дней, так и надолго остаться в аббатстве сам; это Ревекка понимает. Он более не пытается ни улещивать, ни запугивать… так чего он ждёт? Ревекка думает, что, должно быть, дочери её народа никогда до конца не понять христиан — и в особенности рыцарей Храма. — Ты выигрываешь чаще, чем проигрываешь, — Бриан усмехается, убедившись, что через три хода ему будет поставлен мат, и роняет своего короля на доску, признавая поражение. — Сказать по правде, я этого не ожидал. Сейчас в его глазах нет опаляющего и пугающего огня страсти — и непривычная искренняя улыбка, в которой читается лёгкое смущение, так заразительна, что Ревекка невольно улыбается в ответ. — Могу дать тебе фору, — она сгребает фигуры с доски, разворачивает её и начинает расставлять шахматы для следующей партии. Вообще-то, расставлять фигуры — обязанность побеждённого, но ей нравится это делать. — Скажем, в три хода. Бриан хохочет, и Ревекка чувствует, что сама тоже начинает улыбаться шире. — Ну уж нет, — он качает головой и тоже тянется к кучке фигур, собираясь помочь. — Лучше проиграть честно. Обоюдное веселье почти заставляет Ревекку позабыть о страхе и осторожности — и она добавляет: — Может, если я выиграю несколько партий подряд… столько, сколько скажешь… ты позволишь мне уехать к отцу? Вдруг сейчас, когда он в хорошем настроении… Хорошее настроение храмовника исчезает вмиг. Он хмурится, на лицо ложится мрачная тень, и Ревекка горько сожалеет о своих словах. Было так хорошо… когда они только что улыбались друг другу. — Я знаю, ваш народ умеет торговаться, — тяжело глядя на неё, произносит Бриан. — Но с рыцарем Храма твои иудейские уловки не пройдут. — Прости, — опустив голову, отвечает Ревекка. Уж точно не ей, пленённой против воли, следует просить здесь прощения — но сейчас ей и правда жаль. — Я не хотела… не хотела тебя разгневать. — Я знаю, — после короткого молчания говорит Бриан. Он по-прежнему не улыбается, но голос звучит мягче. — Думаю, мы можем начать сегодня ещё одну партию. Ты выиграла. Твой ход. — Жарко, — говорит Буагильбер. Проводит рукой по мокрому от пота лбу, к которому прилипли завитки чёрных волос, встаёт из-за стола и подходит к стоящим на скамье поодаль кувшину и двум кубкам. Наполняет их, возвращается, протягивает один Ревекке. — Выпей. — Я не… — пить действительно хочется, и всё же она медлит, глядя на кубок. — Проклятье, это даже не вино, — похоже, жара сделала Бриана ещё более несдержанным, чем обычно. — Ключевая вода и немного мёда. Пей. Ревекка тоже встаёт, протягивает руку к кубку — и тут же роняет. При желании можно подмешать яд или сонное зелье даже в воду… и кто знает, выпьет ли Буагильбер из своего кубка после того, как она осушит свой… Она уже много раз ела и пила в этом аббатстве — но почему-то ей стало страшно именно сейчас. — Кровь Христова, девушка! — почти рычит Бриан, шумно отхлёбывает из того кубка, который протягивал Ревекке, и снова суёт его ей в руки. — Ну, что теперь? Скажешь, что я выпил противоядие? Неужели ты не понимаешь, что если бы я захотел подмешать тебе что-то в еду или питьё, то сделал бы это уже давно… и что если бы захотел взять тебя силой, мне не пришлось бы для этого тебя одурманивать? Если бы захотел. Не хочет? Не хочет — силой? — Порой страх берёт верх над разумом, — говорит Ревекка. Берёт кубок обеими руками и осушает до дна. Буагильбер тоже пьёт, и они возвращаются к шахматам. Ревекка видит, как капли воды поблёскивают в бороде храмовника, словно роса, и внезапно понимает, что они касались губами одного и того же кубка. Что за… Ревекка качает головой, отгоняя непрошеную мысль, и склоняется к доске. Более пристально, чем обычно, разглядывая фигуры, она не замечает устремлённого на неё внимательного взгляда Бриана. В этот день Бриан долго ходит с ней по дорожкам сада — сейчас здесь, кроме них, не видно ни единого человека, — не спеша идти к шахматной доске. Ревекка не против — прогулка ей приятна. Храмовник молчит, и она решает не отвлекать его от размышлений, а наслаждаться свежим воздухом, зеленью и цветами. — Почему? — внезапно спрашивает Бриан, останавливаясь и поворачиваясь к ней. В его глазах горит мрачный огонь, и Ревекка замирает. — Почему? — Почему?.. — рискует переспросить она. Буагильбер хватает её за плечи и толкает в сторону от тропинки — туда, где их обоих заслонят высокие кусты. Ревекка не успевает испугаться, потому что он тут же выпускает её — хоть и по-прежнему стоит почти вплотную. — Почему ты не можешь меня полюбить? От мучительной, с трудом сдерживаемой страсти в его голосе у неё сжимается в груди и становится больно дышать. Но страха по-прежнему нет — должно быть, потому, что рыцарь не пытается применить силу. Ей следует ответить, что она никогда не сможет полюбить того, чья жестокость позволяет ему удерживать несчастную девушку против её воли. Что они принадлежат к разным народам, исповедуют разную веру; в конце концов, напомнить ему о его обете безбрачия, о котором он, судя по всему, давно позабыл… Но Ревекка не отвечает ничего. Даже не пытается отступить — только стоит, не в силах отвести взгляд от горячих тёмных глаз Бриана и забыв, как дышать. — Айвенго, да? — спрашивает храмовник, и в его голосе прорывается ярость. — Уилфред Айвенго, сын Седрика Сакса? Я прав? — Уилфред… Айвенго?.. Ревекка только сейчас ловит себя на том, что за прошедшие дни совсем не вспоминала молодого белокурого рыцаря, которого выходила от раны. Да, поначалу её смутили его красота, смелость и обходительность — и, оказавшись в аббатстве Темплстоу, первые день-два она мечтала, чтобы Айвенго явился сюда и спас её… Но — Буагильбер хочет сказать, что она не может полюбить его, потому что уже любит саксонского рыцаря? Глядя в красивое лицо Айвенго, она даже не осмелилась мечтать о поцелуе; они всё равно никогда не смогли бы быть вместе; после турнира он подарил венок королевы красоты другой, такой же белокурой саксонке, как он сам… …и — Ревекка никогда не сможет забыть разочарование и едва заметное презрение, отразившиеся в голубых глазах Уилфреда Айвенго, когда он узнал, что спасшая его красавица — всего лишь еврейка. Да, он был учтив с ней, как ни один христианский рыцарь не был бы учтив с девушкой её народа и веры, — и всё же для него она оставалась только еврейкой. Ревекка умела не только слышать слова, но и читать взгляды. — Я не… — начинает она, но Бриан прерывает её. — Думаешь, он согласился бы быть с тобой… даже если бы его, как говорят слухи, не ждала дома возлюбленная? С тобой, той, что с таким упорством держится за веру своих отцов? Даже случись ему тебя полюбить — это лишь заставило бы его денно и нощно убеждать тебя принять христианство! Различия в вере всегда стояли бы между вами — даже если бы с ними смирилась ты, никогда не смирился бы он… — А ты?.. — тихо спрашивает Ревекка, по-прежнему не отводя взгляда. — Ты, рыцарь Храма… один из тех, кто наиболее непримирим к отрицающим христианскую веру? Бриан смеётся — коротко и хрипло. — Ты всё ещё думаешь, что все рыцари-храмовники — непримиримые фанатики в вопросах веры? Да Уилфред Айвенго дал бы мне в этом сто очков вперёд… Моя вера осталась в Палестине, девушка, впиталась в её бездонные пески вместе с кровью — кровью своих и чужих… Ревекка молчит. Ревекка молчит — но ей всё труднее видеть в Бриане де Буагильбере лишь жестокого и сладострастного храмовника. — Мне… мне жаль, — вырывается у неё. Что ж, не ей, иудейской девушке, наставлять утратившего веру христианина. — Я бы не стал мешать тебе исповедовать твою веру, если бы ты не пыталась заставить исповедовать её меня, — продолжает Бриан, и пламя в его глазах становится всё ярче — Ревекке кажется, что оно опаляет её изнутри. — Хочешь, я даже вступлю с тобой в брак по законам твоих отцов — если это для тебя важно? Я оставлю Храм — пусть это и покроет позором моё имя… ты можешь притвориться, что приняла христианство, нас обвенчают в церкви, и никто не сможет ни назвать тебя неверной, ни заклеймить как шлюху… а втайне ты будешь молиться кому пожелаешь, и я принесу те брачные клятвы, которые тебя удовлетворят… Ревекка беззвучно шевелит губами, пытаясь хоть что-то сказать. Слова не идут с языка — она будто лишилась дара речи. — Люби меня, — жарко шепчет Буагильбер, и его ладони — большие, горячие, заскорузлые от долгого обращения с оружием — обхватывают её лицо. — Молю, люби меня… — Не… — удаётся сказать Ревекке, и Бриан резко отшатывается. — Я отведу тебя в твою келью, — сухо говорит он и берёт её за руку. — Сегодня мы не будем играть. Ревекка молча кивает и опускает глаза. Она боится признаться даже самой себе, что едва не сказала «не здесь». Просто потому что ей стало страшно, что их увидят. Весь следующий день Бриан не приходит к ней. Ревекка пытается убедить себя, что это к лучшему, что его страсть пугает её… …что они не могут быть вместе — что бы он ни говорил, находясь во власти влечения. Девушка иудейской веры не сможет быть ни с кем из мужчин-христиан — будь то Уилфред Айвенго или Бриан де Буагильбер. Мысли Ревекки разумны, но, вопреки обыкновению, они не могут заставить улечься царящее в её сердце смятение. «Молю, люби меня…» Ревекка снова и снова вспоминает прикосновение ладоней Бриана к своему лицу — и резко качает головой, пытаясь изгнать его из памяти. В любом случае — нет никакой крамолы в том, что она тоскует по их шахматным партиям и прогулкам по саду. И в том, что — Ревекка наконец решается признаться в этом себе — они были бы ей приятны, даже если бы не были единственной возможностью скрасить заточение в келье. Даже если бы она была свободна… …пожалуй, тогда их пребывание вместе приносило бы ей ещё больше удовольствия. День проходит, перемежаемый лишь трапезами, приносимыми молчаливым слугой — тем же, что и все другие дни до этого. За окном темнеет, и Ревекка уже думает, что пора ложиться спать, — когда дверь резко распахивается, и на пороге появляется Буагильбер. Она не успевает испугаться — потому что страх написан на лице Бриана. Страх, не похоть. — Сюда едет Лука де Бомануар, — говорит он, закрывая дверь и подходя ближе. — Лука де Бомануар, магистр нашего Ордена. — Это… плохо?.. — спрашивает Ревекка. Помимо воли страх рыцаря передаётся ей. — Для тебя и для меня — хуже не придумаешь. В его глазах ты будешь иудейской шлюхой, соблазнившей рыцаря Храма, — вне зависимости от любых слов, которые попытаешься сказать в свою защиту. Что ж… благо, я узнал об этом, пока он ещё не прибыл сюда. — И что теперь… ты перевезёшь меня в другое аббатство? Бриан отводит взгляд и молчит. Смотрит на её головное покрывало — золотистый, мерцающий полупрозрачный шёлк, — небрежно брошенное на сундук. — Я дам тебе выбор, — глухо говорит Буагильбер. — Если хочешь — дам коня и денег… можешь вернуться к отцу, как и мечтала. Конь будет достаточно быстрым, и если поедешь по безопасным дорогам — я скажу, по каким, — доберёшься до города в целости и сохранности. Можешь радоваться — ты выиграла… не только в шахматах. — Ты говорил о выборе, — решается вставить Ревекка. Ей должно радоваться — её молитвы услышаны, он отпускает её… и всё же в груди возникает странная пустота. — Говорил, — Бриан снова переводит взгляд на неё. — Если хочешь, уедем вместе. Всё как я предлагал тебе вчера. Уж прости, — он криво усмехается, — хотел дать тебе больше времени на раздумья. Но увы — не получается. Наступает тишина. Ревекке слышно, как потрескивает пламя свечи; в свете её огонька лицо Бриана выглядит непривычно бледным, а старый шрам, пересекающий лоб, выделяется яркой алой полосой. Они не могут быть вместе. Не могут, не могут, они принадлежат к разным народам, у них разная вера… …что бы ни говорил вчера Бриан… Он держал её взаперти — пусть и ни разу не попытался взять силой… Мысли улетают, словно их сдул порыв ветра. Ревекка делает шаг вперёд. — Мне кажется, — тихо говорит она, поднимая руку и касаясь подрагивающими пальцами глубокого шрама на лбу Буагильбера, — в этой партии у нас ничья. Бриан хрипло выдыхает, сжимает её в объятиях и целует в губы. В первый — но далеко не в последний раз. Они покидают аббатство ещё затемно — рыцарь на могучем вороном коне и сидящая у него за спиной девушка с закрытым шёлковым покрывалом лицом. Ревекка держится за Бриана, прижавшись щекой к его спине, и думает — порой стены рушатся, а через пропасти возводятся мосты. И эту партию они и вправду сыграли вничью.