Magnolia

Марка параноит. Каждый раз, когда он встречает Донхёка, то по голове набатом стучит мысль: «Хёк тебя хочет». Минхён устал объяснять своему больному сознанию, что это все — не более, чем выдумки. Потому что у Донхёка есть девушка: очаровательная, грудастая и безоговорочно милая. В конце концов, они просто знакомые, ну и парни. Но сколько Марк не твердит себе, избавиться от этого саднящего чувства не выходит. Хотя бы потому, как Хёк смотрит. — Что? — они сидят в душной кофейне, где запах проливного дождя и сырости заглушается запахом кофе. Донхёк смотрит на губы Минхёна, ведет по его шее и загадочно улыбается, когда взглядом доходит до бровей-чаек. А потом вскидывает голову в непонимающем жесте. И все же, Ли просто кажется, это всего лишь воображение, лишь оно. — А, впрочем, забудь. Как у вас дела с Юной? — Марк ненавидит ее всеми фибрами души, но надеется, что Донхёк не замечает то, с каким трудом ему дается произносить ее имя. Минхён ведь хороший друг, Минхёну ведь нужно знать, что они наконец-то расстались в порядке. — Все отлично, — Ли улыбается, и, не смотря на ужасную погоду, в душе Минхёна цветут магнолии. И именно тогда, лихорадочно дрожа, появляется мысль «может это все потому, что ты сам хочешь, чтобы это было правдой? Чтобы Хёк был заинтересован в тебе не как в друге?». — Ууу, хорошо, — Марк делает глоток горького эспрессо, болезненно ощущая нехватку кислорода. Он борется с навязчивой идеей сорваться с места и побежать под дождем, что есть мочи, а потом упасть на грязный асфальт и уткнуться взглядом в грозовое небо. — Я думаю, что скоро мы переспим, — Минхён давится горячим кофе и глупо смаргивает непонимание. «Это не мое дело», — пытается навязать себе Ли, но Хёк смотрит так, будто молит о чем-то, и Марк теряется в этом странном, болезненном и неправильном чувстве. — Не рано ли? — старший твердит себе, что они встречаются уже год и это нормально. Твердит, что вообще-то Хэчану, как называют его знакомые, скоро двадцать и он вправе сам решать. И никак не может внушить себе, что Хёк далеко не маленький мальчик, которого он помнит. — Не знаю, — Донхёк впяливается взглядом в свое капучино и незаметно шевелит губами что-то свое. «Я ему не нравлюсь», думает про себя Минхен, и вторит собственному голосу «отпусти». — Ну, тогда не забудь о защите, малой, — Марк пытается смеяться, но в итоге лишь кряхтит, как старая дверь в его агентстве. Ли нужно думать о дебюте. Ему нужно трудиться усердно, до боли во всем теле и забыть о Донхёке, который учится на художественном отделении. Забыть о том, как тот пачкает одежду и все лицо акварелью, отпустить это мучительное ощущение в груди, когда кажется, что вот-вот и Хёк потянется к его губам. И тогда Донхёк опять смотрит. Нельзя так смотреть человеку, думает Минхён, и тонет в смеси горького соджу и алой вишни, что блестят в его глазах. Хёк раздевает его взглядом, и Минхёну кажется, что он пьянеет от вкуса кофе. Младший глазами, будто кистью, рисует Марка изнутри, и тот не может уже убедить себя в том, что ему это все — лишь кажется. — Конечно, хён, — давит из себя Хёк, и повисает неловкая тишина. Тот что-то вновь бормочет, говорит, что ему пора, расплачивается и, помахав рукой, встает из-за стола. Минхёну хочется крикнуть, что на улице дождь и Донхёк простудится, но лишь глупо смотрит на дымчатую кружку с недопитым хёковым капучино.

***

Донхёк исчезает из жизни Минхёна слишком быстро, и Ли это ломает болезненно и отравляюще. Сначала Марка радует то, что Хёк теперь не может занимать все его личное время, но вместе с тем Донхёк занимает все его мысли, так, что Минхёна кружит от чувства безответной влюбленности. Сначала Донхёк говорит, что у него художественный конкурс и не вылазит из своей общажной комнаты, обещая, что скоро они обязательно погуляют. Но Хёк выигрывает этот чертов конкурс, не говоря Минхёну ничего, и уезжает по гранту на месяц в Рим. А потом Марк встречает ее. — Оу, оппа! — Юна кричит ему, когда Марк выходит из агентства, и бежит навстречу. — Привет, — она поправляет вьющиеся локоны, и Ли давит из себя подобие улыбки.  — Привет, — Минхёна мутит, потому что у нее на запястье — браслет Донхёка, потому что Марку кажется, что от нее, черт возьми, пахнет Донхёком. — Ты представляешь, я прошла прослушивание! — где-то на затворках сознаниях Ли вспоминает, как Хёк восхищенно рассказывал о том, что Юна хочет быть айдолом. — Мы теперь будем коллегами, — она подмигивает и Минхён борется с желанием завыть в голос. Потому что Марк — не просто будущий айдол. У него — успешное агентство и уже готовая к дебюту группа. Потому что Марк пошел в рэп из-за того, что Хёк в свои лет четырнадцать очень восхищался Табло и GD. И теперь, когда он полностью посвящен своей деятельности, когда отдан делу полностью и основательно, когда готов быть опорой для Донхёка своей семьи, он не позволит кому-то себя сравнивать. И только Минхён хочет открыть рот и высказать все, что накопилось, Юна говорит первая: — Хёку так нравится в Риме! — она улыбается искренне, но Ли лишь болезненно морщится. Хэчан не отвечает на сообщения и не берет трубку, о том, что он уехал, Марк узнал от Джисона, их общего друга. — Это ведь здорово, — Минхён правда за него рад, но быть самому счастливым — дается с трудом. — Ты видел его картину? — с азартом спрашивает Юна и тянется за телефоном. — Ну, ту, с которой он выиграл. — Эм, нет, знаешь, не довелось, — Марку больно от того, что Юна занимает так много места в жизни Донхека, от того, что для старшего в ней не осталось и клочка. Девушка листает галерею, а потом поворачивает экран к Марку. И у того перехватывает дыхание от того, что он видит. На картине — мужской обнаженный силуэт, который стоит посреди сада магнолий и тянет руку к растекающейся по небу, словно мед, луне. Спина мужчины вся в шрамах, будто его терзали кнутами, одни из них старые, другие — все еще налитые кровью. А на одной из веток — белый ворон, что расправляет свои крылья. Минхёну становится по-настоящему дурно, потому что не может ребенок рисовать так. Рисовать не просто красиво, а вкладывать в свое творение больше, чем просто смысл. — Классно, правда? — Марк моргает, потому что это не просто «классно», скорее «волшебно». — Да. — Оппа, хочешь секрет? — Ли притупляет взгляд и скорее инстинктивно кивает. — Я думаю, что Хёк-и написал картину после того, как мы переспали, — она смущенно отводит взгляд и робко улыбается. — Очень здорово чувствовать себя его музой. Минхён молчит. Потому что те магнолии, что на картине — цветут и переливаются в лунном свете, а те, что когда-то росли в душе Марка — вянут и осыпаются пеплом.

***

От Джисона Минхён узнает, что Хёк вернулся. И ему почти все равно. Он жил месяц без него и практически привык. И за этот месяц Марк затоптал в себе все чувства к младшему, приказал себе забыть и поселился в тренировочном зале. И стало почти выносимо. Но каждый раз, когда маленький лучик с именем Хёка пролазит в его сознание, то Марка кроет. Он вспоминает взгляды, которые вовсе ничего не означали, но Ли хочется думать иначе, телом ощущает нехватку Донхёка и долго лежит, укутавшись в огромные одеяла, и давит в себе тихие всхлипы. Минхён не связывается с ним, так же как и Хёк. И это — ненормально, думает Марк, ведь между ними ничего не произошло, ничего ведь?

***

— Ребята, через пять минут ваш выход, — сообщает менеджер и отходит разговаривать со стаффом. Марк расслаблен и пытается подбадривать старших, уверяет, что их дебютное выступление будет на высоте, и пропускает тот момент, когда они поднимаются на сцену. Фанаты кричат их имена, а сам Минхён окутан приятной дрожью. А потом, когда он скользит взглядом по лицам девушек, то видит Хёка с гигантским плакатом «Хён, вперед!». Ли заканчивает на автопилоте, ощущает тяжесть микрофона в собственной руке, и все тело наливается свинцом. Он улыбается, пока лидер говорит какие-то слова благодарности, и вновь натыкается на Донхёка. Тот смотрит, не мигая, так, как может, и от этого вихрь в душе Марка, что так давно осел песком, вновь закружил, разнося Ли изнутри. Они кланяются, и Минхён первее всех слетает со сцены и несется в туалет. Холодная вода не трезвит совсем, но Ли, наплевав на макияж, трет лицо с новой силой. И раз за разом проклинает Хёка, хотя дело ведь вовсе не в нем, а в том, что Минхён так старательно врал себе эти три месяца. Он возвращается в комнату ожидания, где ребята уже переоделись, и, сославшись на плохое самочувствие, утыкается в телефон. Спустя пару минут тот жалобно вибрирует и на экране загорается «Хёк». Марк скользит по экрану и открывает сообщение. «Хён, приходи в кофейню. Я буду ждать». Марк говорит себе, что не придет, но все равно молниеносно переодевается и спешит в общежитие, чтобы закинуть вещи.

***

Хёк сидит за столиком и выглядывает из-за кружки дымчатого капучино. Марк смотрит на рядом стоящий эспрессо, и сердце заходится в бешеном ритме. Младший, заметив его, встает и бежит к Ли с объятиями, цепляется за рубашку и жмется крепко с минуту, а потом отпускает. Он поднимает все такие же пьянящие глаза, с уже отцветшей вишней, и смотрит с непонятной Марку нежностью. — Это было так классно! Ты был очень крут! Ты так двигаешься, — Хёк подвисает и облизывает губы, — и рэпуешь офигенно. Хён, я восхищен. Минхён пунцевеет и ощущает, что рядом с таким Донхёком он чувствует себя настоящим. И будто не было тех затяжных месяцев молчания и разъедающей боли. — Я безумно тобой горжусь, Хёк, — прерывает его Марк, и тот теряется от столь неожиданного признания. — Я о твоей картине. — Оу, да глупости… — в глазах Донхёка блестят слезы, и голос предательски срывается со звонкого на шепот: — прости меня, Минхён.  — Ты… — Не перебивай, — Хёк поднимает блестящие глаза и опускает все формальности, — я вел себя как мудак, ты знаешь. Я думал, что справлюсь, но я не смог. Каждый ебанный раз, когда смотрю на тебя, хён, мне хочется тебя поцеловать, — он оглядывается на проходящую официантку и крепче сжимает свою кружку. — Но ты и Юна… — Я ее бросил, — Донхёк хмурит брови и смаргивает наступившие слезы. — Мы переспали с ней, и я не почувствовал ничего, кроме отвращения к себе. Мне казалось, что ты будешь ревновать, я правда думал, что почувствую к ней хоть что-то, что чувствовал к тебе. — Я ревновал, — зачем-то говорит Минхён, но Хёк лишь пропускает это мимо ушей. — И тогда я нарисовал ту картину, выплеснул все чувства с помощью краски, — младший лениво улыбается своим словам. — Я чувствовал себя тогда раненным вороном, что не сможет взлететь. Марк лишь перехватывает его руку и крепко сжимает своими ладонями. — Ты и я, помнишь? Хёк заразительно смеется, когда вспоминает, как в детстве ластился к Марку и любил повторять «Донхёк и Минхён навсегда». Младший хнычет и лишь кивает. — И знаешь, я тоже каждый раз хотел тебя поцеловать, — Ли смеется и ощущает, что буря внутри наконец-то утихла.

***

Минхён целует Хэчана сразу же, как они скрываются за углом кофейни. Он прижимает младшего к стене и пытается впитать в себя всю его сладость. Хёк виснет на нем, мычит в поцелуй и пытается сделать хоть что-то, но лишь тает в руках хёна. Ли скользит своим языком, находит язык Хёка, и они вместе рисуют что-то неумелое. Минхён скользит руками под широкую футболку Донхёка и греет холодные пальцы об распаленную кожу младшего. Донхёк отстраняется, когда начинает задыхаться от охуенности Марка нехватки кислорода. И лишь хватает того за руку и тянет в сторону своего общежития. Минхён смеется и лишь хватается крепче, отмечая, что больше никогда его не отпустит.

***

Марк просыпается от того, что волосы Хёка щекотят его нос и аккуратно целует того в лоб. Старший сползает с кровати и идет к окну. Рядом стоит мольберт с той самой картиной, и Ли подвисает, когда видит ее вживую. — Я рисовал ее, думая о твоем обнаженном теле, — подает голос Хёк, который закопался в одеялах. Парень смотрит на оголенную спину Минхёна и лениво облизывает губы. — Я хочу обнимашек, хён. Марк возвращается к Хёку и покрывает поцелуями его медовую кожу. По новостям передают, что в Корее настала пора цветения магнолии.