В доме твоём

Если бы до этого дня кто-нибудь сказал Гокудере, что обыкновенная уборка квартиры может обернуться мучительно сладким занятием, он бы только недоверчиво фыркнул. Такой абсурдной ситуации Гокудера и представить себе не мог. Но сейчас всё именно так. Есть он, сидящий на полу; Десятый и комната, в которой они наводят порядок. Есть взгляд, то и дело останавливающийся на боссе, пересохшее горло и мысли, от которых впору залиться краской. Нет спокойствия, собранности и уверенности в собственном благоразумии. Гокудера в очередной раз искоса поглядывает в сторону босса. Зря, конечно, но... Десятый в шортах и футболке стоит к нему вполоборота, и невысокую фигуру можно рассматривать почти не таясь. Торчащие во все стороны волосы, угловатые плечи и худые, мальчишеские руки. Гокудера опускает взгляд ниже. Ноги у Десятого тонкие, рельеф мышц едва угадывается под кожей. Небольшие ступни, узкие щиколотки, красивая линия икры – лучше, чем… чем у всех. По крайней мере, Гокудера не помнит, чтобы раньше его чуть ли не трясло от вида чьих-то ног. Он отворачивается к сваленным на полу книгам – каждую нужно протереть и поставить на место. Если сосредоточиться – можно отвлечься. – Гокудера-кун, поможешь? Он оглядывается. Десятый стоит с тряпкой в руках на стуле перед полкой. – Конечно, – Гокудера всё понимает. Ну, в самом деле, не слезать же боссу со стула каждый раз, достаточно и того, что перед этим он носился туда-сюда, не требуя помощи. Гокудера берёт с низкого столика первую попавшуюся вазу и подходит. Улыбнувшись, передаёт её Десятому. Тот опирается ладонью о полку, привстаёт на носки, ставя вазу на её прежнее место. Футболка задирается и перед лицом Гокудеры мелькает полоска обнаженной кожи. Гокудера глядит, запоминает, впитывает. Кожа у Десятого светлая, чуть золотится, словно покрытая лёгким, нежным загаром. Идеальная, думает он. Не то, что его. Собственная Гокудере совсем не нравится, кажется болезненно светлой, куда там до аристократической бледности. Раньше ему бы и в голову не пришло заниматься подобными сравнениями, а сейчас вот никуда от них не деться. Гокудера постоянно ставит себя рядом с Десятым, оценивает, и как всегда выводы одни и те же: не достоин, не слишком хорош, а если бы и был достоин, то… не смей оскорблять своими грязными мыслями Десятого! Но в обход своих же запретов, Гокудера старается найти оправдание чувствам: разве искреннее восхищение и обожание может оскорбить? Разве он виноват, что они есть? Наверное, может. Наверное, виноват. – Гокудера-кун! – судя по тону, зовут его не в первый раз. Интересно, с какого раза он услышал? – Да? – Гокудера знает, что лицо выдаёт его, но всё-таки поднимает голову, надеясь, что вид у него ещё не совсем безумный. Десятый молчит, мнёт тряпку в руках, но не сводит с него внимательного взгляда. – Вон те подай мне ещё, пожалуйста. – Сейчас, Десятый! – Гокудера поспешно отворачивается, хватает сразу две вазы и, возвращаясь к боссу, старается смотреть в сторону и думать о чём-то отвлечённом. Получается, конечно же, из рук вон плохо. Десятый забирает у него одну вазу, вторую, и Гокудера перестаёт с собой сражаться. Он подходит ближе, цепко обнимает Десятого за талию, удерживая на месте. – Десятый… – Гокудера, словно прося прощения, прижимается лбом к его животу. Проникает жадными пальцами под футболку, лаская кожу. Она точно такая, какой была в мечтах: нежная, гладкая и тёплая. – Ох, – вырывается у Десятого. Он резко хватается пальцами за плечо Гокудеры, второй рукой пытаясь поставить вазу на полку. Секунду спустя Гокудера слышит оглушительный звон разлетевшихся осколков. «Лучше бы она упала на мою несчастную, дурную голову, – думает он. – Может, хотя бы тогда я остановился». Гокудера крепче прижимает Десятого и, опустив одну руку, касается тонкой лодыжки. Трогает выступающую косточку, медленно ведёт подушечками пальцев вверх по икре. Гладит чувствительную кожу за коленом, и Десятый, рвано дыша, почти наваливается на него, тяжело опираясь ладонями о плечи. Десятый не останавливает его, не говорит прекратить, и от вседозволенности Гокудере сносит крышу окончательно. Он широким, уверенным движением проходится ладонью по горячему бедру. Чуть отстранившись, тянет вниз резинку шорт и прижимается губами к оголённому телу. Глубоко вдыхает запах Десятого, а затем горячо и нежно целует живот, ощущая, как резко сокращаются мышцы под кожей. Гокудера слегка прихватывает её зубами и прижимает ладони к пояснице босса. Он готов зайти дальше, и последние сомнения исчезают, когда Десятый осторожно и несмело кладёт ладонь на его макушку, путаясь дрожащими пальцами в волосах. Громкий хлопок входной двери кажется Гокудере чем-то невозможным и преступным. Десятый резко отталкивает его, спрыгивает на пол и как раз вовремя: в комнату заглядывает вернувшаяся Нана. Гокудера слышит её вопросы и оправдания Десятого, но сам не может сказать ни слова. Когда Нана уходит на кухню, откуда доносятся вопли Ламбо и тоненький голосок И-Пин, Гокудера решается посмотреть в лицо боссу. Гокудера боится поверить увиденному, но раскрасневшийся и какой-то взъерошенный Десятый кажется ему счастливым. – Я сейчас вернусь, нужно собрать осколки. – Десятый, – Гокудера не сводит с него взгляда. – Только не говорите мне… – Ага, – в глазах у того пляшут солнечные чертенята. – Это мамина любимая ваза. Была. – Десятый, – жалобно срывается у Гокудеры, готового бухнуться на колени и просить прощения. Босс его останавливает, хватает за запястье. – Ну и разбилась. Ну и ладно, – жарко шепчет Десятый и глядит на Гокудеру прямо, открыто. – Но на счастье же, правда? И Гокудера верит, что правда на счастье.