Горькая песня безумия.

— Сколько уже прошло после их смерти? Шесть лет? Семь? Лютик, я знаю, они были дороги тебе, но ведь нельзя скорбеть об их смертях настолько долго, — тихо говорила рыжеволосая медичка поглаживая барда сидящего рядом с ней по плечу. Должно быть, вам интересно что здесь происходит? Что ж, вот вам ответ. Бард который упоминался ранее — Лютик. Но вот что странно, он не в уютной таверне, не в постели с какой-нибудь очаровательной мазелькой, а в комнате, отдалённо напоминающей больничную палату, а сам он больше походил на труп. Мешки под красными, заплаканными глазами и неестественная бледность его сильно исхудавшего тела навевала жуткую обстановку. Брили его вообще сиделки ибо сам он был не в состоянии. Некогда известный и желанный при любом дворе бард был одет не в свой излюбленный васильковый кафтан, а в старую задрипанную больничную одежду (читать: ночную рубашку). На его голове не видно фантазийной шапочки с пером цапли, обожаемая эльфская лютня буквально пылилась где-то в углу. На столе неаккуратной стопкой лежали различные заметки. Не смотря на то, что с его прибытия сюда к лютне он не притрагивался, привычка писать осталась. Сейчас он дописывал «Полвека поэзии». Правда, сейчас его мемуары фактически являются фантазиями сумасшедшего. — Шани, — тихим, охрипшим голосом начал Лютик — Ты что же, за сумасшедшего меня держишь? Они не мертвы. Они живы. И скоро приедут сюда, в Туссент, ко мне и Ласочке, Геральт мне обещал, помнишь? Я же говорил об этом, как ты могла забыть? — он глупо, по детски улыбнулся и наивно посмотрел на Шани. Да, Лютик совершенно обезумел. Спятил. Съехал с катушек. Сошёл с ума. Называйте это явление как угодно, но суть одна. Что поделать, некогда он потерял всё. Своих друзей, любимого, рассудок... — Помню. Это нельзя забыть, но он не сумеет выполнить своё обещание. Давай... давай ты просто сыграешь что-нибудь? Тебе же это нравилось, — спокойным голосом говорила медичка подходя к лютне и сдувая с неё пыль. — Может ещё и споёшь, верно? — она протянула барду его инструмент. — Не нужно, правда, — вяло отпирался мужчина и шмыгая носом отстранял от себя её руки. — Пожалуйста, перестань, они живы и определённо вернутся, — начали слышаться тихие всхлипы, но когда Шани отрицательно покачала головой, то Лютик окончательно сломался — Нет! Молчи! Они живы! И вернутся! Все они! Геральт, Мильва, Кагыр, Ангулема и, что больше важно, Регис! Слышишь меня!? — в этот момент он выбил лютню из её рук. Она упала и гриф с треском сломался. Наш поэт забился куда-то в угол кровати, поджал ноги к себе, обхватил голову руками и беззвучно зарыдал, повторяя одну фразу: "Они живы". В помещение зашла пара сиделок и вывела Шани в коридор. Лютик так и остался в таком положении и успокоился лишь через пару часов. Не просто перестал плакать, а сказал то, чего так долго добивались все лекари и его рыжеволосая подруга в том числе. — Нет... Они мертвы... И никогда не вернуться ко мне. Никто. Даже Регис. За окном шёл дождь. Где-то вдалеке прокричала ворона, заставившая Лютика подойти к окну и выглянуть на улицу. У ворот лечебницы прогуливался мужчина в чёрном жилете. Когда этот мужчина увидел что Лютик смотрит на него, то приветливо помахал и, вроде как, улыбнулся, чем сильно удивил менестреля. Однако, он быстро пришёл в себя и тряхнул головой. Никакого мужчины на улице не было. Лишь несколько ворон, дождь и ночная тьма, окутавшая спящий город.