Лишь на сцене плакать можно, За кулисами — нельзя, Что вы, что вы, нам — нельзя…
Вечер выдался морозный. Звезд не было видно из-за густой молочной пелены облаков. Вместо луны светилось какое-то мутное и расплывшееся пятно. На Праценские высоты пала ночная тень. Ветер гонял клубы тумана в траве и вихрями взбивал его, накрывая французские пушки плотным одеялом. В шатре было холодно, и маршал Луи-Никола Даву кутался в шинель, сидя за столом. Напротив него, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, сидел Грач. Разведчик покачивал носком лакированного сапога и наблюдал за начальством из-под ресниц колючим взглядом строгих серых глаз. Даву был недоволен. Наполеон ослабил правый фланг, находившийся под его командованием, и маршал боялся, как бы оборону не прорвали. Он надеялся, что Грач, рациональный и рассудительный, поддержит его и заставит императора вернуть в его распоряжение несколько корпусов, однако генштабист неожиданно встал на сторону Бонапарта. После короткой словесной перепалки Даву стало ясно, что через Грача на Наполеона повлиять не получится. — Луи, ты зря тратишь время на волнения, — Грач вдруг сел ровно и облокотился на столешницу. — Наполеон действительно придумал гениальный план разгрома. Русской армией командует Александр, а Русский Сфинкс склонен опираться на мнение австрийских генералов. Мои источники сообщают, что план для союзных войск разработал австрийский фельдмаршал Вейротер, командир бездарный и самодовольный. Его основной идеей стало нанесение сильного удара по твоему расположению… — И поэтому решено было окончательно обескровить меня? — Даву скрестил руки на груди и сморщился. — Чтобы наверняка? — Именно, — Грач кивнул, — именно, Луи. Чтобы наверняка. Ты ведь слышал основную стратегию: заманить русских и австрийцев на Парценские высоты, а после скинуть оттуда, прорвать их центр и пробиться в тыл. Между прочим, мог бы и порадоваться: тебе доверили самую главную часть. — Мне доверили самоубийство, — Даву прикрыл глаза рукой. — И как же мне это делать с ошметками моих корпусов? — Полагаю, все не так плачевно, — Грач пожал плечами. — Когда я проезжал биваки, мне показалось, что у тебя весьма много людей и они не похожи на остатки армии. — Они будут похожи на остатки завтра, — Даву хмыкнул, поднялся и начал расхаживать по шатру. — Не будут, — Грач усмехнулся, наблюдая за ним. — Сядь… Что ты мечешься? — Не сяду, — огрызнулся маршал, — надоели вы мне все. Что за цирк с отводом части войск за ручей? — Луи, ну ты же стратег! Чтобы неожиданно атаковать неприятеля и произвести психологическую атаку: никто не видел, что часть войск отведена, а значит велик шанс, что их примут за новые силы. Даву кивнул. Пожалуй, это было единственным, что он одобрил. Все остальное в плане Наполеона казалось совершенно абсурдным. Грач же не объяснял до конца, все ходил вокруг да около, насмехался, щурился, но не говорил, как бы маршал на него не давил. — Не беспокойся. Штурму Парцена помешает Мюрат… — О, ну конечно. Это повод не для беспокойства, а повод для паники, — Даву передернул плечами. — Луи, ты можешь ненавидеть Иоахима, но нельзя же все взвалить на твои плечи. Это общее правило. — Значит, оно исходит не от слова «правильно». Грач рассмеялся тихо, сощурившись. — Смейся-смейся, — Даву сел обратно за стол и тоскливо подпер голову кулаком. — Все это напоминает мне дешевый водевиль. — Луи, ты обиделся на императора за то, что он проигнорировал все твои предложения? — Грач снял улыбку и вздохнул. — Я обиделся не на это, а на его подачку в виде денег, — отрезал Даву, сверкнув глазами. — Остынь, — Грач потянулся сонно, — и ложись спать. Уже совсем ночь… Я буду на левом фланге. Когда придет время, я дам тебе знать. — У меня складывается ощущение, что я не маршал, а какой-нибудь простенький капитан, и что ты из генералов разведки, ушел в адъютанты Бонапарта, — Даву нахмурился. — Это ревность? — Грач снова рассмеялся. — В адъютанты не записывался. На левом фланге удобнее. Все донесения сейчас получает император, а мне, знаешь ли, интересно, что там ему наговорит Савари. Честно говоря, он мне здорово мешает… — Боишься за свое место? — Даву окинул Грача оценивающим взглядом. — Не стоит. Савари педантичный, исполнительный, покорный и искусный, но слишком наивный и с делами, где надо думать самому, не справится. Грач в ответ слегка улыбнулся, искренне и тепло, стальной холод в глазах растаял и преобразил его в юношу, с которым Даву учился вместе в Бриенской военной школе. Как давно это было! — Доброй ночи, Луи, — Грач коротко кивнул и поспешил прочь. Он опаздывал. — Доброй, — Даву чуть не добавил «Эдмонд», проводил его взглядом и тяжело вздохнул. Как развела их жизнь! Пожалуй, из Грача вышел бы хороший маршал, если бы он не выбрал путь разведчика…***
Погода поспособствовала победе французского оружия. За час до рассвета туман прекратил летать по полю рваными клочьями и лег плотным сизым пластом. Это сильно помешало расходившимся по своим позициям русским и австрийским солдатам. В полвосьмого утра из сизой темноты к маршалам и императорам выехал Грач и коротко сообщил, что русские обходят позиции справа, согласно плану. — Не мешайте им ошибаться, — Наполеон довольно улыбнулся. — Господа, готовьте артиллерию. Грач уже исчез в тумане, отъехав. Слышны были только удаляющиеся шаги лошади. До начала сражения было еще полтора часа. В полнейшей тишине медленно передвигались пушки, реорганизовывались и смещались корпуса, блистательный Мюрат отвел в сторону кавалерию, Вандам зашел слева. Сульт приготовился к удару, а Даву оставалось только ждать и быть готовым сдерживать натиски на свой фланг. Обида на императора не прошла, хоть с планом он уже смирился. Битва завязалась неожиданно быстро и сразу предопределила успех Великой армии. Колонны русских были сметены и раздавлены еще в первые полчаса сражения. Ударом Сульта рассеян и прекратил свое существование союзный штаб, Кутузов был ранен, и офицеры во многом оказались брошены на произвол судьбы. После сражение пошло более вяло: союзникам мешал туман и дым, Наполеон же выжидал удобного момента. — Пора, — наконец кивнул он Грачу, глянув на часы. — Поезжайте к Даву. Да поосторожнее. Туман еще не разошелся. Грач запрыгнул в седло и, подстегнув лошадь хлыстом, понесся чуть правее развязавшихся боев. «Как странно: артиллерия молчит. Император приказывал ее готовить. Передумал?.. Неужели Наполеон, всегда делавший ставку на пушки, решил действительно смять союзников одной кавалерией и гвардией? — Грач чуть привстал на стременах, оглядываясь. — Вроде бы, говорили вчера об обратном …» . Из тумана на него выскочил корнет, еще совсем безусый юноша, верхом на сером жеребце. Лошади столкнулись грудью, и корнета вышвырнуло из седла. Его лошадь понеслась куда-то прочь, испуганная звуками битвы и внезапным столкновением. Юноша мгновенно вскочил на ноги и потянулся к болтавшейся в ножнах несуразно большой сабле. «Русский», — Грач, удержавшийся в седле, осадил лошадь. У него, в отличие от корнета, было преимущество, как у всадника. Корнет понял это и попятился, от испуга так и не вытащив саблю. Даже жалко его сделалось. — Пошел прочь, — рявкнул на него Грач, замахнувшись хлыстом и наезжая лошадью. Юноша шатнулся в сторону, не сводя с него больших синих глаз и судорожно дергая эфес сабли. Губы его приоткрылись в немом вскрике. «Курьер, — Грач заметил болтавшуюся сбоку седельную сумку. — Какая удача». Он хотел поймать корнета за шиворот, но тут донесся призывный рожок. Грач удивленно вскинул голову и похолодел: из тумана прямо на них медленно выступали черные дула пушек. Два, четыре, десять, пятнадцать, тридцать… Несколько батарей в тишине ждали приказа, и интуиция подсказывала — рожок протрубил для них. Сердце пропустило несколько ударов и заколотилось потом где-то в висках: один за другим в молочной дымке вспыхивали красные огоньки запалов. Корнет тоже застыл, шумно и сипло дыша, сливаясь цветом лица со своим белоснежным мундиром. — Чего встал?! — Грач, воспользовавшись его замешательством, схватил юношу за аксельбант и дернул к себе, а потом рывком закинул на лошадь позади себя, совсем как тряпичную куклу. — Держись. Корнет сперепугу вцепился ему в плечи. Грач всадил шпоры в мыльные бока лошади, она, запрокинув голову и хрипло отфыркиваясь, разбрызгивая пену, понеслась черной стрелой прочь. Грохнул первый выстрел, противно засвистела картечь, послышались вскрики раненых и не ожидавших артиллерийской атаки солдат. Грач нервно оглянулся. Корнет, серый и едва живой, зажмурился. «Бедный мальчишка, не знает, спасение или плен», — неожиданно посочувствовал ему генштабист. Жуткий свист заставил его инстинктивно отклониться вбок, ниже к коню, и это спасло ему жизнь. Ядро, упав на землю и отрикошетив, ударило лошадь в шею. Она, захрипев, упала на всем скаку на колени и завалилась в сторону. Корнет слетел вниз, не отпустив плечи Грача и увлекая его за собой. Затрещали эполеты. От удара зазвенело в ушах. Сверху упало что-то тяжелое. Грач боялся шевельнуться, чувствуя, что весь его мундир и лицо в чем-то липком, теплом; в нос ударил тяжёлый, железистый запах. Так могла пахнуть только кровь. «Ранен? Нет, не больно, — он попытался разлепить веки, но безуспешно. — Нет… Раны болят не сразу…». С трудом приоткрыв глаза и сфокусировав взгляд, Грач облегченно выдохнул: кровь хлестала из шеи лошади. Корнет, пришедший в себя, попытался подскочить. — Лежи, дурак, — Грач схватил его за плечо и дернул вниз. — Убьет. Лошадь прикрывает. Юноша замер, глядя на него почти не моргая. Черные волосы разметались и слиплись от крови и пота. Бледные губы сжались в тонкую линию. С ввалившихся, точно нарочно втянутых щек сошел румянец. Темные ресницы дрожали. «На меня похож, — Грач чуть сжал ему плечо, чтобы корнету и в голову не пришло еще раз подскочить, и вдруг почувствовал острую боль в руке. — А, черт, все-таки, зацепило». Прояснилось, и открылась огромная панорама боя. Лежать под обстрелом было страшно. Земля, жирная, как масло, содрогалась от ударов ядер. Больше всего Грач боялся, что одно из них упадет сверху — тогда труп лошади их не защитит. Умирать так глупо не хотелось. Спасение пришло неожиданно: пушки затихли, дав дорогу кавалерии. Грач, сжав зубы и перехватив корнета здоровой рукой, выскочил из-под лошади и понесся прямо на батарею. В том, что это свои, он не сомневался. От удара головой и боли он потерял ориентацию на поле боя, не мог понять, откуда приехал сам, а откуда на него налетел посыльный, но точно знал: стреляли французы. Спутать тактику капитана Тео он не мог. Только Франсуа стрелял в шахматном порядке. Сил хватило добежать только до крайнего орудия. Перепугав до смерти канониров, генштабист чуть ли не швырнул им корнета и упал на траву, шумно выдохнув. — К Даву…. Курьера… от меня… Пора, — просипел он на вдохе. Теперь можно было расслабиться. Сквозь затянувшую разум пелену он чувствовал, как его подхватили под руки и уложили на шинель, потом почувствовал, как затрясло повозку. Голоса преследовали его. Слова он понимал, но не разбирал. Слышал знакомые имена, приказы, но смысла в них не улавливал. Наконец все сменилось спасительной и забирающей боль темнотой.***
В себя Грач пришел к вечеру. Бой уже затих. Генштабист лежал и прислушивался к звукам вокруг. Кто-то ходил по палатке, шаркая стоптанными сапогами по примятой траве. «Доктор или фельдшер», — подумал он и хмыкнул. Звук получился жуткий, каркающий, и Грач сам напугался. Губ коснулось что-то мокрое. Тряпка. — Пить пока нельзя, — донесся приглушенный голос. — Только так. Грач тяжело открыл глаза. Рядом с ним сидел старик с длинными моржовыми усами и тусклыми от времени глазами. — Руку повредило, — не дожидаясь ответа, пояснил он. — Черт знает, генерал. Вашей крови мало, а болталась, как тряпка. Благо, левая. Пальцами пошевелите. Можете? — Могу, — Грач слегка повел рукой и поморщился. — Жить можно. Бывало и хуже. — Восстановится, — уверено заключил старик. Помолчав, добавил: — Напугали. Вас всего в крови принесли. Пока разобрались, что не ваша… Доктора у нас убило. Я, когда вас увидел, решил: точно угроблю. «Фельдшер», — заключил Грач и закрыл глаза. Думать было тяжело и даже больно. Как глупо он чуть не лишился жизни!.. Однако пушки там не должны были стоять. Он точно помнил: Коленкур хотел поставить пушки на высоты. Более того, проезжая утром мимо, он видел батареи именно там. Как, когда артиллерия переместилась вниз — осталось загадкой. Наутро ему полегчало. Фельдшер отпаивал его отваром из трав, от которого проходил озноб. Вечером приехал Даву. Грач встретил его полусидя-полулежа, укутавшись в шинель и грея пальцы здоровой руки о чашку. Несколько минут молчали: Даву оглядывал лицо генштабиста, Грач же терпеливо ждал, предоставляя первое слово маршалу. — Дурак, — наконец заключил тот. — Не спорю, — согласился Грач. — Эдмонд, зачем курьеров придумали? — Даву перешел на зловещий шепот. — Затем, чтобы дурные генералы сами не неслись по полю боя. — Может, мне надоело все и вся, и я решил совершить самоубийство за тебя, — Грач усмехнулся, поднеся к губам чашку. Затем, видя, что Даву принял его слова за правду, добавил: — Да нет, конечно. Жизнь мне пока еще дорога. Наполеон отправил лично меня. Понятия не имею, зачем. Я бы предпочел сидеть в палатке и заниматься анализом донесений. — И как ты только на эти пушки налетел… — Даву вздохнул, разглядывая его. — Голова целая? Болит? — Голова у меня болит от другого, — Грач допил отвар и поставил чашку на ящик из-под снарядов. — С детства. Мне вот что интересно… Я не один был. Со мной был корнет, русский какой-то. Совсем ребенок еще, лет семнадцать… — Знаю, — перебил его маршал. — Из императорского эскорта оказался. Недавно обменяли вместе с другими попавшими в плен из свиты. Первое сражение для него, а сразу плен… Перепуганный сидел. — Как его звали?.. — Громов, кажется. Не запоминал, — Даву махнул рукой. — Надо будет поискать на него сведения, — Грач прикрыл глаза и сполз ниже, под шинель. — На меня уж больно похож… Пригодится… — Что ты за человек, — маршал покачал головой. — Ранен, а все про работу. Отдыхал бы. — Ах Луи, — Грач усмехнулся устало, — это актеры со сцены могут себе позволить отдых в антракте. Те, кто работают за кулисами, не имеют права отдыхать. Им необходимо приготовить все, чтобы пьеса была сыграна по сценарию… И чтобы декорации не падали, как сегодня, и не били действующих лиц по голове… и руке.