Бракованный

У меня никогда ничего не было. И это не история о покинутом родителями ребенке, над которым злорадствовала сама Фортуна-Судьба. Нет. Это история обо мне. Как и у всех, у меня была семья. Нет. Не правильно. Я был у семьи. И между нами были неплохие отношения. Мы устраивали пикники, вместе убирались, смотрели телевизор и кино. Самые обычные отношения. Но было в них что-то, что потихоньку, кусочек за кусочком, разрушало их для меня. Что-то, что портило все, что было до, на что ушло так много сил. Я отлично помню мамины нежные руки, ее тихий шепот: «Я люблю тебя, зайчонок». Я помню крепкую хватку отца, его низкий баритон и заливистый гогот: «Ха-ха, посмотри на малыша Вилли!». Я помню мягкие объятия сестры. Но все это прозрачно, смутно и вот-вот растает, точно утренний туман, точно дымка. Куда лучше в моей душе запомнилось другое. Не жалей себя. Не преувеличивай. Если ты все еще этого не сделал, значит ты этого не хотел. Ты накручиваешь. Твои проблемы ничтожны. Не будь таким слабаком. Не выдумывай. Мне не до тебя, своих проблем хватает. Эти их слова будто были выжжены на моей душе, в тех самых укромных, потайных местах, доступ к которым имели не все. Этот, бывший долгое время таким чистым, уголок оказался запятнан, обезображен, осрамлен. Он больше ничем не выделялся на фоне всего остального — такого гадкого, уродливого, исполосованного неприятнейшими царапинами и гнойными ранами. Вот все то, чем стала моя душа лишь за два десятка лет. И не называйте меня страдальцем, чьи слезы столь же бутафорны и ненатуральны, словно декорации на детских спектаклях. Смысл всей их меланхолии — показать свою индивидуальность, собрать вокруг себя людей, пострадать. Эти люди шепчут, нет, даже кричат о чистоте своей души, о пошлости мира вокруг них, о невероятно огромном, разностороннем, прекрасном внутреннем мире, что не выдерживает давления уродливого, несправедливого мира вокруг них. Я же не могу хвастать этим также как и они. Моя душа — противный паразит, не приносящий пользы ни мне, ни обществу, лишь мешающий всем остальным. Даже лицо Призрака Оперы не могло быть столь ужасно и уродливо, как весь я духовно. Безобразный, я мог бы жить с такой душой, забыв о ней и предаться утехам и разврату мира, но нет. Не был я красивым, сильным, атлетичным, никогда я и мое тело не обладало теми качествами, которые так ценны в наше время. Да и не мое это тело вовсе. Я теряю над ним контроль, когда я сплю, когда закипает кровь, когда испуган. И предастся оно во власти земли, когда я умру и отныне никогда не будет моим. Ничего не стоят и те вещи, которые считаются «нашими» здесь, на этой земле. Мои одежда, вещи, дом — все это также не мое, как и земля для страны, как картины для художника. Ничего, абсолютно ничего не будет иметь смысла вечно. И все же, как и у Эрика, во мне горела надежда, что однажды кто-нибудь, кто будет любить меня, поддерживать меня, объявится. Несправедливо будет сказать, что я ничего для этого не делал — я делал и местами даже больше, чем того требовала ситуация. Но никто, никто не выдерживал меня… Я был истеричным, тряпкой, размазней, я не подходил на роль «мужчины» или даже «человека». Я — брак. Бракованный до кончиков волос. И это не изменить. Но я пытался. Я пытался изменится. Стать «альфачом», накачаться, поменять манеру поведения, но это все… не то. Все чувствовали, что это не я и это отталкивало не меньше, чем настоящий я. Я не был нужен, каким бы я не был. И мне не нужно было ничего. Не нужны были друзья, семья, увлечения, учеба, работа. Можете считать меня героем — я бросил ненавистную работу и какое-то время был счастлив новой. Хотя нет, вру, не был. Я не получал никакой радости ни от чего. А если и получал, то это было неважно — книги, игры, музыка. Все то, что я любил… я не умел даже проявлять любовь к этому. Для всех я был человеком без интересов, без надежд, без смысла. Пустой. Неправильный. Обделенный. Но все же, какой пейзаж за окном. А время шесть. Прекрасное число. Прекрасное для того, чтобы спрыгнуть… …и лишь в полете осознать, что у меня был я.