Каждый его по-своему хранит, Если беда, и если холода.
Раз ночь длинна, жгут едва-едва, И берегут силы и дрова: Зря не шумят и не портят лес. Но иногда найдется вдруг чудак, Этот чудак все сделает не так, И его костер взовьется до небес …
Марк вдруг осознал, что подпевает, стоя на остановке, полной людей. Он огляделся, но никто не заметил. Все стояли, закутавшись в теплые шарфы, как можно глубже, спрятав руки в карманы, вглядывались в поток машин, ожидая увидеть нужный автобус. Никому не было дела ни до январского утра, ни до песни. Всем было холодно, и люди ждали, когда уже приедет автобус, чтобы поехать дальше, начать свой день… «А я ведь огромный костёр того самого чудака. Моё призвание — светить так ярко, чтобы приходили люди, гореть так сильно, чтобы им было тепло. Среди холодной долгой темной ночи я буду маленьким солнцем. Но для меня нужны «дрова», мои когда-то закончатся, и я буду угасать, а вскоре и совсем потухну, оставив лишь тлеющие угли, а потом «ветер золу развеет без следа»… Обо мне вскоре забудут и найдут другой костёр, который будет греть и светить в этой непроглядной ночи. И так будет всегда. Я должен сделать нечто, чтобы мой свет и моё тепло люди запомнили и хоть изредка вспоминали о том, что я когда-то был большим костром Чудака, возле которого они грелись. Хотел бы я запомнить перед своим уходом, что чувствовал, когда видел, как сияют улыбки на лицах пришедших, как тени языков моего пламени пляшут на их щеках, как отражаются в их глазах мои искры, выстреливающие вверх, в тёмное небо. Какие-то добряки подносили мне дрова и хворост, чтобы я горел и светил ярче и сильней. И я был счастлив, обогревая всех пришедших, даря им частицу себя. Я видел, как друзья были рады быть рядом, подкидывая дрова, протягивая ко мне озябшие руки, смеялись и шутили. Потом случилось, так, что все ушли, оставив меня догорать. А я чувствовал, как тают последние дрова и веточки, вот они уже превращаются в угли, они еще горячи, и кинь в них веток и раздуй их — я бы возродился и вновь засиял, но некому, а те, кто рядом они сидели и смотрели, как я дотлевал. А потом и вовсе угли остыли, обратившись в горстку пепла, который ветер «развеял без следа»… Пожалуй, именно так я буду оглядываться в прошлое, глядя на прожитую жизнь. Она вряд ли будет долгой, но за неё я согрею скольких-то людей и буду счастлив, когда придет мой час. Я не пожалею ни об одной минуте, когда горел, светил. У меня ещё есть время, чтобы создать нечто, что напоминало бы обо мне, когда меня, Марка Крейга, не станет. А пока:Еще не все дорешено, Еще не все разрешено. Еще не все погасли краски дня.
Мне не хватает смелости доработать свои заметки, сделав их произведениями. Я должен это сделать, принести что-то от себя этому миру. Каплю тепла, доброты и света. Кто знает, вдруг именно она поможет кому-то в горький час. Я должен стать писателем, я должен работать над собой и своими записями», — Марк удивился собственной решимости и понял, что именно этого момента он ждал, не осознавая этого. Предрассветная дымка растаяла, в городе царил легкий зимний полумрак. Возле дороги в снегу копошились вороны. Громко крича, они чуть взлетали и начинали вокруг чего-то кружиться. Начинался снегопад. Серо-чёрные птицы. Белые клочья снега. Казалось, будто в небе разорвали огромную холодную перину, а теперь эти перья опускаются на землю. Вверх поднималась сизая струйка дыма чьей-то сигареты и тут же таяла в морозном воздухе, теряясь среди хлопьев снега. «На паре я обязательно постараюсь описать это утро», — подумал Марк, вставая в очередь к только подошедшему автобусу…