Titanium

      Образы мелькают в голове, когда Виктор выходит на лед с новой программой. Перед глазами уже привычно встают не переполненные трибуны на очередных соревнованиях, а ряды пустых сидений, уходящие все выше и выше. Шум зрителей, почти заглушающий нейтральную музыку разминки, сменяется лишь звенящей тишиной, вспарываемой скрипом льда под лезвиями коньков.       Человек катается в одиночестве, на него не смотрит никто, но Виктор точно знает, что он видит перед глазами.       То же, что и сам Никифоров.       У Виктора снова длинные волосы; он начал их отращивать после встречи с Юри, и теперь они спускаются на плечи, едва прихваченные заколками за ушами, прядями оглаживают шею, серым вихрем взметаются перед лицом.       Наверное, это сильно мешает его соулмейту, но Юри ни разу не жаловался.       Возможно, ему просто нравится видеть то, что видит его родственная душа. Видеть глазами Виктора.       - Тебе не мешают мои волосы? Я могу подстричься, ты же знаешь, - спрашивает Никифоров, мягко прикасаясь губами к подбородку жениха.       Юри небритый, лохматый, выглядит в своей любимой растянутой футболке таким домашним-домашним, что сердце щемит.       А футболка раньше принадлежала Виктору.       Они только проснулись, и Юри едва успел нацепить очки, когда Никифоров повалил его обратно на кровать. Идеальный выходной.       - Почему мне должны мешать твои волосы? – немного недоуменно спрашивает японец, и на его лице расцветает добрая улыбка. – Я их люблю. Тебе не нужно стричься.       Сам Виктор видит только отрывки жизни соулмейта, и они очень редко не относятся к фигурному катанию. Лед, лед и еще раз лед – каток в родном Юбилейном, на который Юри теперь ходит вместе с Никифоровым. Кричащий Яков – кричащий по-русски, хотя японец пока плохо знает чужой для него язык.       Новенькие коньки на ногах родственной души, которые почему-то кажутся маленькими - да и зачем бы Юри менять те, которые Виктор подарил ему к новому сезону? – запоминаются так же отчетливо, как и прямая светлая шерсть на черной спортивной кофте.       А старичок-Моккачин у них кудрявый брюнет, вообще-то, хоть и седеет с годами.       У него умные глаза-бусинки и короткий обрубок мохнатого хвоста, а в голове Виктора однажды видится маленькая лапка с гладкой шерстью, упирающаяся человеку в щеку.       - Юри, не стоит гладить бродячих кошек, они могут быть заразными, - как ребенку объясняет Виктор, вздыхая. Возможно, японец увидел животное на одной из улочек Петербурга, и просто не смог пройти мимо.       - О чем ты, Виктор? – спрашивает брюнет. – Я же собачник!       Возможно, система просто дала сбой, и в мире, где каждый человек видит образы из сознания своей родственной души, Виктор просто путается и чувствует что-то не то.       Но как же не то, когда вот он, Юри, который точно видит все то же, что и Никифоров, делит чувства с женихом на двоих, любит так, что им и связи никакой не надо?       Не может же это быть не Юри!       А в памяти всплывает чужая раскраска-антистресс, заполненная зелеными, оранжевыми и коричневыми узорами, кривой рисунок самого Никифорова, набросанный явно в спешке, от скуки – соулмейт нервничает, непорядок.       - Юри, что-то случилось? Тебя что-то тревожит?       - Виктор, ты чего? – японец кажется удивленным. – Я в абсолютном порядке. Как же может быть иначе, когда ты рядом?       Никифоров растягивает губы в ухмылке и чмокает жениха в нос.       - Хорошо, - легко соглашается. – А покажи мне рисунок, пожалуйста?       Улыбается, глаза делает милые-милые, просящие, как Кот в сапогах. Наглости – полная шляпа, улыбка острая, как шпага.       - Я же не умею рисовать, какой рисунок, Виктор?       Перед лицом соулмейта, должно быть, предстает блестящее полотно льда, потому что Виктор поскальзывается на вечерней тренировке в Юбилейном.       Юри дома интересуется, как прошел день, и на новость о падении удивляется совершенно искренне. Может, он так хочет показать, что для него падения любимого человека неважны, успокаивает себя Никифоров, но все равно на душе становится как-то неспокойно.       Не то чтобы он не был с Юри, если бы тот не являлся его соулмейтом, но ведь даже мысли такой допустить нельзя, верно?       А перед чужими глазами - действительно испещренная следами от коньков поверхность катка, только нельзя пожалеть того, другого – даже подойти нельзя. Никто и знать не должен.       Взгляд через образы в чужой голове цепляется за яркие краски на картинах. Это музей, но точно не Эрмитаж – на представленные там работы Виктор с Юри смотрели вместе, взявшись за руки и пальцами поглаживая ладони друг друга. Они – не большие ценители прекрасного в лице мировых шедевров, но что угодно кажется великолепным в компании любимого человека, не так ли?       - Ты сегодня ходил в музей? Без меня? – с шутливой обидой в голосе уточняет Никифоров, глядя на жениха.       - Не глупи, Виктор, после тренировки я весь день гулял с Моккачином! – голос Юри смягчается. – Насчет музея спроси у Юрио, кажется, он недавно ходил куда-то с дедом.       - Но я спрашивал не о Юрио, - Никифоров улыбается. – Я спрашивал о тебе.       Виктор берет золото с новой программой, и в чужой голове звучит та же песня, что и на арене спорткомплекса. Чужое тело двигается под ту же музыку, а перед глазами плещет не собственная челка, а чужие серые пряди.       Ему программа подходит даже больше, чем самому Никифорову. I'm bulletproof, nothing to lose       Меня не берут пули, и мне нечего терять Fire away, fire away       Так целься же, давай Ricochet, you take your aim       Один промах, ты целишься снова Fireaway, fire away       Давай, стреляй You shoot me down but I won't fall        Ты меня поразил, но я не упаду I am titanium        Я – титан       Правда, титан. Главное самому в это верить.       Можно жить и без связи – Виктор же с Юри живут, пусть и верят, что они друг для друга – родственные души. Любовь ведь измеряется не навязанными сознанию образами в чужой голове – но тем, что ты и без связи можешь предугадать, чем занят твой любимый человек, что он делает, что видит и слышит.       А связь… да пошла она к черту!       - Юрка, все в порядке? – спрашивает Никифоров, проходя мимо мальчика, сидящего на скамейке у катка и шнурующего свои новенькие маленькие коньки.       - В полном, - бурчит Плисецкий. – Только патлы обстриги, мешают.       И выходит на лед, не обращая внимания на замешательство Виктора. Сегодня, для разнообразия, в глаза лезут собственные волосы – зато хоть чужие не мерещатся.       Все правильно.       Ты – титан.