TODD. Том 1: Праздник крови

      Белые пушистые облака медленно плыли по прозрачному небу, отбрасывая тени на лежащий внизу город. Причудливыми очертаниями тёмные пятна ползли по улочкам и каналам, покрывая и освобождая крыши домов, гранит площадей и купола соборов... В этот мартовский день Венеция была полна необычайным спокойствием, царившим в каждой зале и в каждом сердце; в каждом сердце венецианца, будь то лодочник, пекарь, врач или министр.       Яркие солнечные лучи омывали белоснежные стены Санта-Марии. Её величественный серый купол возвышался над сводами черепичных крыш. Здесь, на Гранд-канале, среди множества обыденных, выкрашенных в солнечные цвета домиков, стоял один маленький особняк...Тёмные пролёты арок, зияющие у самой воды, и бледный мрамор – такие здания – большая роскошь для Венеции. На фасаде изящные маленькие колонны обрамляли высокие округлые окна. Лишь одно – большое – выходило на балкон. В этот час его стеклянные двери были открыты, а значит хозяева, молодая семья Луссо, были дома.       Венецианская тишина проникла и сюда, она словно повисла над комнатой. Стены, мебель – казалось, всё было погружено в вечный сон. Хозяева всегда вели тихую жизнь, но сегодняшний день оказался за гранью обыденного... В центре просторного серого зала стояли два глубоких кресла и маленький мраморный столик между ними. Сквозь оконное стекло солнечный свет проникал в комнату, освещая всё её пространство. Этот пустой свет не вносил даже капли радости в мрачную тишь, царившую здесь. Вдруг на мгновение пронзительный звон стрелой рассёк пелену сна. Молодая женщина, приподнявшись с кресла, обернулась. Её печальный взор опустился на небольшие часы, стоявшие на комоде прямо напротив окна:       – Двенадцать часов…       Вздохнув, она вновь окунулась в мягкий бархат кресла. Но нет. Какие-то странные мысли уже не давали ей покоя. Она посмотрела на молодого человека, сидящего в другом кресле, в её глазах отражались десятки вопросов. Но Дженнаро не заметил этого... Взгляд, устремлённый в какую-то неведомую пустоту, пальцы, бегающие по рифлёной поверхности чашки... Всё это наводило на мысль, что Дженнаро отделился от реального мира, а может, его уже давно терзают мысли, те же самые, что пришли к Элисе? Казалось, молчание длилось целую вечность, но это была лишь иллюзия.       А в другой части комнаты, напротив балконных дверей, сидел ребёнок. Девочка тоже молчала, но она молчала иначе: закрыв глаза, она с наслаждением вслушивалась в тихий плеск воды за окном; лёгкий ветерок, залетев в комнату, раздувал её лёгкую чёлку... Услыхав голос матери, девочка оглянулась:       – Двенадцать часов?!        Но ответа не последовало. Дженнаро всё так же пребывал в раздумьях, а Элиса опустошённым взглядом молча смотрела на тающую кофейную пенку. Тогда ребёнок поднялся с пола и подошёл к столику. Тихо, без единого шороха или звука девочка положила руку на колено отцу и, повернувшись к маме, спросила ещё раз:       – В чём дело? Я знаю, что в Англии в пять часов чаепитие, а вот про двенадцать часов я ничего не знаю.       Элиса подняла глаза, но ответить не успела. В этот момент Дженнаро, очнувшись, спокойно сказал:       – С этим временем связана одна история...       – Мы с папой не хотели бы о ней говорить, – задумчивым тоном Элиса подхватила погасшую речь мужа.       – Почему? – в глазах пятилетнего ребёнка вспыхнула неутомимая искорка интереса.       – Понимаешь, Ника... Эта история крайне печальна... – возможно, эта фраза прозвучала в сознании Дженнаро твёрдо и уверенно, однако наяву она была больше похожа на неудачную отговорку.       Ника, скорчив гримасу, укоризненно посмотрела на отца:       – И что же это за история?       – Твоя настойчивость меня пугает, – встретив пронзительный взгляд дочери, Элиса попыталась улыбнуться.       – Хм... Ну пожалуйста, maman!       Дженнаро и Элиса переглянулись: «Нет, нельзя...». Но было слишком поздно. Сомнения оставались, а решение надо было принять. Наконец, тяжело вздохнув, Дженнаро начал рассказ: «Когда-то в нашем городе жил человек... Совершенно неприметный, о нём мало кто знал, да и незачем было знать. Лишь одно в нём было странным – его хобби, которым он увлекался, чуть ли не с детства – коллекционирование часов, старинных часов. За это он получил прозвище «Часовщик», а настоящее его имя – Паоло Смит. И вот однажды в своей квартире он нашёл то, что навсегда изменило его жизнь...       Мрак почерневшего неба изредка разрывали косые молнии. Белыми росчерками они пытались прорваться вглубь города, вновь и вновь пропадая в густой темноте. Над черепичными крышами то и дело раздавались раскаты грома. Из застывших у самой земли тёмных туч низвергался ливень. Его крупные капли бились в окна домов, норовясь попасть внутрь... Буря покорила город, покрыв его непроглядной мглой.       А где-то в центре Венеции, вдали от взбунтованных вод каналов, по узкой улочке шёл человек. Он шёл, медленно ступая по лужам в своих изношенных кожаных башмаках. Иногда, останавливаясь, он вслушивался в повсеместный шум дождя и, не найдя ничего в шелесте ливневых струй, вновь продолжал свой путь; его грязный, исшитый заплатками сюртук, не смотря ни на что оставался сухим. Так он шёл по уличному коридору, не замечая ни ливня, ни ветра, пока не остановился напротив маленького перекошенного домика. Застыв между двумя полосами света, льющимися из окон, он вновь начал вслушиваться в непрерывную дробь дождя.       – Попались!.. – на лице человека появилась чуть заметная ухмылка.       Он поднялся по старым каменным ступенькам и осторожно постучался. Тут же дверь перед ним отворилась. На пороге стоял невысокий рыжий мужчина и недоумевающим взглядом рассматривал незнакомца. Но проходимец даже не думал объясняться; он стоял, беззаботно осматривая через дверной проём убогий интерьер комнаты, и ожил, лишь только Часовщик собрался уйти:       – Я пришёл за часами. Прошу Вас, сэр, верните мне их. При этих словах Паоло застыл, а незнакомец, не дожидаясь приглашения, вошёл в дом. Переступив через порог, он окинул взглядом помещение: высокие тусклые стены, затянутые по углам паутиной, кое-где стояла старая рассохшаяся деревянная мебель, с потрескавшегося потолка свисала люстра, её мигающий свет слабо освещал комнату. Тут взгляд незнакомца упал на тяжёлый стол, ведь там, на его грубых потемневших досках чуть блистала медная крышка часов... А Часовщик стоял, не в силах понять произошедшее. Но вдруг он рванулся с места.       − Минуточку! – Паоло подбежал к столу и схватил часы.       В ответ на это незнакомец лишь с недоумением посмотрел на Смитта:       − Сэр, я не узрел Вашей реакции, а теперь Вы хотите сказать мне, что я не имею права забрать то, что мне принадлежит по праву? Сэр, я считаю это несправедливым...       Паоло ошеломлённо взглянул на него.       − А не могли бы Вы мне всё объяснить? – в глазах Часовщика вспыхнула злоба.       Незнакомец бросил на Паоло подозрительный взгляд:       − Я не собираюсь открывать Вам своего имени, сэр... Но кое-что рассказать могу, − он вторично окинул взглядом комнату, − Только позвольте для начала мне узнать, что это за город?       − Венеция.       В голосе Часовщика звучало ледяное спокойствие, однако его собеседника охватил невероятный ужас. Ужас, взявшийся, казалось, из ниоткуда.       − Не может быть. Нет... – незнакомец подавленно опустился на стул, − А год? Который год?!       Часовщик невольно задумался:       − Тысяча... Девятьсот восемьдесят восьмой.       − Господи... – незнакомец сидел, рукой подперев голову. Его дерзкая уверенность сменилась отчаянием.       Паоло подошёл к нему и подал стакан воды:       − Вот, возьмите.       В ответ последовал лишь кивок.       − Так что же всё-таки произошло? – Часовщик сел по другую сторону стола.       − Что произошло?! – незнакомец с грохотом поставил стакан на стол и вскочил, − А... Вы же не знаете... И не понимаете, что я оказался не в своём городе и даже не в своём времени!       Часовщик застыл. Смятение охватило его разум: неужели перед ним действительно гость из другого времени? Встряхнув головой, он устремил взгляд на человека, стоящего впереди:       − Как?..       Незнакомец медленно повернулся:       − Я – лондонец, живущий... живший в тысяча восемьсот шестидесятом году!..       Он вновь схватился за голову, подошёл к столу и сел. Паоло, проследив за ним, выпрямился. Спустя минуту раздумий он глухо проговорил:       − Вот оно что. Значит, Ваши часы не просто часы...       − Именно! Я догадывался, что что-то может случиться... Но не думал, что всё будет столь серьёзно!..       Паоло вынул из кармана часы. Медная крышка блеснула в неярком свете.       − Как же он был прав... – неуверенным тихим голосом произнёс незнакомец.       − Что, простите? – Часовщик достал откуда-то записную книжку и положил её перед собой, отодвинув часы на край стола. Подняв глаза, он, видимо, хотел спросить ещё что-то, но запнулся.       Незнакомец, заметив этот взгляд, вздохнул:       − Моё имя и фамилия – Саймон Визлс, но в Лондоне меня чаще называют «Скрипач», − посмотрев на Паоло, гость улыбнулся, − Да-да, я играю...       Часовщик, поводив глазами по стенам тоскливой комнаты, спросил всё так же неуверенно:       − А как живётся у Вас там... в Лондоне?       Лицо Саймона исказилось в пугающей ухмылке:       − Что ж, я могу поведать Вам одну историю, которая ответит на этот вопрос.       Саймон лёгким движением руки открыл створки часов, но оставил их на столе.       − Но сначала я расскажу Вам о самом Лондоне, − голос его стал настолько мрачным и холодным, что Часовщик невольно поднял глаза и вгляделся в него.       Но тут Скрипач смягчил тон и продолжил:       − Расскажу словами моего друга...       Паоло, записав что-то, кивнул, показывая, что готов слушать дальше. И Саймон после нескольких секунд молчания, в течение которых он внимательно наблюдал за Часовщиком, начал:       − Этот город завёрнут, как в саван, в туман.        И царит в нём безумье, порок и обман...       На мгновение Часовщику показалось, что сам Лондон предстал перед ним во всём своём тёмном обличье. Он взглянул на часы. Из-под стекла тонкими лучами сочился слабый зеленоватый свет. Паоло встряхнул головой и посмотрел на Скрипача. Но тот, не замечая ничего, продолжал медленно и равномерно говорить, и с каждым его словом свет часов усиливался:       − Город мрачных трущоб, весь изглоданный злом,       По ночам его мгла накрывает крылом.       И в глазницы домов смотрит ночь, словно ворон,       Этот город безукоризненно чёрен.       Ярко-зелёный свет, уже заполнивший комнату, начал угрожающе превращаться в столь же неприятный едкий дым...       − Только толпы теней, только Темзы свинец –       Этот город страшней, чем оживший мертвец.       Они окончательно растворились в клубах дыма. А как только ядовитый свет погас, в комнату начал просачиваться туман.       − И в роскошных дворцах вечный холод и тлен,       И часы мертвецам отбивает Биг-Бен...       Голос Скрипача затих. Наконец, туман поредел, и Часовщик с ужасом осознал: вокруг больше нет ничего, что он мог бы назвать своим. Впереди, в пелене неизвестности, виднелись очертания башни, её циферблат светился, словно золотой диск луны. Злой, холодный, леденящий душу, ветер, завывая, полз с Темзы, гоня за собой новый туман. Наблюдая эту мрачную картину, Часовщик невольно вздрогнул и устремил взгляд на Саймона...       − Вы не бывали в Лондоне, сэр?       Этот город безукоризненно сер...       Сказав это, Скрипач вытянул из кармана часы и открыл их.       − Зачем, зачем Вы сделали это?!       − Я этого не хотел. Часы имеют свою волю, − голос Скрипача не дрогнул. Его холодный пристальный взгляд был устремлён вдаль, − И к тому же, сэр, мы не перенеслись окончательно: мы находимся одновременно и там, и здесь...       Воцарилась тишина. Оба молчали, вглядываясь в поднимающуюся пелену тумана.       − Часы перенесли нас визуально, − прервал молчание Скрипач, − Они перенесли наши мысли, а тела остались в...       − В Венеции.       − Да...       − Кто это?       Часовщику удалось разглядеть силуэт человека, который медленно, покачиваясь, направлялся к ним навстречу.       − Билл Вин. Раньше он был торговцем, − в голосе Скрипача прозвучала горечь, − Потом он попал под суд из-за мелочёвки, а в результате лишился всего...       − Он... Он нас не видит?.. − Часовщик перебрасывал пристальный взгляд с Билла на Скрипача.       − Нет. Не видит. Мы перенеслись визуально, поэтому нас не видят и не слышат, и мы сами не будем чувствовать ни холода, ни тепла, ни прикосновения.       − Но ветер... Он...       − Это Ваше душевное состояние, сэр. Вы чувствуете отнюдь не ветер...       Скрипач сделал шаг в сторону какой-то мрачной улочки, жестом попросив Часовщика следовать за ним.       − Куда мы?       − Хочу показать Вам самую худшую сторону жизни в Лондоне.       Часовщик неохотно пошёл следом, бросив через плечо тоскливый взгляд на площадь, где одинокий силуэт продолжал свой бесцельный путь...       Они шли недолго. Но чем дальше они уходили, тем ужаснее становилось вокруг. Там, куда Скрипач вывел Часовщика, не было ни души, а огоньки в фонарях еле-еле теплились.       − И где же мы? – с тревогой в голосе спросил Паоло.       − В типичных лондонских трущобах. Я, пожалуй, продолжу свой рассказ...       − Словами Вашего друга?       − Да. О нём я ещё расскажу Вам.       Они замедлили шаг, и Скрипач вновь заговорил стихами:       − Наш бренный мир задуман Им       Как царство света и покоя.       Наш мир и должен быть таким,       Но где Вы видели такое?       И, словно по зову, из переулков и всех тёмных углов появились грубые грязные лица. Голос Скрипача отдавался в их душах как глухой, тяжкий и холодный стон, но никто из нищих не видел тех, кто потревожил их улёгшуюся боль.       − Любому в душу наплюют,       Не пощадив заслуг и судеб.       Тут и ограбят, и убьют,       И оболгут, и обессудят!       Скрипач, угрюмо напевая, вёл Часовщика вперёд.       − Лю-уди, до-обрые лю-уди,       Пусть наш мир добром, добро-ом прибудет!       Нищие хрипло и злобно подговаривали, голос в их душах всё не утихал, и Часовщика это сильно тревожило.       − Не подадут, не пощадят,       На гроб земли не бросят горсти.       Друг друга поедом едят,       Хрустя, обгладывают кости.       Своих детей едят отцы,       Творцы себя съедают сами.       По свету бродят мертвецы       С такими добрыми глазами!       Под конец голос Скрипача всё же дрогнул. Он тяжело вздохнул и обернулся. Часовщик стоял невдалеке от него и смотрел на надвигающуюся толпу, постепенно отступая.       − Лю-уди, до-обрые лю-уди!       Пусть наш мир добром, добро-ом прибудет!       Бедняки метались из стороны в сторону, падали, корчась на земле. Некоторые валили на землю остальных, другие же, что стояли на ногах, шли дальше, прямо на двоих, пришедших из иного времени, невидимых путников.       − Идёмте, быстрее! – Скрипач схватил застывшего в ужасе Часовщика, рывком выведя его из шокового состояния, и побежал. Побежал вместе с ним прочь оттуда.       Но стоило им скрыться за углом, как Часовщик отдёрнул руку и гневно посмотрел на Саймона.       − Что... Что Вы с ними сделали?!       − Пожалуйста, сэр, прекратите во всём обвинять меня! Мой друг взял эти слова не откуда-то, а именно из здешних мест, от этих людей, − Саймон опёрся рукой о стену, − Со временем здесь становится всё хуже и хуже... Поверьте мне.       Часовщик вздохнул: Скрипач действительно ни в чём не виноват, и обвинять его совершенно бессмысленно:       − А... Когда же Вы всё-таки расскажете о своём друге?..       Скрипач в упор посмотрел на него и ухмыльнулся:       − Скоро, совсем скоро...       Они вышли на широкую пустынную мостовую и направились навстречу светлеющему небу, где вот-вот должно было взойти алое солнце...»       Зал вновь наполнился тишиной. Девочка, всё это время с интересом слушавшая рассказ, молча сидела на полу, опустив голову. Сделав очередной глоток кофе, Дженнаро продолжил:       − Эта леденящая душу история произошла ровно сто пятьдесят лет назад...       Внезапно, отведя глаза, он задумался над чем-то.       − Или раньше... – Элиса посмотрела на него.       − Или позже, − Дженнаро поймал её укоризненный взгляд, однако ничего не ответил, − Но до сих пор она будоражит воображение, и кровь её нет-нет, да и проступит на серых лондонских мостовых...