Сумерки богов

Март выдался холодным. Редкие проблески солнца перемежались то сумрачными, то метельными днями. Снег падал на грязную размокшую землю, которая принимала его, уже не сопротивляясь. Старик вглядывался в серую даль уходящей в бескрайность равнины, опершись на клюку. Да, быть может, ему и не суждено уже будет сажать цветы в господском саду. Едва ли он доживет до весны. Взгляд его был равнодушным и равнодушным было ожидание смерти. Молодость, зрелость, полные сил, желаний, - минули, и в душе его было лишь то же серое ожидание конца, каким было пропитано все вокруг. Весна придет для других. За спиной послышался шум. Наверное, в поместье провожали очередного доктора. Старик не обернулся. Сколько их перебывало за последнее время! Доктор Чи-Джин с чувством внутренней неудовлетворенности покидал поместье. Но это ощущение было порождено не осознанием, что он бессилен помочь пациентке – молодой, но неизлечимо больной женщине. Хоть она и звалась княгиней, от нее за версту разило духом Руконгая, низкого рождения, и это исключало всякое сочувствие со стороны именитого врача, привыкшего обслуживать самых знатных особ. Однако даже циничного Чи-Джина поразило ощущение лютой холодности, исходившее от ее мужа. Князь выслушал безнадежный приговор врача, не выказав не малейшего чувства, не проронив ни слова. И, казалось бы, это естественно – не наследному князю нарушать этикет, но за этим равнодушием чудилось такое ледяное отчаяние, что хотелось поскорее оказаться подальше, бежать, бежать, пусть даже в эту ледяную безрадостную стужу, которая казалась еще страшнее от того, что заменила собой весну. Желание старого Чи-Джина не замедлило исполниться: аудиенция была краткой, и спустя несколько минут он смог отправиться к теплому домашнему очагу и прихотливо приготовленному ужину, скрашенному бутылью доброго, разгоняющего холод в крови саке. Слуги, кланяясь, с почетом проводили доктора, а князь Кучики слушал, как стихают шаги в глубине коридора. Еще один. Зачем он приглашает их, когда сам уже давно все понял? И Хисана не ждет радостных вестей. У нее нет сил воспротивиться мужу, которого она привыкла слушаться, поэтому она безропотно позволяет очередному эскулапу осматривать себя, тратя на это остатки сил… Впрочем, ей они все равно не нужны: она ждет смерти и давно смирилась. Так же, как и он. Бьякуя вспомнил, как приказал собрать отовсюду всех самых искусных врачей и лекарей. Это была его вторая попытка завоевать Хисану... Поначалу он ждал, что лед растает сам собой. В день свадьбы они станут не посторонними, родными. Как бы не так. Хисана оставалась такой же тихой и безучастной, замкнутой, пугливой и старательной. Она была доброй, милой, но... чужой. Тогда он сделал над собой усилие, первый сделал шаг навстречу. Он рассказывал ей о событиях своей жизни и впечатлениях дня, о том, что волновало, тревожило и радовало. Он ждал, что, видя его доверие, его готовность делиться, она и сама раскроется. Но нет, она спокойно и покорно выслушивала его, кивала и отвечала в нужных местах, вежливо, разумно и с надлежащей скромностью, подобающей ее положению бедной необразованной девушки, ничего не смыслящей в делах мужа, который неизмеримо выше ее. Он пробовал найти дорогу к ее сердцу через красоту, свято веря в ее силу, пересказывал ей любимые книги, в красках описывал те картины природы, которые ему довелось увидеть в жизни. Но и это оставляло ее равнодушной и безучастной. Изредка ему удавалось заинтересовать ее увлекательным сюжетом, но дальше простого любопытства к поворотам захватывающего повествования дело не шло. И ему оставалось лишь проклинать себя за излишнюю откровенность и торжественность речей, которыми он, похоже, добивался только одного – что Хисана ощущала пропасть между ними еще непреодолимее, а его более чужим. Бьякуя пытался объяснить ей, что ему не важно, что она жила другой жизнью, что он готов принять ее такой, какая она есть, и верит, что человеческая теплота сильнее социальных различий. Она вежливо благодарила его за доброту… И постепенно в его сердце закралась догадка, что дело не в разности происхождения и жизненного опыта. И даже не в том, что этот опыт заставляет их по-разному смотреть на вещи. Причина того, что он никак не может найти верного пути, в том, что она не идет навстречу. Ей не нужна его любовь. Но боль заставляла гнать от себя невыносимые мысли... Бьякуя был в недоумении. Он не знал, как пробиться сквозь ледяную стену. Горечь накапливалась и выливалась в раздражение. В какой-то момент он заметил, что его резкость – единственное, что способно вызвать в Хисане хоть какое-то чувство, пусть и чувство вины и испуга. Она становилась нежной, искала возможность угодить и хоть в этом начинала проявлять к нему внимание. Ее робость раздражала, но и лила бальзам на израненную сомнениями душу. Тогда он испугался, заподозрив, что бессознательно злоупотребляет этим. Боль непонимания, потребность вновь и вновь убеждаться, что он не безразличен, вынуждали его все чаще изощренно показывать Хисане свое неудовольствие. А ведь ей столько пришлось перенести! Голод, насилие, бесприютность – ему и незнакомо это отчаяние. Сколько же эгоизма в его самых возвышенных и великодушных чувствах! Примерно тогда же князь стал замечать, что многие его боятся. Слуги, подчиненные… Но разве сдержанность и высота положения всегда рождают такую отчужденность? Что же он за чудовище? Он сделал непозволительное для князя Кучики – он попытался объяснить Хисане, попросить прощения. Он хорошо помнил, как непонимающе она на него смотрела. И в ответ на его излияния лишь качала головой – он князь, он ее муж, зачем он говорит ей все эти вещи, он вправе так поступать, и разве она может держать на него обиду? Нет, нет, она слишком благодарна ему! В ее готовности все поскорее забыть чувствовалось такое безразличие, что он пришел в отчаяние. Если человек переживает, сомневается, обижается, - ему не все равно! Но как легко даровать прощение тому, чьи слова и непонятные поступки не задевают всерьез! Потом слабость здоровья его супруги обернулась серьезной болезнью. Бьякуя использовал все свои возможности – а они были отнюдь не ничтожны – чтобы излечить Хисану. Созвал докторов, сидел с ней днями напролет, старался угадать малейшее ее желание. Ему казалось, что его участие, его помощь в беде заставят ее осознать, что даже самые приземленные горести близки ему. А когда многократность приговора врачей уже не оставляла иллюзий, он ужаснулся – неужели он мог принимать за возможность сблизиться настоящую беду? Нет, он просто не представлял себе, что опасность так велика! Он, выросший в богатом поместье, обеспеченный все необходимым, просто не понимал, что у его истории может быть несчастливый финал! Но в глубине души шептал коварный голос: это ты накликал беду! Ты был слишком самоуверен, ты изыскивал любую возможность добиться желаемого! А разве сердце не говорило тебе, что она… просто не любит? Но ты не хотел смириться, ты ждал, ты призывал то, что поможет тебе завоевать ее! Так вот, получай! И дни наполнились безысходностью. Бьякуя приказывал себе смириться, перестать тревожить Хисану и омрачать ее последние дни своими нелепыми попытками разжечь огонь в ее приготовившемся навсегда остыть сердце. И снежинки за окном казались ему обнадеживающим примером того, что холод не так уж невыносим... В день, когда ее похоронили, Бьякуя с тоской осознал, что никогда не смирится. Не сможет отпустить свою мечту. Быть может, его любовь была эгоистичной, избалованной, капризной, быть может, он чудовище! Он готов признать себя таким. Он готов отказаться от новых привязанностей, если они так мучительны для тех, в ком он нуждается. Но он не в силах перестать думать о Хисане, желать ее присутствия, рассказывать ей обо всем, любить ее и раз за разом просить прощения за свою любовь. Теперь это уже не потревожит ее. Теперь она его выслушает…