Ночное

      Темная ночь вступила в заслуженные права, тканым зведами покрывалом окутав Конохагакуре. Давно опустели улочки селения и погасли последние огни домов, оставляя за собой мирную тишину, разбавляемую лишь шорохами живой природы да изредким шебуршанием стоящих на ночном посту шиноби по периметру деревни. Обстановка казалась относительно спокойной и умиротворенной, однако всякому была известна лживость подобной безмятежности, и кунай хранился едва ли не у каждого под подушкой.       Поместье клана Сенджу также погрузилось в недолгий покой. Смолк последний лязг оружия на тренировочном поле, перестали сновать домашние работницы, и без того излишне незаметные, и лишь тихое сопение стояло тихим отголоском в коридорах жилища. Лишь в одной комнате не были сдвинуты седзи. Глаза, не сомкнутые накопившейся за день усталостью, безучастно наблюдали серебряные отблески лунного света на водной глади небольшого пруда.       Не первую ночь Хаширама Сенджу засыпал с трудом. Еще с того самого момента, как Учиха Мадара покинул созданную ими деревню, гложущее волнение поселилось в сердце Первого. Оно терзало мужчину, словно выцарапывая изнутри плоть, и наполняло голову различными тревожными мыслями, которые, несомненно, в дальнейшем имели место быть и наяву. Однако тогда глава Листа вполне мог отстраниться от неприятных мыслей, сосредоточив относительное внимание на работе, чему несколько был удивлен Тобирама — такой продуктивности доселе он от старшего брата не наблюдал. Но теперь, когда за плечами находилась свершившаяся решающая битва, сон покинул шатена окончательно.       Жалел ли Хаширама о случившемся? Безусловно, он считал Мадару своим лучшим другом, родным братом, с которым их объединяло нечто большее, чем с тем же Тобирамой. И пусть они пришли к такому недолгому, но все же перемирию сквозь череду кровопролитных стычек, в них, как думалось Сенджу, и закалилось родство двух глав ранее враждующих кланов. Когда наконец, как опять же думалось Хашираме, их общая детская мечта воплотилась в гордую Деревню Скрытого Листа, и ранее неуловимая птица удачи, казалось, уже была ухвачена за пестреющий надеждами хвост, все так некстати обернулось… Ужаснее, чем Шодай мог себе представить. Да, он пронзил сердце дорогого друга, защищая отныне только его деревню, его огромную семью, ведь иного выхода ему не оставалось, и вряд ли он имел место быть. Да, он вынужден был, и действовал в интересах деревни, хладнокровным движением из-за спины пронзая обессиленное тело. Но события, ранее произошедшие, и скрепленная крепкими нитями судьба, что так беспощадно продолжала рубить головы, никогда не исчезнут. Былая дружба, выкупанная в крови, так и останется в сердце, мучая голову.       Как бы то ни было, сделанного не воротишь, и все, что теперь оставалось Сенджу, — продолжать стоять во главе горячо любимой деревни, защищая ее любой ценой. Ему пришлось пожертвовать прошлым ради светлого будущего, и что же жалеть теперь о содеянном? Однако раны, что давно уже зажили на крепком теле шиноби, въелись грубыми рубцами в самое нутро, и не придумано еще было людьми лекарство, заживляющее душу.       Тяжело вздохнув полной грудью, мужчина одним осторожным движением сдвинул седзи, погружая комнату в полумрак, и тихо прошел к футону, на котором уже давно мирно спала любимая жена. Хаширама прилег подле, аккуратно отодвинув алые пряди шелковистых волос со своей подушки, и, поджав губы в мягкой полуулыбке, прикрыл глаза. Конечно, еще не скоро объятия Морфея окутают Шодая, и беспокойное сердце не скоро сменит свой бег на мерный шаг, но здесь, вблизи с любимой женщиной, он мог хоть на йоту, да спокойно вздохнуть.       Густая листва, скрывавшая поместье Сенджу, убаюкивающе перешептывалась, перекликаясь с тихим стрекотом кузнечиков.