Большее'

Дым легким шлейфом тянется вдоль пола, окутывая каждый выступ в комнате. Смог от сигарет першащим осадком раздирает горло, хочется закашляться, но вместо этого очередная затяжка. Пахнет алкоголем, на светлых простынях расползается желтое пятно — стакан нужно держать крепче, когда пальцы покалывает эйфорическая слабость. Вайзли двигается размеренно, прикрыв глаза, поддаваясь мнимому порыву. Они оба пьяны, заполнены табачным дымом и мыслями друг о друге. Полумрак номера не скрывает плавные движения мальчишки, свет от зажженных ламп выхватывает обнаженные участки кожи, украшенные россыпью веснушек. Тики следит, словно хищник за жертвой, неотрывно, выжигая в памяти каждое мгновение этого вечера. Ради него он согласится бросить драгоценные шахты, если таковым будет желание. Музыка ассиметрична с движениями; вновь Вайзли поддался своим внутренним голосам, сливаясь душой и телом с ними. Для Мудрости алкоголь, словно ключ от запертых ворот, нельзя предугадать какая дверь откроется следующей. Широкая рубашка едва прикрывает оголенные ягодицы, что совершенно не смущает мальчишку. Он тонет в густой дымке, разводит руками, бросает исступленные взгляды. Хочет продолжения и знает, что получит, стоит лишь немного поиграть незамысловатую роль. А Тики поддается первым порывам, не требуя кульминационных моментов, нетвердой поступью направляясь к его любимому развлечению. — Дядюшка будет в ужасе, если узнает, — Вайзли глупо хихикает и ускользает от мужчины, едва не падая на ближайшее кресло. Шерил догадывается, они оба это понимают, но по ряду причин предпочитает закрывать на такие детали глаза. Пока работа выполняется, другое не волнует расчетливого главу Камелотов. У Вайзли худые плечи, острые, словно не сбитые морем камни. У Вайзли яркие веснушки, рассыпанные дорожкой золота по всему телу. У Вайзли непослушные рыжие волосы, приятно ложащиеся в широкую ладонь. У Вайзли вздернутый нос неровной формы, ведь уличная жизнь не обходится без показов собственной силы. Тики пьян и свободен, позволяет делать себе то, чего желает внутреннее «я». Цепкие пальцы сжимаются на тонком запястье, а мягкая обивка кресла слегка дерет обнаженную кожу. Зачесывает пятерней рыжие волосы, смотрит на прикрытый третий глаз; остатки человечности сегодня стоят во главе абсурдности. — Мы же сделаем это снова? — Вайзли разводит ноги, придвигаясь вплотную к мужчине. Тонкая ткань рубашки отделяет их от ощущения полной близости. Мудрость понимает все без слов, медленно расстегивая золотые пуговицы. Даже на груди веснушки. Любимец солнца в проклятой тьме. Какая ирония. Тики пахнет алкоголем, сигаретами и углем, три любимых запаха не вымыть с кожи, не замаскировать дорогим парфюмом. Вайзли прижимается щекой к плечу, глубоко дыша, сгорая от смешенного жара; Тики скользит ладонями вдоль выпирающих позвонков, вылавливая взглядом яркие веснушки на чужих плечах. Ему нравится этот мальчишка — беспринципный, своенравный, не разменивающийся на лишние сопли и фальшивую романтику, всегда готовый принять его всецело, не задавая лишних вопросов. Беспризорнику совсем недавно исполнилось семнадцать и, если бы сейчас их застали, то пришлось объяснять обоюдность в согласии. Но кому в голову придет проверять дядю с племянником, прибывших по малозначимым делам. Вайзли кашляет, давится воздухом, пытается произнести что-то внятное, однако выходят лишь очаровательные звуки, граничащие с всхлипами. Этим можно дразнить впоследствии, но он не станет. Тики упивается обнаженной страстью, держит в руках редкий камень, найденный среди прочего мусора. Смутные отголоски прошлых жизней крутятся где-то на подсознании, но острые ощущения действительности полностью перекрывают периферию. Это страсть или уже нечто большее? Вайзли кусает едва выпирающие ключицы мужчины, оставляя за собой липкий след от слюны. Тики кончает, еще больше теряясь в распалившихся ощущениях. Возбуждение, подогреваемое алкоголем, оседает жаром внизу живота, теперь лишь приятно согревая обоих. Атмосфера вокруг сквозит удовольствием, подводя черту очередного этапа. — Хочу рыбу, — Вайзли лениво тянется, укладывая голову на широкой груди. А Тики лишь улыбается, набрасывая на острые плечи свою рубашку.