Подарок

Мы опаздываем. Мы сильно опаздываем. Мы безнадежно, жестоко, непоправимо опаздываем на репетицию. На два с половиной часа. И все эти два с половиной часа надрывался дурной мультяшной мелодией мобильник Татсу (свой я утопил в ванной пару дней назад, и ничуть не жалею). Конечно, нам звонили. Сначала с удивлением, потом с раздражением, а затем с беспокойством и мыслями о не очень-то позитивных вещах (типа шел по улице, упал, очнулся – гипс). Как будто воочию вижу, как сменяются все эти выражения на точеном лице нашего лидер-сана, он же просто Мийя. Снова болит голова (клятва «Я больше никогда не буду пить!» кажется смешной в любое время, кроме бесконечных часов утреннего похмелья). У меня в левой руке коробочка апельсинового сока, а за правую Татсуро довольно неделикатно тащит меня вперед. Вообще-то мы никогда не ходим за руку, не обнимаемся прилюдно и не разводим никаких «розовых соплей», как выражается одна моя знакомая. Татсу по-прежнему стебёт надо мной по-черному на репетициях и остро подкалывает дома, и вообще мы довольно часто скандалим из-за всякой фигни типа некормленых рыбок и лежащих на кухонном столе татсуриных носков… …Мысли разбегаются, как напуганные тараканы, а ноги в коротких джинсиках и серебристых кедах с высокой шнуровкой отчаянно и безуспешно пытаются попасть в такт широким шагам высокого Ивагами (блин, рифмуется с «синигами», — может, в кои веки текст сочинить?). Перед дверью студии резко тормозим и делаем глубокий вдох, кажется, один на двоих. Переглядываемся, как школьники… и я вталкиваю Татсу в студию первым. «Собирать тебе ныне гроздья гнева моего!»— крутится в мозгу неизвестно как застрявшая там и, скорее всего, перевранная безбожно библейская фраза. «Гроздья» лидер-сан действительно отвешивает по полной программе. Нет, он не орет и не топает ногами, но как-то совсем не хочется попасть под прицел сузившихся в щелочки и острых как ножи его глаз. Мийя умудряется тихо и вежливо довести любого человека до нервного припадка. Любого, но не Татсуро. Тат-тян спокойно, тепло и чуть насмешливо смотрит с высоты своего роста на маленького Мийю и вдруг улыбается легко и обезоруживающе, кладет ему руку на плечо… Гроза миновала, не начавшись. -Работаем, ребята. Концерт 26, через три дня! Привычная, ежедневная студийная суета захватывает сразу и целиком, не оставляет места ни для чего другого. Пятнадцать минут – общая настройка, Татсу выполняет несколько дыхательных упражнений перед распевкой. Сато подтягивает какие-то болты в установке и недовольно морщится, постукивает педалью по бочке. Мийя как всегда в боевой готовности, на своем месте. Неважно, что вечер накануне прошел не в тихой домашней обстановке и в мусорный контейнер перекочевал средних размеров ящик крепкого пива, ничего, что утро началось с аспирина и минералки, и неважно, что только что мы с Татсу чудом избежали строгого дружеского разноса за опоздание,— в данный момент важна только работа. Любимая работа. Наша музыка. Гриф уютно ложится в ладонь… -Akatsukiyami,— говорит Татсуро в микрофон, и голос его как всегда тепло отзывается у меня в сердце. Отсчет – поехали! Как-то незаметно наступил вечер, на удивление тихий и спокойный по сравнению с безумным утром и суматошным днем. После репетиции мы возвращались домой пешком, заходя во все приглянувшиеся мне магазины. Обычно моя страсть к шоппингу смешит и раздражает тебя, однако сегодня почему-то ты оставил при себе все свои шпильки и подначки, и даже сам выбрал мне рубашку,— белую, в тонкую серую полоску. Ты сказал, что такая была у меня в старших классах, хотя я этого не помню. Однако за такую любезность мне пришлось расплатиться часовым торчанием в недавно открывшемся большом зоомагазине, где ты тискал и гладил все живое, что подворачивалось под руку, вызывая недоуменно-беспокойные взгляды всего персонала. Особенно заинтересовала тебя, конечно же, маленькая обезьянка неизвестной мне породы с большими печальными глазами на черной милой мордашке. Глаза были темные и круглые, и в них отражался маленький ты и маленький я за твоим плечом. А дома нас ожидал учиненный нами же самими с утра разгром и перспектива заказа готового ужина из кафе напротив. Мы часто шутим, что рано или поздно кому-то из нас придется жениться, дабы не умереть с голоду и не зарасти грязью окончательно, что с таким «аккуратистом», как ты, плевое дело. Возможно, когда-нибудь так и случится, однако теперь об этом как-то не думается… … Относительный порядок наведен и ужин съеден, по телеку идет какая-то голливудская чушь. Ты лежишь на диване в любимой позе – головой у меня на коленях, а я, зарывшись ладонью в длинные волосы, мягко почесываю тебе голову. От этой глупой кошачьей ласки ты млеешь, прижмуривая глаза, и, кажется, потихоньку засыпаешь. Дыхание выравнивается, становится глубже, голова на моих коленях тяжелеет. И я, не видя твоего лица, все равно знаю, что рот у тебя сейчас слегка приоткрыт, как всегда во сне. Я люблю смотреть, как ты спишь. Черты лица смягчаются, теряя обычное выражение насмешки, как будто падает повседневная маска, и из-за нее появляешься настоящий ты,— мой друг детства, с которым мы сбегали с уроков, днями болтались на улице и доводили до белого каления соседку напротив, мой соратник по группе, любимый и единственный человек, мое сумасшедшее, неправильное счастье… Радостная (вот не вовремя-то!) трель звонка не дает мне расслабленно перетечь в сон рядом с тобой. Аккуратно сдвигаю тебя со своих колен и на автопилоте почти двигаюсь к двери. Звонок звенит вновь, я открываю, наверное, со зверской миной, потому что Саточи, стоящий в дверях, недоуменно меняется в лице. — Юк, ты чего такой перекошенный? Уже спите, что ли? Физиономия у Сато глуповато-растерянная, и мне становится стыдно. Ну откуда он мог знать, что нас прибьет на сон в 10 вечера, в самое детское время! Молча хватаю его за рукав и втягиваю в прихожую. — Да не спим мы. Точнее, Татсу спит, а я… — Это кто тут спит?.. – фразу прерывает смачный зевок, после которого вопрос кажется совершенно нелепым, и мы все трое смеемся. Смех окончательно прогоняет сон и раздражение, и на сердце становится легко и ясно. -Короче, просыпайтесь,— Сато топает в гостиную и плюхается в мое любимое широкое кресло с подставкой для ног в виде большой лохматой собаки. – Что у нас 26 июля? -Ну, концерт,— ты снова зеваешь и почесываешь затылок. — Ну, а еще что?,— Саточи смотрит на нас, как на двух умственно отсталых, которым показывают слона. Переглядываемся недоуменно… и вдруг говорим почти в один голос: — День рожденья Мийи! — Наконец-то! Вспомнили,— неуклюже язвит Сато. – А завтра уже 24. А послезавтра 25. А… Кидаю в него диванную подушку и драммер затыкается. — Ну и?...— ты вопросительно переводишь взгляд с него на меня и обратно. – Какие идеи? И, поскольку ничего достойного никто предложить не может, решаем пока досмотреть остаток фильма и лечь спать. Утро вечера мудренее… Разбудил меня звук закрывшейся входной двери. Стук сброшенных кроссовок, размашистые шаги. И куда тебя, Тат-тян, с утра носило? Я надел халат и вышел в гостиную. Там, растянувшись на неразобранном диване, тихонько похрапывал Саточи. Стенные часы показывали 9 утра. -Эй, Юкке! — громкий шепот из кухни. — Иди, посмотри! На кухонном столе триумфально возвышалось нечто, накрытое куском яркой ткани. — Ну чего встал столбом, открой, — с видом недовольного Санта Клауса проворчал Татсуро, подталкивая меня в спину. Я протянул руку и сдернул покрывало. — Ммм… Татсу?... Это еще что такое? — Смотри, какая прикольная! Я ее Мийе подарю. На день рождения. Неизвестный предмет оказался клеткой, в которой сидела та самая маленькая обезьянка, до которой он докапывался вчера в зоомагазине! В крошечной мохнатенькой лапке она держала недоеденную печенюшку. На хорошенькой черной мордочке хитрецой светились большие темные глаза. — Кажется, в доме уже есть одна,— подал голос от двери проснувшийся Саточи. — Это подарок для Мийи,— обреченно вздохнул я. -Которая из двух? – невозмутимо продолжил тему барабанщик, нахально улыбаясь на возмущенный взгляд Татсу. – Большая или маленькая? Маленькая вроде посимпатичней… Да и ест меньше, опять же. Тут интересный монолог пришлось прервать, так как Татсуро метко запустил ему в лоб отнятое у обезьянки печенье. Обиженный зверек громко заверещал, вцепившись в прутья клетки, как узник за правое дело… Татсу, черт бы побрал тебя с твоими безумными идеями! Два дня до концерта обещали быть очень хлопотными, однако мои опасения не оправдались совершенно. Зверушка оказалась абсолютно ручная и практически всеядная и, выпущенная из клетки, уютно проводила время на плече у Татсуро. И надо сказать, их физиономии рядышком смотрелись презабавно! Концерт окончен. Все было как всегда,— потоки тепла и радости из зала, откровенный, на разрыв, голос Татсуро и неизбежная лажа Мийи на бэках, которую, кроме нас, никто кажется не замечает (Наивный Юкке! — прим. автора). Усталость не помешала лидер-сану выдать в ответ на наше с залом “Happy Birthday” какой-то безумный соляк и слопать огромный кусок фруктового торта, на радость фанатам перемазавшись розовым кремом (подозреваю, фотки, запечатлевшие этот момент, уже сегодня повиснут в интернете). Мы собираемся продолжить вечеринку в каком-то (Сато знает, в каком) VIP-клубе. При слове «вечеринка» Татсу делает мне страшные глаза, и я понимаю, что пью сегодня только сок. Не особо заморачиваюсь этим фактом. Меня, как и Сато, разбирает любопытство увидеть, как Татсу будет вручать имениннику свой «подарок». Я два дня пытался отговорить его от этой авантюры, даже предложил ему оставить обезьянку у нас, и это едва не сработало,— помешала очередная тупая шутка Сато на тему «две обезьяны в одном доме». Татсу сунул его головой в подушку и принял решение бесповоротно и окончательно. — Ребят… А мне что-то никуда не хочется сегодня,— вдруг с усталой улыбкой сказал Мийя. Может, ко мне? А утром – рассвет встречать на крышу. — — Если кто-то не заснет после первого же тоста,— засмеялся Сато. Да, мы все очень хорошо помним тот случай в самом начале, после одного из наших первых больших концертов. Усталые и счастливые, опустошенные эмоциями, мы выпили по баночке какого-то слабого коктейля… потом, под обсуждение происходившего полчаса назад на сцене, еще по баночке. Потом Мийя предложил подняться на крышу и встретить там солнышко, и это предложение повторялось снова и снова, пока наконец под утро все не собрались-таки на крышу. Давно уже притихшего лидер-сана обнаружили мирно спящим с ногами в кресле, в сценическом костюме и гриме. Тогда Татсуро со смехом взвалил его на плечо, и мы всей гурьбой вышли навстречу утру примерно за полминуты до рассвета. Мийю бесцеремонно растолкали и поставили лицом к солнцу… Такого растерянного и счастливого лица у него я не припомню за долгое время. — Не засну,— улыбается лидер-сан. – Только ужин не заставляйте готовить. — Не заставим,— Татсу хитро щурится,— если примешь наш подарок. У всех округляются глаза. — Тат-тян,— осторожно говорит Сато. – Ты имел ввиду ТВОЙ подарок, правда? — Наш подарок. Общий. Мийе-сану от друзей. Татсуро мило улыбается и вытаскивает из клетки притихший от важности момента теплый комочек. -Держи, лидер-сан. С Днем рождения! Мийя растерянно подставляет руки… однако обезьянка наотрез отказывается покидать плечо Татсу, мертвой хваткой вцепившись в рукав и обиженно сопя. Полчаса уговоров и подкупов в виде конфет и кусочков Мийиного именинного торта ничего не дают, и Мийя, с трудом скрывая облегчение, признает свое «поражение». — Знаешь, Татсу, а она, кажется, к тебе привыкла. Может, себе оставишь? К такому повороту событий наш вокалист явно не готов , и мы вволю смеемся над его ошарашенным видом и той детской радостью, с которой он прижимает к себе абсолютно довольного зверька. -Юкке, ты их только не перепутай,— подкалывает Саточи, и они с Мийей покатываются со смеху, теперь уже в мой адрес. .. -Придурки, — беззлобно ругаюсь и присоединяюсь к общему веселью. Все получилось отлично и весело, начиная с того момента, когда мы всей толпой , причем Татсу в несмытом, рстекшемся гриме и с обезьяной на плече, завалили в супермаркет и заканчивая рассветными солнечными лучами, расплавленным медом залившими плоскую крышу Мийиной многоэтажки. Совершенно обычной, типовой, каких в огромном городе не перечесть… Но для нас в тот момент это был Остров. Остров тепла и доверия в море равнодушия и суеты. Он плыл, озаренный солнцем и согретый нашими улыбками, окутанный золотой пылью, плыл над просыпающейся столицей, над лабиринтами улиц и ажурными пятнами скверов, и нам хотелось только одного,— чтобы это плавание не кончалось, пока все мы живем на этом свете, под этим небом, под этим ласковым рассветным солнцем. Не кончалось никогда.