Здесь и сейчас

I will show you the way back home Never leave you all alone I will stay until the morning comes I’ll show you how to live again And heal the brokenness within Let me love you when you come undone © Ashes Remain — Right Here

«Не смей умирать» Бренда твердит эти слова Томасу, как мантру, и он кивает: не умру. Достаточно было смертей — Чак, Ньют, Тереза. Достаточно крови. П.О.Р.О.К. слишком много забрал жизней, больше ни одной Томас не отдаст, ни одной, включая собственную. «Ты не сможешь спасти всех» Но, Бренда, он пытается. Изо всех сил пытается. Тихая Гавань постепенно становится домом, но мир вокруг их нового дома по-прежнему враждебен, а солнце — обманчиво дружелюбно. Кто знает, не взбунтуется ли океан? Кто знает, не принесет ли ветер новую отраву? Мир изменился уже давно, а вирус приспосабливается к обстоятельствам. Остаются ли ещё места, где можно жить, не боясь дышать? Томасу кажется, что мир до Вспышки он уже не помнит. А, может быть, ему не кажется. Какими были города? Какими были люди до того, как стали видеть галлюцинации, выцарапывать себе глаза и погибать от неизвестной заразы, лечение которой — у Томаса в крови?  — Не смей умирать. Как мантру, как обещание. Повторяет, и он отвечает, что не умрет, не умрет, если с ней ничего не случится. Однажды Томас интересуется в ответ на её слова:  — Я иду охотиться, у меня есть оружие, как я могу умереть? Да, в их мире всё еще можно охотиться: те животные, что не погибли, смогли мутировать, и некоторые даже пригодны в пищу. Однако остальные вполне могут попытаться вас сожрать, и у них это вполне может и получиться. Томас их пока не встречал в Гавани, но… Бренда ухмыляется:  — Ты всегда найдешь приключения себе на задницу, Томас. И она в этом права, Томас не может не согласиться, хотя деланно-раздраженно морщит нос. Боль от потери друзей (и девушки, но любимой ли?) отступает, и кошмары уже меньше мучают его по ночам. Он больше не просыпается под утро, мокрый, как мышь, от пота и слез. Спасибо Бренде: она приходила к нему, обнимала и успокаивала, гладила по голове, как ребенка. Его, лидера глейдеров, хотя какой он к черту лидер? Без них всех — Бренды, Минхо, Винса, Хорхе (Ньюта, Терезы…) он никто, он просто мальчик, сил которого не хватило бы на борьбу, если бы они не стояли за его спиной. Если они и знают, какие снятся ему кошмары, то ни словом не обмолвились ему до сих пор. Томас каждый день видит в своих снах Ньюта, бросающегося на него с бешеными глазами. Снова и снова наблюдает гибель Терезы в огне. Снова и снова не успевает спасти своих друзей. Ему снятся шизы, с выцарапанными глазами, покрытые гнойными язвами. Ему раз за разом снится Ньют, измазанный кровью. Ему снится смерть. Вспышка превратила население Земли в кровожадных безумных существ, и Томас думает, что никогда не справится с кошмарами, которые они принесли. Но всё проходит. Шесть месяцев в Тихой Гавани излечивают его душу, как не излечило бы ни одно лекарство. Томас чувствует, как затягиваются раны, как превращаются в шрамы, которые остаются, но не болят. Шрамы будут с ним всегда. Шрамы скрывают воспоминания. Бренда насмешливо щурит глаза.  — В охоте нет нужды, ты же знаешь. Она снова права. Просто Томасу хочется подумать, а успокаивающего шума океана уже недостаточно. Он в последнее время много думает: о будущем в том числе. О настоящем. О Бренде. Теперь у него есть возможность думать о ней, и Томас беззастенчиво этим пользуется. Он много работает на благо их небольшой коммуны, но продолжает очень много думать даже во время работы. О том, как Бренда пыталась спасти его, и даже Терезу, хотя та ей никогда не нравилась. О том, сколько раз она прикрывала его спину — и он никогда не задумывался, почему? Почему эта девчонка пошла за ним, даже не зная, что его кровь спасла ей жизнь? О её руках, обнимающих его в ночи. О её умении успокоить-утешить-принести ему умиротворение в мире, где нет никакой стабильности, а есть только выживание. Ни словом, ни делом Бренда не дает ему понять, как сильно он когда-то обидел её, сравнив с Терезой. Тогда Томасу казалось, что лучше Терезы нет никого на этом на куски разбивающемся свете, но всё было не так однозначно. И теперь Томас понятия не имеет, а действительно ли он любил Терезу, или эти чувства были насаждены ему П.О.Р.О.К.ом? Не Тереза показала ему путь домой. Бренда.  — Я хочу подумать, — честно отвечает он.  — Ты ещё не устал думать? — Бренда смеется, и её хриплый голос пробирает Томаса дрожью по телу. Он выслеживает добычу, которая не попадается и не попадается на пути, и разум его снова и снова возрождает воспоминания. Томас думает: ведь Тереза предавала их множество раз? Так? Она давила ему на больное, заставляя действовать в интересах П.О.Р.О.К.а. Достаточно вспомнить, как она сыграла на его эмоциях после смерти Ньюта. Она всегда считала, что П.О.Р.О.К. — это хорошо. П.О.Р.О.К. — это хорошо. Мысль, что вкладывалась в их головы, застряла в разуме Терезы навсегда. Тереза спасла его жизнь — но, возможно, лишь для того, чтобы кто-нибудь вновь отловил его, как дикое животное, выкачал из него кровь, которая всё равно не сможет спасти всех людей на свете. У Томаса по-прежнему оставалась одна порция лекарства от кошмара, порожденного Вспышкой, но даже она могла спасти кого-то одного. Только одного человека. Тереза, возможно, не очень-то думала о нем — только о мире, который полыхал в огне. И это не был солнечный огонь, не гнев сошедшего с ума светила. Это даже был не огонь войны. Это было пламя лихорадки, превращающей людей в чудовищ. Томасу очень хотелось бы верить, что в последний момент она видела перед собой его, только его, а не носителя гена, который может (в перспективе) стать спасителем человечества. Но сомнения вольготно расположились в его мыслях и не собирались их покидать. Бренда спасала чужие жизни, не задумываясь, — просто бросалась в самое пекло. Может быть, у неё не было высшей цели вытащить из дерьма весь мир, но она в чем-то была чище Терезы. Сильнее Терезы. Её сила поддерживала Томаса всё это время, а он, идиот, и понятия не имел об этом, гоняясь за долбанными миражами. То-то посмеялся бы над ним Ньют. Но Ньюта больше нет. Ньют умер. Его лучший друг умер, и, да, он не смог его спасти. Томас не успел, не смог. А они все живы — Томас, Бренда, Арис, Минхо, Гарриет, Соня. Винс, Хорхе. Галли. И он постарается, чтобы все так и продолжалось. Ньют бы хотел этого. Только лихорадка распространялась по воздуху — долго ли ещё Тихая Гавань будет безопасной? И сколько осталось ещё людей, которых можно было бы забрать в Гавань и спасти? Бренда предлагала отправиться на их поиски. Бренда готова была рискнуть жизнью ради незнакомых людей. Снова. И она не позволила бы Томасу остановить её. Что ему нравится в Бренде? Её умение отдавать, отдавать, отдавать, ничего не прося взамен. Её смелость. Её безрассудность. Всё, что делает Бренду — Брендой. Возвращаясь в Гавань, Томас думает: хватит. Хватит врать самому себе, Томас, тебе нужна Бренда, и ты не можешь потерять её, как потерял других близких тебе людей. Пора двигаться дальше, пора жить дальше, а не вид делать. Он возвращается без добычи, глядит по сторонам — Бренды нет. Минхо вместе с Гарриет разжигает костер для готовки ужина, чертов бессмертный кореец. Арис и Соня о чем-то тихо переговариваются. Иммуны продолжают двигаться дальше, здесь все они — в относительной безопасности, а, значит, пока что всё хорошо.  — Ничего не принес, hermano? — окликает его Хорхе.  — Ничего не встретилось, — жмет плечами Томас. Даже если Хорхе понимает, что «хермано» ходил в лес вовсе не за дичью, он молчит. Томас идет вдоль берега океана, и волны лижут его ступни. Он знает, где может быть Бренда. Есть у неё тихое место, которое она застолбила за собой, и никто не приходит туда, зная, что она может сидеть там, просто смотреть на волны и думать о своем. Никто, кроме Томаса.  — Привет. — Бренда хлопает ладонью по песку. — Как охота? Томас глядит на её лицо, смуглое от загара, подсвечиваемое закатным солнцем. На её губы и темные-темные глаза. Заправляет ей за ухо каштановый локон. Ответить он мог бы что угодно, да только говорить не хочется. Томас тянется к ней и целует — впервые с того дня, как они хлебнули дешевого нарко-пойла у Маркуса. Да, Бренда — не Тереза, но ей и не нужно быть Терезой. Бренде достаточно быть собой, чтобы его пробирало до дрожи, до самых костей. Томас никуда её не отпустит — сегодня и всегда. * * * Бренда сворачивается калачиком у его бока, глядит в небо, полное звездной россыпи. Шепотом считает звезды. Они кажутся удивительными, ведь раньше никто не обращал на них внимания — времени не было. Спасение человечества, знаете ли, не шутки. Томас улыбается, запускает ладонь в её волосы. Океан шумит-рассказывает свои таинственные истории, которых никто и никогда не поймет. Губы отчаянно болят от поцелуев, но Томас опасается зайти дальше. Пока что опасается.  — Иногда мне кажется, что это всё мне только снится. — Бренда в его объятиях кажется маленькой и даже хрупкой, хотя Томасу известно, какая она сильная, какая выносливая. Как она пытается удержать на своих плечах весь мир. — Я боюсь, что проснусь от воя «цепных псов», там, в Жаровне. И тебя никогда не было. И П.О.Р.О.К. еще охотится за нами. Томас прекрасно понимает её страхи. Просыпаясь по утрам, он сам прислушивается — может быть, Тихая Гавань исчезла, и он снова в Городе? Там, где Дженсен мечтает выкачать из него всю кровь, по капле. Он прижимает Бренду к себе, ведет ладонью по спине, ощущая выступающие позвонки.  — Иногда я сам боюсь проснуться в П.О.Р.О.К.е, боюсь, что никого мы не спасли, и теперь я — больше не я, а объект с номером, выведенный ради высшей цели, подобно животному. Но мы здесь, Бренда, и мир вокруг нас отстраивается заново. Мы сами строим его.  — А что настоящее? — Бренда опирается подбородком о его плечо, дышит ему в шею, так тепло и щекотно. Томас оборачивает прядь её волос вокруг пальца, слегка тянет. Улыбается. «Что настоящее, Бренда? Я. Ты. Мы. Здесь и сейчас». Чертов колючий песок забивается ему за шиворот, застревает в волосах. Песок тоже настоящий. Где-то там Винс наверняка удивляется, куда они к черту пропали оба. Томас чувствует, что живет, а не существует. Волны бьются о песок, разбиваются, разлетаются солёными брызгами. Бренда чуть приподнимается и прижимается носом к шее Томаса. Он судорожно выдыхает. За долгое время борьбы за чужие жизни, за свою собственную, он забыл, что такое нежность, и теперь она ломает ему кости, выворачивает. Но это сладко. На такую пытку он согласен. Где-то в недрах разума возникает мысль: может ли он испытывать счастье, имеет ли право? Чуть шершавые пальцы Бренды касаются его губ, они пахнут песком, океаном и почему-то травами. Это — молчаливый ответ на все вопросы, это — его собственная награда за каждый день битвы против окружающего мира и за него одновременно. Это — его тихая гавань. Бренда. Ночью Минхо нещадно храпит, но все уже привыкли. Томас валяется в гамаке, заложив руки за голову, и улыбается в темноту. Бренда пробирается к нему, ложится рядом, жмется к его груди. Её губы горячие, чуть отдающие специями после приготовленного Фрайпаном ужина. Томас улыбается в поцелуй, забирается ладонью под её майку, касается пальцами ребер, и Бренда хихикает едва слышно. Будто они — обычные подростки, и на их долю не выпадало спасение остатков гребаного мира, которому и без того конец пришел. Будто они могут — и хотят — любить друг друга. И прямо сейчас намерены заняться именно этим. Бренда приподнимается, тянет через голову свою застиранную-перестиранную майку, пропитавшуюся солью морских брызг. Она слишком любит сидеть у воды. Может быть, Бренде хочется быть похожей на океан, только вот она — слишком честная, открытая и надежная, чтобы стать переменчивой водой. В темноте Томас почти не видит её (почему вместе с регенерацией после вируса ему не предоставили возможность видеть ночью?); он ведет рукой по её животу вверх, касается груди, и Бренда стонет сквозь стиснутые зубы, совсем тихо, и её стоны отлично заглушает храп Минхо. Конструкция гамака доверия вообще не внушает.  — Сейчас к черту всё тут оборвем, — шепчет Бренда Томасу в губы. Похоже, что эта мысль её забавляет. Томас думает: хочу тебя здесь, сейчас, прямо сию минуту. Томасу так странно и так хорошо, будто все горести, испытанные им, разом падают с плеч. Он готов зайти так далеко, как позволит ему Бренда, и она разрешает ему скользнуть пальцами вдоль её живота, забраться за пояс штанов. Поцелуи заглушают стоны, срывающиеся с губ. Он всё делает верно. Да ну нахрен. На самом деле, Томас понятия не имеет, как правильно, кому он вообще чешет тут, кому врет? Перед самим собой выделывается? Он был так занят спасением этого чертового мира, чтобы думать о таких вещах. Поэтому он просто действует наугад. Бренда выгибается, жмется и льнет к нему, и веревки, удерживающие гамак, угрожающе скрипят.  — Стебануться! Кто бы это ни был — не мешайте спать, шанки, — сквозь сон бормочет Фрайпан, переворачивается на другой бок. Бренда закусывает губы, вздрагивает в объятиях Томаса, неосознанно сжимает бедра, и отчего-то он знает, что никогда ещё ей не было так хорошо. Ему — тоже. Он вообще забыл, что значит это слово. Теперь вспоминает. Или не знал никогда, зато теперь узнал. Томас утыкается носом в шею Бренды. Она дрожит, и явно не от холода. Здесь, в Гавани, вообще не холодно. Где в этом мире вообще холодно, после того, как солнце сошло с ума? Где-то. Но не сейчас и не здесь.  — Спасибо, что заткнулись. — Голос Фрая звучит глухо, будто он уткнулся лицом в сгиб собственного локтя. Возможно, так оно и было. Бренда садится, натягивает футболку, почти выпадает из гамака, прижимает палец к губам. Томас прикрывает глаза, прячет улыбку. Кажется, у них появился секрет. Кажется, он пока не готов раскрыть его Минхо, и даже не знает, открыл бы его Ньюту, если бы тот был жив. Но Ньют, определенно, одобрил бы его выбор. «Ты все время пытаешься сделать всё правильно, Томми, — слышит он в голове голос друга. И в кои-то веки Ньют — это Ньют, а не голодный шиз, пришедший из кошмарных снов. Не жадное до крови существо, рвущееся убивать. — Почему бы тебе не пожить?» И Томас живет.